Девушка тем временем, потупив взор, мелкими шажками быстро удалялась от Адмиралтейства в противоположную сторону, однако это меня не смутило, и я последовал за ней. Пройдя пару кварталов Лебединская свернула под арку трёхэтажного каменного дома, украшенного фамильным гербом. Помедлив мгновенье, я последовал за ней, наивно предполагая, что этот дом и есть конечная точка её пути. Однако я ошибся: двор, куда зашла девушка, оказался проходным и я еле успел заметить, как за углом мелькнул подол её скромного коричневого платья. Я ускорил шаг, быстро повернул за угол, и к своему удивлению столкнулся с Лебединской, как говориться, нос к носу.
— Сударь! Да Вы никак преследуете меня? — гневно произнесла девушка. Она была ниже меня ростом, поэтому глядела на меня, задрав подбородок, отчего моему взору открылась её шея, и я сумел разглядеть маленькую родинку, которая притаилась в ямке у самого основания шеи.
Ах, как она была хороша в гневе! Щёки её покрылись румянцем, чёрные глаза сверкали, как антрацит в лучах полуденного солнца, губы цвета спелой вишни были приоткрыты, и во рту влажно поблёскивали ровненькие белые зубки.
— Хорошо ли это, господин офицер? — продолжала нападать на меня маленькая фурия. — Ваше поведение есть моветон!
— Простите великодушно! — с улыбкой произнёс я, стараясь придать голосу наиболее проникновенное звучание. — Возможно, моё поведение действительно выходит за рамки приличия, но у меня есть небольшое оправдание. Надеюсь, Вы его примете.
Девушка недоверчиво посмотрела на меня, но воинственность на мгновенье утратила. Я не преминул этим воспользоваться.
— Дело в том, что мы знакомы, точнее, я Вас знаю, а Вы меня нет. Мой товарищ по университету, доктор Сокольских оценил Вас, как сестру милосердия и свою ближайшую помощницу, очень высоко. Мы с ним коллеги, и всё, что он о Вас говорил, мне, как медику, чрезвычайно интересно.
После этих слов наступила пауза, во время которой я явственно ощутил, как лёд недоверия в душе моей собеседницы стал ощутимо таять. Видимо, фамилия Сокольских имела над ней особую власть, и упоминание её, подобно заклинанию Аладдина, открывало доступ в тайникам девичьей души.
— Позвольте представиться! — принялся я развивать наметившееся потепление в наших отношениях, с наскоком, присущим скорее кавалеристу, но никак не морскому офицеру. — Евгений Саротозин — лейтенант российского флота и морской лекарь в одном лице. Ныне, по воле судеб и Высочайшему приказу, отправлен для дальнейшего прохождения службы на фрегат «Апостол Павел».
При этом я прищёлкнул каблуками и приложил два пальца к новенькой треуголке. — Разумеется, я знаю ваше имя, сударыня, но хотелось бы соблюсти все нормы приличия и услышать его из ваших уст.
— Аграфена Лебединская, — чуть помедлив, представилась девушка. — Сестра милосердия. Работаю в военном госпитале. Впрочем, это Вам известно. Теперь, господин лейтенант, когда все правила приличия соблюдены, я хотела бы услышать от Вас внятное объяснение по поводу Вашего внезапного интереса ко мне.
В голосе девушки опять прорезались повелительные нотки, да и сам голос утратил былую мягкость. Теперь я понимал, что нравственная чистота Грушеньки Лебединской, о которой мне говорил Кожемяка, давалась ей ой как нелегко!
— Вы можете презирать меня, госпожа Лебединская, но моему поступку нет внятного объяснения. Я увидел в толпе ваше лицо, соскочил с пролётки и последовал за вами. И вот теперь стою пред Вами, простой и грешный! Не велите казнить, велите миловать!
— Если Вы рассчитывали завязать со мной любовную интрижку, то вынуждена Вас разочаровать: я не тороплюсь замуж, а посему не бросаюсь в объятия первого встречного, даже если он является другом доктора Сокольских.
— Да, да, я помню, Василий Никифорович говорил, что Вы интересуетесь только медициной, точнее, хирургией. Вероятно, я не ошибусь, если предположу, что в своих девичьих грёзах Вы видите себя хирургом.
— И что в этом дурного?
— Право же, ничего. Вот только в России ещё не было ни одной женщины-хирурга, но Вы дерзайте! Вполне возможно, что я услышу о Вас, как о первой женщине, которая сделала в медицине карьеру.
— Я не хочу делать карьеру, — отозвалась девушка. — Я хочу лечить людей! Это моё призвание.
— Узнаю руку Сокольского! Это он всегда любил повторять о призвании, и о том, что медицина — своего рода религия, образ жизни.
— Мне надо идти, — перебила Лебединская. — У меня срочное дело.
— Не смею Вас больше задерживать, — склонив голову, ответил я с грустью в голосе, и протянул руку чтобы овладеть её рукой и напоследок галантно поцеловать маленькое смуглое запястье. Она не противилась и протянула руку для поцелуя.
То, что произошло через мгновенье, трудно поддаётся описанию, ещё трудней — объяснению. Я уже упоминал, что, прикоснувшись к человеку в момент эмоционального возбуждения, я способен узреть его душу, точнее, её зрительный образ — то, что нарисует мне воспалённое сознание. Однако в этот раз всё было совсем по-другому.
