Роня поставила вещи в уголок, скинула пальто.
– Не волнуйтесь, папа, я сейчас все сама. Дети, давайте раздевайтесь. Томочка, накрывай на стол, перекусите с Борюней, а я не голодная, я лучше сразу на скотный двор. Мам, где ведро?
Тамара не узнавала маму. Такая всегда нежная, в вышитом переднике, а тут надела резиновые сапоги, повязала голову платком и вышла с ведром из дома.
– Роня, да успеется, – было крикнул свекор вдогонку.
Но Рони уже и след простыл. Ей необходимо было остаться одной. Она все никак не могла поверить в изменившуюся жизнь. И не хотела, чтобы родители Алексея видели ее слезы. Она выдержит, и старикам поможет, и для детей сделает все, что от нее только зависит.
Так потекла жизнь в селе Бражное. Роня с Тамарой и Бориской жили в доме у деда с бабкой. Дом большой, места хватало всем. Дед Павел спал на печке, бабушка Наталья на большой кровати у окна. Медные набалдашники, подушки горкой, все в кружевных накидках.
– Эх, мне бы такую кровать, – мечтала вслух Тамара. – И почему нас на полати положили, нас же трое – тесно. Могла бы и бабушка туда спать пойти, и мы как короли. На кружевах да перинах.
– Ты что?! – цыкала на нее мать. – Не видишь, бабушка болеет. И потом, это ее дом. Слава богу, не гонит нас. А нам и на полатях с вами неплохо.
Бабушка по здоровью делать не могла ничего, с трудом передвигалась по дому по стеночке, а больше лежала. Раньше ухаживать за ней и по хозяйству помочь забегали снохи, жены Ивана и Федора, и внуки старшие. У Ивана детей было шестеро, у Федора четверо.
После приезда Рони вся помощь прекратилась. Тяжелая работа по дому легла на хрупкие плечи молодой женщины.
Откуда мама умела доить корову, чистить стойло, где стояла лошадь, вовремя давать еду свиньям? Тамара диву давалась. А Роня работала и работала. Сначала как механическая машина. Не задумывалась. Пыталась в работе заглушить боль, подавить страх, а вдруг не все плохое случилось, а вдруг впереди их ждет еще и пострашнее.
– Мама, а про папу ничего не слышно? – Тамара пыталась что-нибудь выведать у матери.
– Доченька, молчи, умоляю тебя, родная моя. Молчи и не вспоминай. Не дай бог кто-нибудь поймет, узнает, еще расскажет кому. Люди живо донесут, и нам не жить.
– Мамочка, что ж, и искать папу не станем?
– Станем, Томочка, только не сейчас. Выкинь из головы. У вас есть я, дедушка с бабушкой. Видишь, как нас все любят. И приезду нашему рады.
– Еще бы им не радоваться, ты вон и тете Прасковье, и тете Евдокии какие модные платья сшила. Две ночи почти не спала и отрезы самые красивые им подарила.
– Томочка, мне не жалко. Пойми, ты к людям с добром, и они к тебе так же. А потом – хорошие они. А одеть им толком нечего. Что не помочь? Сама посмотри, у Параши шестеро детей, что она видит? А тут я ей раз – и платьице свеженькое. Она и счастлива. А у Дуси и вообще горе, девочку только-только схоронила. Платьем новым не поможешь, но все-таки.
Роня прижала дочку к себе.
– Ничего, Тамарочка, переживем, будет и у нас праздник. И папа наш вернется, – добавила она шепотом и расплакалась.
Тамара обняла маму.
– Мамочка, обещаю, я никому ничего не расскажу, только ты не плачь. Главное, ты с нами.
В деревне ребятишкам было вольготно. Речка, лес. Борис тотчас же подружился с двоюродными братьями и сестрами.
– Борька, айда на речку! Тамар, ты с нами?
– Да я плавать не умею.
– Вещи постережешь.
И ребята бежали к обрыву. Борька был заводилой и скоро сколотил вокруг себя команду. Мальчишки гоняли мяч, играли в пристенок. Такой игры в Бражном не знали.
А местные научили Борю с Тамарой ловить рыбу на косоворотку. Бориска скидывал рубашку, скручивал ее, и они с Томкой шли вброд по реке, зачерпывая рубашкой воду. Через пять минут – полная рубаха мелкой рыбешки.
Дети бегом неслись к матери.
– Мама, рыбу жарь.
– Да разве ж это рыба? – скрипел дед Павел. – Так, семечки. Вот пойдем с тобой, Бориска, на рыбалку. Уж и наловим мы с тобой рыбы настоящей на знатную ушицу!
– А я? – крутилась сзади Тамара.
– «А я», – дед гладил девочку по голове. – Вставать с зорькой нужно. Выдюжишь, и тебя возьмем.
Павлу глянулась семья Алексея. И детишки веселые, и воспитаны хорошо. А уж на Роню они с бабкой и вовсе нарадоваться не могли. Такая помощница. И все-то она могла, и все-то у нее спорилось. И скотину взяла на себя, и готовку, и уборку. А вечером бегом за свою машинку. И крутится колесо, и крутится.
– Ронечка, пойди ляг, поздно уже, не видно ничего, а ты все шьешь.
– Да ладно, мам, хотя и впрямь закончу на сегодня. Вон вам платочек новый сострочила, примерьте.
Наталья приподнялась на кровати.
– Господи мои, труженица, и бабку старую не забыла. Мне-то уж почто? И не видит меня никто.
