– Так попрошу еще, – быстро нашлась она, – и общежитие, и зарплату. Вы как думаете, одной детей тянуть? – Роня сидела напротив Вайнера в белом берете и темно-коричневом плюшевом пальто и все теребила носовой платочек в руках. Красивая девушка, хорошо и со вкусом одетая, а так нервничает. Вайнер никак не мог взять в толк. – Я вас, Юрий Михайлович, понимаю, вы ж меня не знаете, может, я лодырь какой, работать не могу. А вот месяц-другой пройдет, план пару раз перевыполню и приду опять к вам в кабинет. Все должно быть по-честному.
– Ишь ты какая! – Вайнер в который раз склонился над Рониной биографией. – Значит, Рахиль Моисеевна Семашко. Что ж, давайте попробуем. Когда можете выйти на работу?
– Да хоть сейчас. Чего тянуть.
– Ну, уж сейчас не нужно, а с утра завтра приходите. Рабочий день начинается в восемь, девчата в коллективе у нас веселые, палец в рот не клади, но и работящие. Поставлю тебя в бригаду к Августе. Молодая девица, знаешь, а такая бойкая. Думаю, сработаетесь.
Роня расплылась в улыбке.
– Спасибо, Юрий Михайлович, вот увидите, не подведу, я работящая!
– Да, да, – вслед девушке проговорил Вайнер.
Он не стал задавать Рахиль Семашко лишних вопросов. Где муж, почему год нигде не работала и почему столько раз меняла место жительства? И даже не это главное; почему столько страха, столько боли в глазах?
Вайнер закурил сигарету, встал с кресла и подошел к окну. Роня выбежала из дверей фабрики, лихо поправила берет, расстегнула пальто и быстро пошла, практически побежала в сторону бульвара. На улице ярко светило солнце, практически первый теплый день. У них в Сибири весна затяжная и обманчивая. Вот и девушка пальто распахнула, а ветер? Ветер-то еще почти февральский!
Из своих 53 лет на швейной фабрике Иуда Вайнер работал более 20 лет и неплохо разбирался в людях. Обычно про человека понятно все и сразу при первом же разговоре. Интуиция, внутреннее чутье или многолетний опыт? Сложно сказать, наверное, все вместе. Только не ошибался Вайнер никогда. И лентяйку сразу видно, и неряху. Уговариваешь себя: ошибся, показалось, – а потом выходит все так, как почувствовал в самый первый раз. Сколько в его жизни было и профсоюзных собраний, и выговоров, и общественных порицаний. И во всем этом Вайнер всегда винил себя. Зачем обрек человека на этот позор, ведь понял сразу – не работник, не получится ничего. Однако же принял, поверил, закрыл глаза на внутреннее чутье, и вот пожалуйста. И человеку стыд, и сам Вайнер чувствует себя виноватым.
У Рони Семашко вопрос был в биографии. Юрий Михайлович видел в ней хорошую работницу, чуткого и доброго человека. Но если придет запрос, если сверху начнут копать, кого он взял на работу? Послать свой запрос в Иркутск на всякий случай, чтобы обезопасить себя? А если ответ придет именно тот, которого Вайнер боялся? Тогда он просто обязан заявить на Рахиль Семашко. Он не может принимать на работу человека с темными пятнами в биографии.
Девушка понравилась Юрию Михайловичу. Дело даже не в том, что тоже еврейка, хотя, безусловно, это сыграло свою роль. Юная, полная жизни, она чем-то походила на его покойную жену Софью. Вайнер достал портмоне и в который раз залюбовался на свою единственную в жизни любовь.
Софье на снимке было сорок пять. Последний ее снимок. Они оба еще не знали, что жена смертельно больна. С фотографии на него смотрела улыбающаяся, полная сил женщина. Высокий лоб, смешливые глаза, ямочки на щеках. Всем своим видом она говорила: «Люблю тебя, всегда буду с тобой, ничего не бойся». И вот пять лет – без нее. И поддерживает только эта фотография. «Всегда с тобой, ничего не бойся».
Почему Роня Семашко напомнила Вайнеру его Сонечку? Такой же открытый взгляд, смешливые глаза? Первый раз за последние годы он увидел эти глаза живыми.
Что же делать? Как после этого отправлять запрос в Иркутск?
Роня сразу влилась в коллектив. Портнихой она была от бога. Нигде и никогда не училась, искусство передалось по наследству от отца на уровне генов. На фабрике нужно осваивать технологии, учиться работать с машинами. Сложно? Справится!
– Ну что, девушка, – работа у нас не сахар. Предупреждаю сразу. Внимательность – это главное. А то тут у нас Нюрка на прошлой неделе крой нам запорола, нож не так повела, а под ножом-то десять кусков ткани! Представляешь, что произошло?! Оставила нас без премии. Это ж сколько брака! Поэтому – внимательность. И дело даже не в премии, без пальцев остаться можешь.
Августа вела Роню по цеху, одновременно знакомя с девушками.
– Новенькая к нам, что ли?
– Да вот, Рахиль Моисеевна!
– Имя-то уж больно страшное. Сама вроде молоденькая!
– А вы меня Роней зовите, так попроще будет?
– Так в самый раз! Давай, Роня, обвыкайся!
– Шьем мы верхнюю одежду, это тебе не ситцевый халат. – Августа рассказывала обстоятельно, с любовью. По возрасту вроде моложе Рони, а вон как во всем разбирается. Роня слушала, старалась не пропустить ни одного слова. Августа говорила громко, при этом смешно жестикулировала.
