Как-то, глядя на тестя и тещу, таких понятных и уже родных, Туров вспомнил Ленину родню – напыщенную и важную чету Лыжниковых и пропитую, трясущуюся Ленину мать, которую он видел однажды мельком. Ничего бы такого не было – ни семейных посиделок, ни общих праздников. И вправду, думал Туров, нужно брать жену по себе.
В целом все было неплохо. Он прекрасно относился к жене, уважал ее и ценил – еще бы! Выдержанная, спокойная, всегда улыбчивая Арина, прекрасная и заботливая жена – в доме всегда горячий обед, в шкафу наглаженные и подкрахмаленные рубашки, в ящике свернутые в клубочки носки, на брюках отпаренные стрелки. Арина обходительна и вежлива с его родителями, а с мамой так просто дружна. Их родители общаются по доброй воле и общему желанию, а не потому, что положено пару раз в год встречаться на днях рождения или других семейных торжествах. Все искренне и тепло – счастье.
Да все в ней хорошо, в его прекрасной жене. Хотел бы придраться, да не к чему. Да он, если честно, и не хотел. Только с детишками не получалось. Почти десять лет вместе, а никак. Конечно, Арина ходила к врачам, сдавала анализы и всевозможные тесты. Ходил и он, Туров. Ничего. Вроде бы и здоровы, никаких таких показаний, а ничего.
Ездили в санаторий, на грязи. Случайно узнал, что Арина ходила к гадалке. Что та нагадала, она не сказала. Но видел, как потухли ее глаза. А потом Арина стала ходить в церковь. Он, отрицающий любую религию, яростный атеист, советский человек, еле сдерживался, но молчал. Если так легче – да ради бога! Но без меня, извини.
На восьмом году их брака жена совсем изменилась, как будто выключили лампочку. Никто не узнавал прежнюю Арину. Туров знал, что по вечерам, оставшись на кухне одна, Арина молилась и била поклоны. Однажды собралась в паломничество по монастырям. И вот здесь он не выдержал! Орал как резаный:
– Ты спятила, какое паломничество? Ты рехнулась! Еще уйди в монастырь или в секту!
В общем, бушевал некрасиво, но искренне. А она тихо плакала. Нет, он жалел жену, очень жалел! Но постепенно все стало окончательно плохо – они отдалились друг от друга, почти перестали разговаривать, что-либо обсуждать, строить планы. Общая жизнь была в тягость и ему, и, кажется, ей.
В том году, отвезя жену на дачу, он уехал на море. Впервые один, без жены.
Видел, как его старики жалеют Арину и смотрят на него с осуждением. Мать попыталась заговорить о ребенке из Дома малютки.
Туров возмутился:
– Еще чего! Вы что, с ума посходили? Да мне на этих детей… Вообще наплевать! Нет и нет, подумаешь! Сколько людей живут и не парятся!
Мать заплакала:
– Жалко ее, понимаешь? Очень жалко – она же чувствует свою вину и страдает, сынок!
– Послушай, – перебил он мать, – а меня? Меня тебе не жалко? Вспомни, как вы меня уговаривали: Ариша прекрасная, Ариша настоящая жена, Ариша красавица, Ариша умница! Было?
Мать молча кивнула.
– Вот именно! Ну я и поддался. А если по правде… – Он замолчал. – Я ее, мам, наверное, никогда не любил.
Мать эти доводы не приняла. Что ж, ее можно понять: такая невестка, как Арина, находка.
В конце девяностых его институт приказал долго жить. Стало совсем туго и у жены – зарплаты врачам постоянно задерживали, да и какая зарплата у участкового терапевта? Слезы, а не зарплата. Купили старенький, полудохлый «опелек», и Туров стал таксовать. Вернее, пытался. Но выходило не очень – цены он диктовать не умел, не хватало наглости. Пару раз накололи, не заплатили – попробуй что-нибудь сделать! Однажды чуть не прибили – нож к горлу, отдавай выручку! Какая там выручка, даже грабители посмеялись!
Устроился в частную пекарню – там были какие-то деньги, но пекарня вскоре закрылась. Да и пахота там – вспоминать не хотелось. Потом было много всего – возил на барахолку разбитную и наглую тетку, платила она неплохо, но – в общем, смех и грех – стала, как говорят, его домогаться. Вроде и смешно, но стало противно, и Туров опять ушел в никуда.
Настроение было таким, что хоть в петлю – денег нет, кроссовки текут, куртка штопаная-перештопаная, а дома тоскливая и печальная, утирающая слезы жена.
Грустно все было. Родители стали сдавать, отец подолгу сидел на больничном, мама билась на двух работах. А когда Туров случайно узнал, что по вечерам она моет какой-то офис, чуть не сошел с ума. Кричал, возмущался. А что сделаешь? Помочь не мог, себя бы прокормить. В общем, на душе было мерзко. Не спал по ночам, думки думал – что делать? Так больше продолжаться не может. Терпеть такие унижения? Нет, он не готов! А какая боль за родителей? Боль, стыд и вина. Он сын, он должен, обязан! Они ему никогда ни в чем не отказывали, а он… Господи! Мама моет чужие сортиры и пепельницы!
Озарение пришло неожиданно – как всегда, думая о своем, смотрел какую-то фигню по телику. И вдруг замер, боясь спугнуть мысль. Оделся, вышел на улицу. Не замечая дождя, быстро зашагал. Куда шел – не знал, да и какая разница? Остановился и огляделся – ничего не узнал. Остановил машину – оказалось, что от дома ушел прилично.