– Что это не видит? Каждый день кто-нибудь да и прибежит.
– А и то, твоя правда.
Роня помогла Наталье сесть на кровати и сменила ее старую косынку на новую.
– Сейчас зеркальце принесу.
Наталья смотрела на свое отражение с удовольствием.
– Ох, голуба ты моя, голуба. А и действительно, и мне платочек новый не помешает. Да и к лицу.
Наталья заправила выбившиеся пряди и еще раз посмотрелась в зеркальце. Роня радовалась вместе со свекровью. Все маленький праздник.
И Павел никак не мог поверить, что такая беда пришла в его дом.
Вот ведь какое горе. И как же так случиться-то могло? И это его-то Алексей?
В Сибирь Павел с женой и тремя сыновьями приехали в 1920 году. В Белоруссии начал свирепствовать голод. И что было Павлу терять? Ни своей земли, ни хозяйства. А тут прошел клич, в Сибири можно получить надел земли. Продали все, что можно, купили лошаденку старую, погрузили свой нехитрый скарб на телегу и поехали искать счастья на новые земли.
Федору к тому времени исполнилось семнадцать, Ивану пятнадцать, Алеше двенадцать.
Землю получили, как и обещалось. Жили по первости у бывших земляков. И Павел сразу начал строиться.
А с сынами, да с соседями, да когда весь мир помогает, что ж и не сколотить избушку.
Павел – мужик дотошный, строил сразу на века, не какую-нибудь баню на год.
– Мы, мать, с тобой здесь еще правнуков нянчить будем.
Работали Семашко много, от зари и до зари. Но дело спорилось, и дом построили, и в поле урожай собирать начали. Успевали везде. Время бежало быстро, земля сибирская плодородная, кормила сполна. Потихоньку на проданное зерно кой-какой скот купили. И зажили безбедно. Две коровы, лошадь, свинья, боров, куры свои, утки.
По любви нашли себе пары старшие братья. Сначала жили вместе, а потом и им по избе возвели.
К началу коллективизации на селе Павел вел уже достаточно зажиточное хозяйство. Крепкий такой середняк. Все сам, все тяжелым трудом.
Политика партии не обошла стороной и его. Раскулачивать у них было что. И тоже никого не волновало, что все своим по́том и кровью нажито. Отдавай все подчистую. Только было в их семье одно «но».
Оба сына, и Иван, и Федор, к тому времени давно вступили в партию, собственно, они коллективизацией и руководили. Под их началом все и происходило.
И это совсем не означало, что у врагов отбираем, а у родителя и соседей оставляем. Все было по справедливости.
Семашко – мужики умные, к учебе тянулись всегда. В свое время ездили в район на курсы по планированию хозяйства. И к новому делу подошли, не просто читая материалы съездов, но и внося свое рациональное зерно.
Сами написали манифест, которого и придерживались: «Не отнимать будем все подряд, почем зря, а опыт использовать. Обязательно маленькое приусадебное хозяйство оставлять. Сельскому человеку без земли нельзя, погибнет. А уж без коровы, птицы подавно. Каждой семье по корове оставить. Остальное сдаем, будьте любезны. И пасти скот разрешаем на колхозных пастбищах. И пастух за каждую единицу головой отвечает…»
Братья сидели, кумекали, разрабатывали программы, встраивали свои прогнозы в тот план, который обязаны сдать городу. Отец, как правило, рядом сидел, в дебаты братьев не вступал. Но в конце братья обязательно спрашивали:
– Бать, чего скажешь?
– Дело, – только и отвечал Павел.
И впрямь было дело. Федора назначили председателем колхоза, Ивана – председателем сельсовета.
Крестьяне братьев уважали, а главное, верили. Всякое случается на земле. И пожары, и неурожаи. Когда и в дождь нужно выйти на работу, и без выходных неделями трудиться. Одного слова Федора было достаточно, чтобы поднять народ. Никто не отказывался. Но и Федор платил людям тем же.
Построил Дом культуры, купил аккордеон, отремонтировал школу. Молодежь посылал учиться. Молодец хлопец. Гордость отца с матерью.
Не подкачал и Иван. Разъяснял работу партии на местах. Не все и не всегда проходило гладко: и перегибы были, и аресты начались в соседних районах. Район увеличивал план, приходилось потуже затягивать пояса.
Иван разбирался в деталях, вникал в самую суть, успокаивал крестьян, вселял в них надежду. «Ничего плохого не случится никогда. Сталин с Калининым знают, что делают. Мы вместе строим единственное в мире справедливое государство. Все зависит только от нас».
Иван обязательно советовался со стариками, чем выказывал им свое уважение, и еще раз подчеркивал – они на селе главные. И заинтересовывал новыми перспективами молодежь.
Вместе по вечерам в клубе писали красивые лозунги, готовили концерты к праздникам с речевками и гимнастическими пирамидами.
И работа спорилась, и план крестьяне вырабатывали. С хорошим настроением и верой в завтрашний день.
Алексей рос другим. К земле не тяготел, к машинам тоже. Сначала это мать с отцом пугало. Все работают, а он все за домом с книжкой сидит.
Защищали братья.
– Оставьте, Алешка еще всех нас переплюнет, вишь, как к учебе тянется. Пошли-ка его, батя, в Канск, на рабфак. Что ж мы других посылаем, а наш чем хуже? Тем более у мальчишки мечта – хочет в типографии работать.