Тем временем война приняла затяжной позиционный характер. Поговаривали, что это очень раздражало Президента, поэтому прямо из кремлёвских кабинетов в район боевых действий был направлен его представитель с каким-то секретным заданием, которое было призвано если не изменить ход боевых действий, то хотя бы на время склонить чашу весов в сторону федеральных войск. Никто не знал, что это за чиновник и каковы его полномочия, но однажды студёной ноябрьской ночью Герман в расположении спецназа мельком увидел молодого мужчину в полевой форме без знаков различия. Незнакомца охраняла натасканная четвёрка спецназовцев, которые излишней сентиментальностью не страдали, и могли открыть огонь без предупреждения, если считали, что охраняемому «объекту» грозит опасность.
В тот момент он даже не догадывался, что столкнулся с «офицером для особо деликатных поручений». Именно так назвал его Шмель — старлей Шульженко, когда они, пряча в ладонях огонёк сигареты, осторожно курили на дне окопа. Шмель трепаться не любил, поэтому если и говорил о чём-то, то этому можно было верить сразу и безоговорочно.
Через пару дней, точнее, ночей, укрытый маскировочной сетью Герман лежал в окопе, и, стараясь не вертеть головой, пытался рассмотреть в бинокль передний край противника. В это время за спиной послышался шум, топот ног и приглушённый разговор. Герман хотел цыкнуть на нарушителей, но в это время в ночной темноте на сопредельной стороне вдруг вспыхнул огонёк и сухо треснул выстрел. Кто-то вскрикнул и прямо за его спиной повалился на дно окопа. Спецназовец из охраны выматерился сквозь зубы и стал отдавать торопливые распоряжения. Герман сполз на дно окопа и увидел, как, прислонившись спиной к стенке окопа и закусив губу, сидит тот самый «офицер для особо деликатных поручений». Был он молод и ничем не напоминал вельможного сановника, облечённого высоким доверием. Пуля снайпера оцарапала ему правый висок и теперь по чисто выбритой щеке текла тонкая струйка крови. Спецназовец торопливо разорвал пакет и пытался приложить бинт к ране, но представитель президента досадно морщился и твердил: «Да не дави ты! Больно же!» и при этом пытался убрать голову.
— Чего зенки таращишь? — прошипел спецназовец, заметив, что Герман к происходящему проявляет интерес.
— Или ты кого-то запомнить хочешь? — угрожающим тоном поинтересовался его напарник.
— Варан! — позвал неизвестно откуда появившийся старлей Шульженко. — Срочно возвращайтесь в расположение подразделения.
Инцидент был исчерпан, и Герман, поудобней перехватив «Винторез», на коленках пополз в сторону блиндажа. Он не старался, но почему-то хорошо запомнил взгляд серых глаз «офицера для особо деликатных поручений» и упрямый локон, спадавший на его чистый открытый лоб.
На следующий день Шульженко получил лично от командира спецподразделения выговор за то, что не обеспечил безопасность высокого гостя. Как наказали самого командира, осталось тайной, но он три дня ходил понурый, как побитый хозяином пёс.
— Я найду его! — пообещал Герман старлею, когда они курили на дне окопа.
— Даже не думай! — отрезал Шульженко. — Уйдёшь без приказа — самолично из задницы ноги выдерну!
— И что прикажешь делать? Ждать, когда этот гад всё подразделение положит?
— Разрешаю работать из засады. Можешь выдвинуться на «нейтралку» метров на сто, но не дальше.
— Есть не дальше ста метров! — браво ответил Варан, и той же ночью ушёл глубоко во вражеский тыл.
Он хорошо подготовился: специальный маскировочный костюм делал его частью заснеженного поля, а шерстяное бельё и зимнее обмундирование надёжно сохраняли тепло и позволяли длительное время лежать без движения.
Герман не знал, сколько времени пролежал в промёрзшей борозде, но перед самым рассветом, когда в небе догорала очередная ракета, в десяти метрах справа от себя на мгновенье боковым зрением увидел, как качнулся торчащий из снега кустик засохшего бурьяна.
Ракета догорела и погасла. Боевики почему-то перестали вывешивать в небе «люстры», и тьма чёрным пологом накрыла поле.
Варан ждал, когда глаза адаптируются к темноте, но ждать пришлось недолго. Выстрел снайпера прозвучал неожиданно и звонко. Всего лишь на секунду пламя ожило на срезе ствола старой винтовки. Ожило и тут же погасло, но Варану с лихвой хватило этой секунды, чтобы понять, что в десяти метрах от него лежал тот самый таинственный и удачливый снайпер — предмет его ночного поиска. Стрелок не стал мёрзнуть на позиции всю ночь, а в надежде на лёгкую добычу пришёл на заранее подготовленную лёжку перед самым рассветом. Пришёл грамотно — тихо и незаметно, и, отойди он правее метров на двадцать, так бы и остался незамеченным.
Пропахший порохом и кровью ветер военной удачи нежданно-негаданно занёс стрелка прямо под выстрел противника.
С десяти метров по неподвижной цели промахнуться трудно, и Варан понимал, что самым разумным сейчас было поймать еле приметный бугорок в прицел, и одну за одной послать в цель две пули: одну на поражение, а вторую контрольную. Это было бы простое и надёжное решение проблемы, но что-то останавливало его. Смерть от пули в висок — лёгкая смерть, и её надо заслужить.