В общем, кое-что вырисовывалось. Понял: он обязан это поднять. Потому что иначе он не мужик.
Через три года все получилось. Вернее, так – через три года пошли какие-то деньги. Сначала совсем небольшие, как говорится, для поддержания штанов. И все же это были деньги. И еще – исчезли унижения и обиды.
Он заставил мать уйти с работы, положил в хорошую клинику отца, совал деньги врачам, носил дорогие конфеты и хороший коньяк. К зиме жене купили новую шубу, а еще через год сменил машину – старенький «опелек» уехал в Дагестан, к дяде Измаилу, а Туров рассекал на новой «Тойоте Королле».
Все вроде потихоньку налаживалось – фирма расширялась и даже процветала, партнеры не подводили. Туров увеличивал площади и наращивал мощности, родители почти круглый год жили на даче, где он утеплил дом, перестелил крышу и наладил отопление. Старики возились на огороде, распивали чаи с соседями, солили грибы и настаивали вино из черной смородины. В сентябре Туров увозил полный багажник гостинцев – варенья, компотов, маринадов и сладкого терпкого вина.
А дома было по-прежнему печально и тихо. Они с Ариной все так же почти не разговаривали. Встречаясь по вечерам, кивали друг другу, как соседи: «Привет, как дела, ужинать будешь?» И снова ее отрешенный и виноватый взгляд, и снова печаль и тоска, и тишина, тишина… Туров давно спал в соседней комнате.
А потом жалость сменилась раздражением – да сколько же можно? Сколько можно ее утешать? Разве ему легко? Да он забыл, когда крепко спал по ночам! Давно забыл, как отдыхают два дня в неделю! Он пашет как вол, как раб на галерах! А она? Ну сколько же можно? В конце концов, у нее все есть – деньги, тряпки, курорты! И эта вечно кислая мина, вечная тоска, вечные тяжелые вздохи! Господи, как он устал! И перестал утешать жену. Выходит, человеку комфортно себя ощущать несчастным. Ну, значит так.
С Женей он познакомился в самолете, когда летел в свой одинокий отпуск. Он заметил ее сразу – еще бы не заметить! Ярко-рыжая, кудрявая Женина голова горела на солнце, слепящем в иллюминатор. Она сидела наискосок от него, и он чуть привстал, чтобы получше разглядеть обладательницу этих необыкновенных золотистых пружинок. «Забавная, – отметил он и улыбнулся. – Курносая, с веснушками, пухлые яркие губы, и белая-белая, как у всех рыжих, нежная кожа. Интересно, какого цвета у нее глаза? – подумал Туров. – Наверняка зеленые – такие крыжовенные, в мелкую серую крапинку». Потом оказалось, что нет. Глаза у нее были темно-серые, с черным ободком вокруг радужки. Летела она не одна, с молодой женщиной и ребенком. Интересно, чей ребенок – подруги или ее? Спускаясь по трапу, Туров встал позади нее. Чуть наклонившись, дотронулся носом до ее слепящих волос. И, испугавшись, как внезапно застигнутый вор, тут же отпрянул, оглянулся. Кажется, никто не заметил – все были заняты своими делами. У ленты, в ожидании чемоданов, он снова встал рядом. Вернее, за ее спиной.
Мальчик, летевший с ними, громко орал:
– Женя-а! Отдай мне сосучку!
Женя. Отлично. Выходит, не мать – приободрился Туров. Резко и неожиданно обернувшись, рыжая Женя столкнулась с ним взглядом:
– Вы что, мужчина, следите за мной?
От неожиданности растерянный и пристыженный Туров отпрянул и забормотал извинения. Но взгляд ее был насмешливым.
– Да ладно, – притворно вздохнула она. – Бог с вами! Можете не оправдываться.
Стащив с ленты ее чемодан, он с извинениями поинтересовался, в какой отель она направляется. Оказалось, что в тот же, что и Туров. Кто скажет, что так не бывает? Женщина, с которой она сидела в самолете, оказалась ее сестрой, а орущий пацан – племянником. В ресторане сели за один стол, а после ужина, конечно же, с хорошим вином, заказанным Туровым, пошли прогуляться. Там, на набережной, под тихий всплеск волн, удивляясь себе, своей смелой поспешности, Туров ее поцеловал. Затрепетав, она сразу откликнулась и обхватила его голову сильными и нежными руками. Слегка обалдевший Туров крепко прижал ее к себе.
– К тебе? – то ли спросила, то ли позвала она. – Зачем терять время? Его и так у нас с гулькин нос!
В первый день все и случилось. Разглядывая ее спящую, Туров недоумевал – все оказалось так просто. Так неожиданно и так просто? А может, она права, эта рыжая, отчаянная и торопливая женщина? Может быть, все правильно, все так и надо? Они взрослые люди, времени у них действительно убийственно мало. К чему выпендреж, пустые слова и нелепые жесты? К чему ухаживания, когда и так все понятно и ясно?
Это были чудесные дни. Чудесные. Замечательные! Женя оказалась живой, остроязыкой, ловкой, вечно хохочущей, отзывчивой на ласки, трепещущей от его прикосновений, смелой, готовой на все!
Они сняли яхту и на целый день ушли в море. За штурвалом был полупьяный, громко орущий песни капитан. Посудина кренилась набок, волны захлестывали маленькую палубу, а капитан – капитанишко, как назвала его Женя, – все орал свои песни, и они, держась за руки, хохотали.