– Цехов четыре: подготовительно-раскройный, швейный, отделочный и контроль качества. Модели пока сами не разрабатываем, но знаешь, девицы наши хваткие и с такой выдумкой, опять же на учебу девушек отправляем, так что глядишь, и пятый цех откроем – экспериментальный. А пока модели и лекала к ним из Иркутска получаем. К лекалам приложен и примерный расход ткани на изделие. Но здесь, знаешь, всяко бывает. Иногда идем к Михалычу ругаться. Вот тебе ГОСТ, вот стандарт. А ткани не хватает или остается с избытком. Что делать, а? – Августа вопросительно смотрела на Роню.
– Что делать? Детям пальтишки пошить!
Разговор услышали другие девушки из цеха. Вокруг Рони с Августой начал собираться народ.
– Новенькая дело говорит, сколько мы про это талдычим. Не положено! Сверху распоряжений не дано, лекал нету! – Высокая девушка в ярком платке развела руками и встала опять руки в боки.
– Ладно, бабоньки, обрадовались, тему любимую подняли, – Августа нетерпеливо посмотрела на собравшихся. – А тебе, Зинаида, всегда больше других надо!
– Ну, а если ткань все равно остается, что с ней делаете? – Роня повернулась к Августе.
Августа мотнула головой.
– По ходу разберешься, дальше пошли.
И громко для всех:
– Митинг закончили! Работаем!
Роня и Августа переходили из цеха в цех.
– Гляди, для начала пойдешь работать в раскройный. Авдотьична! – крикнула что есть силы Августа. – Новенькая к тебе!
– Здесь для изделия ткани подбирают и рассчитывают в настилы, раскраивают, проверяют крой, комплектуют его. Авдотьична всему научит. А так смотри, вникай. Мы обычно девчонок меняем, с одной операции переставляем на другие. Всему должна научиться – и кроить, и отделывать. На обработку ли́сточки бокового кармана или, к примеру, прикрепление воротника поставим не раньше чем через год. Уж не обижайся. Наше предприятие передовое! Брак не гоним.
На манекенах в отделе контроля висели готовые женские пальто. Роня подошла поближе, погладила пальто, расстегнула пуговицы.
– А цвет почему такой?
– Какой – такой?
– Так серый, грязный!
Августа с интересом посмотрела на новую работницу.
– Это уж какой материал на эту партию получили. Наши девчонки тоже ругались, предлагали хоть пуговицы яркие пришить или, к примеру, воротничок из черного панбархата. Нет! ГОСТ! Ну да ладно, начинай работать. А вкус, я смотрю, у тебя есть!
Роня работы не боялась. Она боялась остаться без работы, не хотелось сидеть на шее у сестры. Молодая женщина в коллективе сразу пришлась ко двору, работящая, с юмором, и свою работу выполняла, и другим по мере возможностей помогала.
Семья Куртов жила дружно. И Роня с детьми их как будто не очень стеснила, во всяком случае, настроения не испортила.
Первыми уходили на работу Соломон и Григорий.
Грише исполнилось девятнадцать, и он уже как два года работал с отцом на железной дороге.
Высокий, красивый парень, Григорий был вылитый Соломон в молодости. Галка тоже походила лицом на отца. Фигурой, правда, пошла в мать, но маленькая еще, может, и выправится.
Роня вставала всегда самая первая. Грела воду для умывания, кипятила чайник, что-нибудь заваривала мужикам горячее. На целый день уходят, вернутся только к вечеру. А заодно и суп на обед на всю семью варила.
– Теть Ронь, у нас с твоим приездом прям санатория, – не раз говорил Григорий. – Мать нас так не балует.
– А чего вас баловать, мужики здоровые? На вас пахать и пахать. Роньке раз нравится, вот и пусть. У меня о жизни другие представления, – Фрида без ворчания не могла. И брюзжит, и брюзжит. «И чего ей не хватает?» – частенько думала Роня. Муж – души не чает, дети приветливые, воспитанные. Сын и дочь. Свой дом. Небольшой, но уютный. Нет, редко кто мог застать Фриду в хорошем настроении.
Быстро перекусив и переделав заодно кучу дел, Роня убегала на работу.
Фрида не работала никогда. На ней, по ее мнению, держался дом. И если она выпустит что из своего поля зрения, то дом рухнет.
Она всю дорогу ворчала, недовольно шпыняла детей по углам.
– От вас один мусор. Галка, как ты собираешься выходить замуж? Тебя никто не возьмет. Кровать застелить не в силах, – и Фрида все делала за дочь сама.
– Мам, давай я.
– Что – я? Что ты умеешь? Сейчас застелешь все буграми и на улицу усвистишь, а мне на это весь день любоваться? Нет уж, черт-те что будешь делать в своем доме, а здесь пока хозяйка я!
– Мама, почему тетя Фрида такая злая и за что ее только дядя Соломон любит? – шептала матери Тамара.
– Да что ты такое говоришь? – шикала в ответ Роня. – Где бы мы сейчас были, если бы не Фрида. Ох, Томочка, нехорошо, что я с тобой такие темы обсуждаю, только ты девочка уже взрослая. Какой выход у нас был? Фрида – наше спасение.
– Ага, и ты работаешь на нее, как рабыня. От зари и до зари.