Они, наконец, мечтали о внуках.
– А ты? Ты все разрушила. Ты, Саша, верная супруга и хорошая мать, ты перечеркнула всю нашу жизнь. Это ты пытаешься все забыть, выбросить на помойку, как ненужный хлам.
Их брак всегда считался удачным – никаких крупных скандалов и разногласий, никаких измен и предательств. Нормальная, приличная семья, дай бог всякому.
– А мама? – не унимался Гальперин. – Или ты про нее тоже забыла? Знаешь, от ревности я не дохну, сам удивляюсь. И почему? Я так любил тебя! А потом дошло – мы с тобой давно родственники. Самые близкие, ближе нет. Не любовники – уж извини! И даже не друзья. Вернее, не только друзья. Мы родня, брат с сестрой. А брат с сестрой разойтись, развестись не могут! В общем, так. Живем дальше. У тебя своя история, у меня… Как получится. Ты же сама понимаешь – и это пройдет. Сколько может продлиться ваш страстный роман? Год, два? Ну максимум – три! Он, как я понимаю, человек женатый?
Отвернувшись к окну, Саша не отвечала.
– Вот именно, – почему-то обрадовался Гальперин. – Так вот, – вдохновенно продолжил он, – год, два, три. Да пусть пять! А потом? Потом вы расстанетесь. И что, Саша? Ты останешься одна? – Он покачал головой. – Нет, бред. Бред, понимаешь? Ради твоего каприза ломать всю нашу жизнь?
– Это не каприз, – ответила она. – Это моя жизнь, понимаешь?
– Черт с тобой, – зло бросил он, – дура. Идиотка. Завела роман перед пенсией. Да над тобой все смеются! Клоунесса! – Гальперин прошелся по комнате. – Получишь ты свой развод, не беспокойся! А дальше – получишь и все остальное.
Саша молчала – а что тут ответить? Она виновата, она преступница, она разрушитель. Она враг, тихий и, как оказалось, осторожный.
– Надо же, – не унимался муж. – И давно у тебя с этим?
– Три года, – честно ответила она. – Почти три. Ну я и решила, что хватит.
Она смотрела на все еще мужа и думала: «Ну да, чувство вины. Да, жалость. И, кажется, все. А любовь? Неужели ничего? Ни крупинки, ни граммульки? Совсем ничего?» Выходило, что так… Все – общие друзья, родня, соседи – недоумевали и смотрели на нее косо, с опаской. Поменять свою жизнь? Ну в конце концов, все бывает, жизнь есть жизнь, мы не ханжи, но… Слово «страсть» в этом возрасте как-то не очень читается…
А если не страсть, тогда что? А надоело вранье! Ну да, бывает… И все-таки глупость какая-то, правда! Можно же было по-тихому – не зря говорят, что это придает пикантности и укрепляет брак? Как объяснить, что укреплять, собственно, нечего? Там пустота, давно заброшенная шахта, пустая яма. Ничего. Только воспоминания. Они давно стали соседями. Им давно не о чем говорить, только если о ерунде, да и то неохота. Пару слов по утрам, перед работой. Пару слов за ужином: «Что нового? Ничего? И у меня ничего». Вот именно – ни-че-го! Ничего не осталось. Кроме воспоминаний. Но прожить остаток жизни ради них? Нет, извините, она не согласна.
Никто ее не понял: «Боже, какая же ты, Саша, дура! Уйти от такого, как Гальперин. Да миллионы баб о таком мечтают. Ты сумасшедшая, Саша, ты просто больная».
Она никого не слушала – шла напролом. Тогда она перестала общаться с друзьями – объявив ее сумасшедшей, все встали на сторону брошенного мужа.
Дочь почти ничего не говорила. Но взгляд… Взгляд был красноречивее любых слов. В нем читались презрение, недоумение, даже брезгливость.
– Дело твое, – коротко бросила Галка. – Только… знаешь… Мне стыдно перед родителями Йонатана.
– Стыдно? – удивилась Саша. – А почему? Я что-то украла? Или кого-то убила? Или села в тюрьму?
Дочь перебила:
– Мам, брось! Ты все прекрасно понимаешь. В твоем возрасте так себя вести просто неприлично.
Выходит, право на счастье мы имеем только в юности. А дальше – ни-ни? Живи по правилам, по шаблону, соблюдай нормы морали и, главное, наплюй на себя. Ты не имеешь права. Что подумают родители Йонатана? Господи, какая чушь. Саша их даже не знает – видела пару раз, и то мельком. Неужели она должна думать о том, что подумают родители Йонатана?
В общем, решилась. Через полгода они с Гальпериным развелись.
Поддержала ее одна Катька:
– Ну и правильно! Зачем держаться за то, чего нет? Чтобы оставаться в рамках морали? Да пошли они все, моралисты хреновы! Твоя жизнь, и тебе распоряжаться. Вперед, Саня, вперед! Лично я тебя уважаю – знаю, как это непросто.
«Непросто». Хорошее слово. Нет, это был ужас, кошмар. «Расставанье – маленькая смерть». Как точно сказано!
К слову, Гальперин проявил верх благородства: ни менять, ни делить квартиру не стал, все оставил бывшей жене. Правда, еще десять лет за квартиру надо было платить ипотеку.
В день развода – вернее, после него – она с облегчением выдохнула и предложила Гальперину зайти в кафе выпить кофе.
– Типа отметить? – усмехнулся он. – Нет, извини, тороплюсь.
