Я поблагодарил их, но попросил сначала дать возможность оглядеться и познакомиться с обществом, которое, честно говоря, было очень разношёрстным. Во всех комнатах, и даже в прихожей, толпились молодые люди, большинство из которых были студентами. Не обращая внимания на окружающих, они курили, спорили, гасили папиросы в цветочных горшках, пили чай, грызли сушки, флиртовали с девушками, играли на гитаре, снова курили и снова спорили. Обстановка была самая что ни на есть непринуждённая.
Когда Казимир на правах хозяина вышел на середину комнаты и громко представил меня, то ко мне сразу подошли несколько молодых людей, среди которых было две девушки. Юноши выразили восхищение моим поступком и с чувством пожали мне руку. Девушки хором прощебетали в мой адрес что-то возвышенное и одна, расчувствовавшись, спросила разрешения меня поцеловать. Я, откровенно говоря, не ожидал такого поворота событий и смутился.
— Не стоит, Аня. — сдержанно произнёс один из молодых гостей и взял её под локоть.
— Почему? — со слезой в голосе поинтересовалась девушка. — Почему мне нельзя поцеловать героя? Или вы считаете, что мой удел слюнявить вступивших в пору половой зрелости прыщавых юнцов?
Я обратил внимание на глаза девушки. Они были абсолютно пьяными, хотя речь её была связной и слова она выговаривала чётко.
— Кокаин. — склонившись ко мне, шёпотом пояснил Казимир. — Месяц назад из-за несчастной любви застрелился её родной брат Бронислав. С тех пор Аннушка не расстаётся с пузырьком кокаина, который прячет в лифе платья.
Я ещё раз посмотрел на Аннушку, но уже более внимательным взглядом. Мне, как медику, было ясно, что девушка вступила на путь саморазрушения, и как у всякого смертного, решившегося свести счёты с жизнью, в её лице была какая-то непонятная, притягательная и в то же время глубоко порочная привлекательность. Её пьяные глаза светились греховным огнём, тонкие крылья носа трепетали в ожидании очередной порции кокаина, а на губах играла фальшивая улыбка. Так улыбаются женщины лёгкого поведения, пытаясь заполучить очередного клиента. Она молча высвободила локоть из руки юноши, и, положив мне ладонь на грудь, доверительно заглянула в глаза.
— А знаете, я согласна, — проникновенно произнесла девушка.
— Позвольте узнать, сударыня, с чем именно Вы согласны?
— Со священным писанием! Я помню, там сказано, — она призадумалась и наморщила лоб, — вспомнила! Там сказано, что человек есть греховный сосуд, полный мерзостей… Кажется, именно так! Голос её с каждой фразой крепчал и становился громче. — А раз так, — закричала она, — то пусть всё человечество и весь мир летят ко всем чертям!.. И мы вместе с ними! Но нам ведь умирать не страшно? Это страшно и тоскливо в одиночку, а всем миром даже весело, не правда ли?
И, не дождавшись моего ответа, вдруг неприлично громко захохотала. Казимир метнулся к ней и попытался увести, но она вцепилась в мою руку и продолжала дико хохотать. В этот миг я чётко увидел её израненную душу — припудренного кокаином мотылька, беспомощно бьющегося в липкой паутине порока. Участь его была предрешена, но он продолжал безуспешно бороться за свою жалкую жизнь, и чем больше билось маленькое тельце, тем ближе был конец.
И ещё мне открылась тайна, которая ужаснула даже меня: смерть брата Аннушки, Бронислава, была на её совести.
Бронислава Аннушка любила с детских лет. С годами привязанность к старшему брату только крепчала, а когда девушка вошла в возраст Венеры, то с ужасом поняла, что испытывает к брату далеко не родственные чувства. Она понимала, что желания и мысли её греховны, но ничего поделать с собой не могла. Со временем её любовь перешла грань разумного, и Анну стала съедать безумная ревность. Тем временем Бронислав сделал предложение девушке, которая была не только богата, но и красива. Казалось, они созданы друг для друга, и когда на рождественском балу Бронислав приглашал её на танец, весь зал замирал и с придыханьем следил за чудесной парой. В такие минуты Анна украдкой наблюдала за братом из-за колоны, и, кусая до крови губы, бледнела от ненависти.
Перед самой свадьбой невеста вместе с семьёй уехала в Баден-Баден на воды, и Анна поняла, что судьба дарит ей один-единственный шанс. Она улучила момент и перехватила адресованное брату любовное послание. Несколько ночей она старательно подделывала почерк возлюбленной брата, а когда работа была закончена, подбросила письмо в его спальню. Надо отдать ей должное: подделка была исполнена с высоким качеством, и Бронислав не заметил подвоха. Содержание письма повергло его в шок. «…Бедность не порок, но и не источник любви», — гласили лживые строки. «Ты благороден, но беден, и предстоящее замужество необходимо тебе, чтобы поправить финансовые дела. В этом нет ничего плохого, так поступают сотни молодых людей. Однако я решила не испытывать судьбу и выйти замуж за человека своего круга. Это будет гарантией того, что мой избранник возьмёт меня по большой любви, а не за богатое приданное. Прощай и прости, что не нашла сил сказать тебе эти слова при нашей последней встрече».