По мнению Варана, перед тем, как умереть, снайпер должен успеть осознать, что поединок он проиграл и что пришло время платить по счетам. Поэтому, когда над лёжкой снайпера вспыхнуло пламя второго выстрела, Варан, отпихнув в сторону ненужный «Винторез», резко бросил тело вперёд. Согнувшись, он успел пробежать метров пять, когда понял, что стрелок его засёк, и замотанный бинтом ствол СВД [46] стал поворачиваться в его сторону. Через мгновенье прогремит выстрел, и выпущенная в траурный сумрак ночи пуля чеченского снайпера найдёт очередную жертву. С такого расстояния промахнуться невозможно. Глупая и никому не нужная смерть! И тогда он прыгнул. Со всей силы оттолкнулся двумя ногами от промёрзшего поля и прыгнул «рыбкой», как когда-то в детстве прыгал с саратовского берега в прохладные волжские волны.
Прыжок получился так себе, на «троечку», потому как онемевшие от долгого лежания на морозе мышцы работали плохо и ноги казались «ватными». Когда его тело тяжело оторвалось от земли, необычно звонко прозвучал выстрел и пуля, разорвав «берцовку», больно обожгла кожу на правой стопе, но до стрелка он всё же дотянулся. За секунду до того, как всем телом удариться о мёрзлые комья, он успел выхватить из левого рукава маскхалата боевой нож и выбросить правую руку вперёд. При падении Герман больно ударился локтем о ствол СВД и поэтому не сразу осознал, что клинок ножа отыскал жертву. «Смерш» вошёл в шею противника по самую рукоять. Отдышавшись, Варан правой рукой выдернул из тела нож, а онемевшей от удара левой с трудом стащил с головы мёртвого снайпера маскировочный капюшон.
Говорят, что у войны не женское лицо. Возможно, но это был не тот случай. У мёртвого стрелка было густые чёрные волосы, матово-белая кожа и маленькая, как мушка, кокетливая родинка над верхней губой. Девушка-снайпер смотрела незрячими глазами на Варана, и полные, красиво очерченные губы её были приоткрыты. Сказать, что в это момент Варан испытал потрясение, значит ничего не сказать. Это была первая женщина, которую он убил своими руками. Позже, когда он уйдёт на «вольную охоту» их будет много — молодых и вошедших в «бальзаковский» возраст, красивых и не очень. Время сотрёт из памяти большинство лиц «клиентов», но эту мёртвую девушку он запомнил.
Подчиняясь безотчётному желанию, Варан поднёс к лицу поверженного врага ладонь, чтобы закрыть глаза, как вдруг недалеко от него в мёрзлый грунт ударила первая мина. Это миномётчики принялись методично обрабатывать «квадрат», в котором засекли снайпера. Вырисовывалась «весёленькая» перспектива погибнуть от рук боевых товарищей.
Вторая мина разорвалась совсем близко, и Варан быстро скатился в борозду к мёртвому снайперу. Вот так в обнимку со своей жертвой он и пролежал до окончания миномётного обстрела. Было страшно и от завывания пролетавших над головой мин и от осознания нечаянного соседства с мертвецом. Чтобы не видеть лица, Варан натянул на голову мёртвой девушки капюшон маскировочного костюма, но при каждом новом разрыве мины был вынужден прижимался лицом к трупу, вдыхая убийственный коктейль из сладковатого запаха женских духов и тяжёлого, ни с чем не сравнимого запаха крови.
С наступлением по зимнему хмурого рассвета обстрел затих. Воспользовавшись затишьем, Варан, как ящерица выскользнул из борозды и быстро-быстро, где ползком, а где и перебежками, потянулся к своим. Он успел отбежать метров двадцать, когда в последнее прибежище мёртвого снайпера ударила мина. Это был последний залп миномётчиков.
О своём ночном рейде Варан не сказал никому, только на вопрос старлея Шульженко скупо ответил: «Опоздал я! Миномётчики опередили»! Что стало с «офицером для особо деликатных поручений» и сумел ли он выполнить поручение Президента, Герман так и не узнал. Однако через неделю после его прибытия боевики неожиданно стали настаивать на возобновлении переговоров и войска получили долгожданную передышку.
«Сбитый лётчик» — вслух произнёс Герман название клуба и вновь поёжился. На пронизывающем осеннем ветру было холодно и неуютно. Герман сознательно проигнорировал пританцовывающую от холода очередь, решительно подошёл к охраннику. Это не был типичный качок с гипертрофированными мышцами и узким лбом, наоборот, это был интеллигентного вида молодой человек с пытливым взглядом.
Варан пристально посмотрел ему в зрачки и стал ждать. Молодой человек от такого внимания не смутился: на фейс-контроле бывает всякое! Он внимательно оценил внешний вид Германа, его причёску, необычный завораживающий взгляд миндалевидных глаз, независимую манеру держаться, и сделав вид, что отыскал в списке нужную фамилию, коротко произнёс: «Вас ждут! Проходите»!
Очередь зароптала, но, поймав недовольный взгляд распорядителя, тут же сникла. Конечно, Германа никто не ждал, но охранник накануне был лично проинструкт