Через неделю бывший муж забрал свои вещи. Вернувшись с работы, Саша прошлась по квартире. Села в кресло, закрыла глаза. Ну, вот и все закончилось. Теперь она свободная женщина, хозяйка своей жизни, и это ее очень устраивало.
Ту первую ночь после развода, впервые за пару лет, Саша крепко и сладко спала.
Да, и еще. Ни разу – ни разу! – она не пожалела о своем решении. Хотя в ее жизни особенно ничего и не поменялось – с возлюбленным они встречались по прежнему графику, раз-два в неделю. Только раньше это были отельчики, а теперь ее квартира.
Узнав, что она развелась, и, видимо, решив, что теперь на нем большая ответственность за Сашину судьбу, любовник занервничал. Саша его успокоила.
– Смешно! Короче, все спят спокойно – и ты, и твоя жена. Посягать на святое, на вашу крепкую семью, – с сарказмом сказала она, – я вовсе не собираюсь.
С Гальпериным связь не теряли, созванивались по разным вопросам»: то проблемы с банком, то с дочкой, то с машиной. Он, надо сказать, был сух, но доброжелателен, в помощи не отказывал. И вопросов не задавал. В общем, браво, все правильно: если хочешь получше узнать мужчину – попробуй с ним развестись. Саша попробовала – Гальперин ее не подвел.
Какое счастье впервые в жизни не зависеть от чужих желаний, капризов, плохого настроения и самочувствия! Какое счастье избавиться от ежедневных, надоевших до чертиков, до тошноты, до бешенства хозяйственных обязанностей! Какое счастье не думать о магазинах, неглаженых рубашках, об обеде и ужине. Какое счастье – не цапаться по пустякам, выплевывая обидные, злые слова, от которых потом непременно будет стыдно и мерзко на душе, не подстраиваться, не утешать, когда тебе и самой паршиво. Не терпеть то, что тебя раздражает. Не приспосабливаться, не делать вид, не жалеть, когда очень надо, чтобы пожалели тебя.
Однако тоска и хреновое настроение все же накрывали, было дело. И тогда на помощь приходила Катька.
– Ты все сделала правильно, – убеждала она подругу.
– Знаешь, это как прокисшее варенье – и выкинуть жалко, и понимаешь, что не пригодится. Кисель, пирог – да, можно… Но все равно будет с тухлецой, с запашком, с нездоровой кислинкой, – убеждала в первую очередь саму себя Саша.
– Лично я прокисшее варенье сразу выбрасываю, – смеялась Катька.
– А я иногда держу, – вздыхала Саша. – Правда, потом все равно в помойку.
На следующий день после Катиного приезда поехали в Старый город. Стена Плача, Храм Гроба Господня, Виа Долороза. Покрыв голову платком, ошарашенная, Катерина молчала, потом заплакала. Катя плакала.
– Катарсис какой-то, – тихо сказала она. – И как вы тут живете, если каждый камень, каждое здание – история.
– Привыкли, – улыбнулась Саша. – Привыкли и не замечаем. Ну и потом – мы же не каждый день все это видим! Обычная жизнь: дом – работа, магазин – рынок, мысли о том, что приготовить на ужин, купить кофту, помаду. Оплатить счета, записаться к доктору. А когда задумаешься – да, впечатляет.
Обалдевшая Катя медленно покачала головой:
– Ну не знаю… Наверное, ты права – ко всему человек привыкает. И все-таки жить среди таких декораций – страшновато. И, кажется, очень ответственно!
Саша засмеялась:
– Ну да, все правильно – город этот удивительный! Такого нет больше в мире. Строгий и молчаливый, суетный и галдящий, разноцветный, пестрый, пряный. Вылизанный и грязноватый. Острый, сладкий, жгучий. Пугающий и притягательный. Необыкновенный! Но я к нему давно привыкла… Если вообще ко всему этому можно привыкнуть!
Зашли в шварменную, старую, известную. Катька ела обжигающий фалафель и восторгалась:
– Вкуснота! Сашка, у нас тоже есть фалафель. И в Турции есть, и в Эмиратах. Но такой я ни разу не ела!
Саша снисходительно улыбалась:
– Ну здесь этого добра полно. А малаби? Ты ела малаби?
Катя помотала головой:
– А что это?
Угостились древним арабским десертом – дрожащей белой субстанцией, похожей на пудинг или желе, посыпанной дроблеными орешками и политой красным сиропом из роз.
Прошлись по самой знаменитой туристической улице Бен Иегуда с напирающими друг на друга сувенирными и ювелирными магазинчиками и лавочками, присели передохнуть, и одуревшая от впечатлений москвичка снова вертела головой:
– Мама дорогая! Нет, я, разумеется, знала, но чтобы так!
Парни и девушки в военной форме и с автоматами наперевес, религиозные иудеи в высоченных шляпах, белых чулках и черных сюртуках, с длинными, затейливо завитыми пейсами, многодетные беременные мамаши, толкающие выпирающим пузом коляски. Арабы в галабеях, друзы в широченных штанах и белоснежных вязаных тюбетейках. Черные, коричневые, белые, желтые, красивые и не очень, стройные и тучные, печальные и радостные – вся эта пестрая, яркая людская река текла, не кончалась и завораживала.
По дороге домой Катя уснула. В сон клонило и Сашу, она мечтала об одном – приехать и рухнуть. Но рухнуть не удалось – гостья проголодалась. Тощая Катька смолоду любила поесть.
Саша погрела борщ, вчерашние пирожки, достала селедку и малосольные огурцы. С сомнением посмотрела на оставшуюся в бутылке водку. Поставила две стопки и позвала Катьку к столу.