Юноша несколько раз перечитал эти строки, после чего, ни слова не говоря, заперся у себя в спальне. К исходу вторых суток на закате дня в доме прозвучал роковой выстрел. На такой исход Анна не рассчитывала, поэтому несколько дней сама была близка к тому, чтобы наложить на себя руки, и, вероятно, так бы и поступила, если бы случайно не нашла аптечке пузырёк с кокаином.
Всё это я увидел за мгновенье до того, как девушку оторвали от меня и увели в соседнюю комнату. Вздохнув с облегчением, я огляделся. Отвратительная сцена, которая разыгралась на глазах гостей, никого из них не шокировала, и каждый продолжал заниматься своим делом. Кто-то даже томным голосом под гитарный перебор затянул любовный романс. Это был явный моветон, но и это никого не удивило.
— Не желаете ли продолжить наш разговор? — взяв меня под локоть, предложил Казимир. — Если Вы, конечно, не охладели к предмету нашего спора.
— Отчего же, сударь! Я к вашим услугам. Желаете подискутировать о тяжкой доле униженных и оскорблённых? Или сразу начнём звать народ на баррикады?
— Надсмехаетесь над идеалами революции?
— Позвольте узнать, какой именно революции? Революции лавочников или революции буржуазной? А может быть, крестьянской, как у Болотникова? Так это уже не революция — это самый настоящий бунт!
— Не ёрничайте Евгений! Мне кажется, что Вы совсем не такой, каким хотите сейчас казаться. Неужели Вы не слышите, как стонет русский народ?
— Нет! — твёрдо произнёс я. — Ни от русского, ни от украинского, ни от татарского народа никаких стонов я не слышу. По утрам слышу, как скрипит тележка молочника, который привозит мне свежее молоко, как напротив моего дома открывается кондитерская господина Айсмана, и как для наведения порядка басом покрикивает на возниц околоточный.
— То есть, Вы хотите сказать, что у нас всё пристойно и благочинно?
— Я немного приукрасил, но можно сказать и так.
— А как же нищие на паперти церквей и храмов, голодные бродяги на базарах и ярмарках? Или Вы не видите, как герои минувшей войны трясут ужасными обрубками, выпрашивая у толстосумов копеечку? Как мать толкает старшую дочь на панель, только потому, что не может прокормить младших братишек? Это, позвольте Вас спросить, пристойно? Это благочинно?
Я схватил Казимира за костлявое плечо и рывком притянул к себе.
— Сегодня ночью в Обуховской больнице от туберкулёза умрёт двенадцатилетний мальчик, — прошипел я ему прямо в лицо. — Талантливый подросток, который в двенадцать лет профессионально рисовал портреты знакомых и писал неплохие стихи. В эту же ночь на Лиговке грабители зарежут двух, а может и трёх прохожих, один из которых — отец многочисленного семейства и их единственный кормилец, где-то на окраине города в парке насмерть замёрзнет пьяная проститутка, а в Охте в избе угорит целая семья. Не верите? Правильно делаете, потому что я сильно смягчил настоящую действительность. Скажу Вам, как медик: за одну ночь трупов бывает до двух дюжин, а за праздники и более.
— Что Вы этим хотите сказать? — отшатнувшись от меня, пролепетал Казимир.
— Я хочу сказать, что мир, как Иудина чаша, наполнен несправедливостью до самых краёв, и только человек с болезненно гипертрофированным самомнением возьмётся за то, что не удалось самому Иисусу Христу.
— В каком смысле?
— В смысле сделать этот мир чище, а людей лучше. Помните, что случилось с Сыном Божьим? Правильно! Его распяли на кресте — символе святой веры! И не просто распяли, а распяли между двух преступников, тем самым наглядно уравняв христианскую добродетель и воровство.
— Я не понимаю, к чему Вы мне это говорите? — засуетился Казимир и нервно закрутил головой по сторонам.
— Я это говорю Вам, господин революционер, для того чтобы Вы прекратили славословить на весь мир от имени русского народа, тем более что реально помочь ему Вы ничем не можете.
— Вы отказываете мне в праве встать на защиту угнетённых масс? — не совсем уверенно пролепетал мой визави.
— Отказываю! — холодно заявил я, глядя ему прямо в глубоко запавшие глаза. — Из Вас, сударь защитник, как из собачьего хвоста сито! Если хотите умереть на каторге — это ваше право! Вот только не надо при этом тянуть за собой других.
Я снова схватил его за отворот куртки и рывком притянул к себе.
— Лизу хоть пожалей! Ей замуж надо, детей рожать, а не в казематах Петропавловки девичий век коротать.
После этих слов я оттолкнул его от себя, и, не прощаясь, выскочил на улицу.
Не успел я пройти и полквартала, как услышал за собой торопливые шаги.
Это был Казимир. Он был так встревожен, что даже выбежал вслед за мной без верхнего платья.
— Могу ли надеяться, что Вы, как человек чести, не обратитесь в полицию и не донесёте? — тяжело дыша, выпалил он, как только догнал меня.
— Можете, — заверил я. — Однако прошу не расценивать моё поведение, как благородный жест. Просто сейчас Вы неопасны. Вся ваша энергия уходит в пустопорожние разговоры, но придёт время и появится человек, который объединит Вас и поведёт за собой. И горе тому правителю, кто прозевает этот момент.