Как только я коснулся руки Лебединской, меня тут же ослепила вспышка света. Свет был такой силы, что на мгновенье мне показалось, будто перед моим лицом взорвался артиллерийский картуз с порохом. У меня перехватило дыхание, и неожиданно я почувствовал, что не владею своим телом. Мышцы мои скрутило болезненной судорогой, и я не мог ни вздохнуть, ни произнести полслова. Неожиданно из этого потока света появилась сама Лебединская. Она почему-то была одета в белые одежды, и над её головой висел светящийся нимб. Это была не та Грушенька, с которой я безуспешно пытался флиртовать, это была разъярённая фурия, взгляд которой метал молнии, а голос был подобен колокольному звону, и каждое её слово входило в меня словно кованый гвоздь, причиняя нестерпимую боль.
— Как смел ты, посланец Ада, прикоснуться ко мне, и тем самым нарушить условия Вечного Договора? Или ваш Тёмный Повелитель уже не в силах контролировать свою чёрную паству? Я могу испепелить тебя за дерзость, но во имя сохранения равновесия Добра и Зла, не стану этого делать!
После этих слов у меня снова появилась возможность дышать, мышечный спазм во всём теле исчез, и я снова увидел перед собой Грушеньку Лебединскую. Она, как и прежде, была одета в скромное коричневое платье, а на голове была всё та же белая косынка с вышитым красным крестом, но это была уже совсем не та девушка. Она была в бешенстве, её глаза расширились и ещё больше потемнели от гнева.
— Изыди! — сквозь зубы прошипела она и выставила перед собой раскрытую ладонь. После этих слов неведомая сила, подобно небесной молнии, ударила меня, и я, окончательно лишившись чувств, повалился на пыльную мостовую.
Первое, что я увидел, после того, как пришёл в себя, был высокий сводчатый потолок, на котором судорожно метались тени. Скосив глаза, я увидел рядом с собой дремлющую сиделку и понял, что нахожусь в Храме Страждущих, а по-простому — в военном госпитале. Судя по тому, что кроватей в палате было только четыре, я понял, что поместили меня в офицерскую палату. Я даже не удивился такому повороту судьбы. Память услужливо напомнила мне события последних часов, и я удивился, что после всех перипетий остался жив. Кровать скрипнула подо мной, и сиделка очнулась от дрёмы.
— Слава тебе, Господи! — запричитала она. — Очнулся! — и после этих слов куда-то убежала. Вскоре я услышал тяжёлые и торопливые шаги. Это был Кожемяка. Василий Никифорович был в забрызганном кровью халате, видимо, прибежал ко мне сразу после операции, даже руки помыть не успел. Сиделка еле поспевала за ним и всё время повторяла: «Очнулся офицерик наш! Наконец-то очнулся»!
Василий присел на край моей кровати, и кровать под тяжестью его тела жалостливо скрипнула.
— Ну, что же ты, брат, нас так пугаешь? — добродушно прогудел хирург. — Скажи спасибо, что на тебя вовремя патруль наткнулся, а то неизвестно, как бы всё повернулось!
— Что со мной? — слабым голосом спросил я.
— Ты сам врач, вот и скажи мне, что с тобой произошло.
— У меня ничего не болит, — после короткого раздумья диагностировал я. — Помню, что внезапно потерял сознание, а перед этим было что-то вроде паралича дыхания и судорог.
— Так, понятно, — снова загудел Кожемяка. — Сейчас загрудинные боли есть, дыхание затруднено?
— Нет! Я же говорил, что у меня ничего не болит! И дышится легко, вот только чувствую себя, как после тяжёлой болезни. Так что со мной, брат?
Кожемяка помялся, потом вполголоса тихо произнёс:
— Судя по симптомам, у тебя случился сердечный приступ, объяснения которому я не нахожу. Обычно после такого приступа больные умирают, не приходя в себя. Однако ты почему-то выжил. Видимо, приступ был кратковременный, и организм твой молодой сам справился с аритмией и запустил сердечко по новой, что само по себе уже невероятно! Эту ночь ты проведёшь под моим наблюдением, а завтра решим, что с тобой делать. Отдыхай!
После чего Кожемяка поднялся и торопливо ушёл, а тяжёлые шаги его ещё долго эхом раздавались в тёмных коридорах уснувшего госпиталя.
Я ненадолго забылся тяжёлым сном, но как только наступила полночь, я проснулся от того, что на меня внезапно дохнуло ледяным холодом. Пламя свечи затрепетало, по стенам заметались причудливые тени, и сквозь закрытую дверь больничной палаты просочился смутный силуэт мужчины. На моих глазах он становился более плотным, осязаемым, детали всё более чёткими, и вот уже предо мной в старом дорожном плаще и поношенной широкополой шляпе предстал сам Посланник Ночи.
— Спать! — не разжимая губ, произнёс он, и всех, кто был в палате, за исключением меня, сморил крепкий сон. Глаза Посланника закрывали поля шляпы, но я почему-то был уверен, что он пристально смотрит на меня.
— Избранный! — подобно ледяному ветру прошелестел его голос. — Пришла пора ознакомить тебя с основными уложениями Вечного Договора. Слушай и запоминай! Вечность — это не только бесконечность во времени, это ещё и баланс положительных и отрицательных энергий, сущность которых для простых смертных неведома, поэтому они облекли их в понятную для них форму и наделили их земными категориями. С момента зарождения миров существует Великий Договор, суть которого — сохранение баланса между Добром и Злом, Светом и Тьмой, Жизнью и Смертью. Во имя сохранения Вечности, мы, посланники Ада и верные Слуги Тьмы, обязаны соблюдать условия Договора, так же, как соблюдали и соблюдают его Ангелы Света — слуги Его. Одно из условий Вечного Договора гласит о том, что Слуги Тьмы и Ангелы Света не должны вступать между собой в прямое единоборство. Сегодня ты невольно нарушил одно из основных уложений Великого Договора, и только по чистой случайности не нарушил баланс сил между нашими мирами.