Позвонил Сашин возлюбленный. Говорили на иврите, Саша отчиталась о путешествиях, и он удивился их прыткости:
– За несколько дней объехать почти всю страну? Невероятно!
Вечером, устав валяться и ничего не делать, соорудили ужин – зажарили курицу, сделали салат из овощей и открыли бутылку вина.
Теплый ветерок лениво колыхал занавеску, негромко пела какая-то птица, и снова потек разговор.
Саша рассказывала про дочь Галку, Галит, про ее парня Йонатана, про то, как она скучает и переживает, потому что видятся они редко, у всех работа, да и расстояние – Галка жила в Нетании. По московским меркам ерунда, а вот по местным не так и мало.
– В будни не до поездок, а в выходные хочется просто полежать, отваляться, поделать домашние дела, ну и встретиться с ним.
– Часто встречаетесь? – уточнила Катя.
– Раз в неделю. Ну и на работе, конечно. Знаешь, а чаще не надо – возраст, подруга!
Саша смотрела на Катьку и думала: «Столько лет мы прожили порознь. Как мы смогли друг без друга? Чертова жизнь! Развела, разнесла по разным странам. А ближе и родней Катьки нет. Нет и не было».
До Катькиного отъезда оставалось три дня. Решили бездельничать – магазины, кафешки, рынок. Хватит поездок и путешествий, для первого приезда вполне достаточно! Да и, честно говоря, Саша устала – давно не жила в таком ритме.
Катерина снова завела разговор о поездке в Москву:
– Сань, неужели тебе не интересно?
– Да нет, наверное, интересно. Знаешь, – подумав, уточнила она, – глупость, конечно, но я почему-то боюсь. Сама не знаю чего – встречи с прошлым? Воспоминаний? Короче, мне нужно набраться мужества и – решиться!
– Какого мужества? – возмущалась Катерина. – Да и вообще – при чем тут мужество? Просто посмотреть на родной город, пошляться по кафешкам – знаешь, какие в Москве кабаки? Все отдыхают – и Европа, и Америка. А сервис какой! Что, не веришь? И правильно, ты у нас совок. И я бы на твоем месте не поверила. А театры, Саш? Ты же была театралкой! А музеи? Как ты любила Пушкинский! И меня таскала. А магазины, Сань? Вы тут таких, извини, и не видели. А что до воспоминаний, – погрустнела Катя, – вот за это не бойся. Город нынче другой, совсем другой, Саня. Не наш, понимаешь? Нашего города нет.
– Ну а если нашего нет, – улыбнулась Саша, – тогда зачем? А вообще-то мне, Кать, надо доехать до Новосибирска. Кровь из носа, а надо… Да и из Москвы, конечно, ближе… Может, я и в Москву не еду, потому что там он неизбежен.
На их с Гальпериным свадьбе были и мать, и отец. Сели, правда, порознь и правильно сделали. Только не очень сработало – мать все равно суетилась, поглядывая в сторону отца, и дергала Сашу:
– Саш, а отец-то голодный, глянь, тарелка пустая! Я пойду, дочь, положу ему, а?
Саша шипела:
– Мама, отстань! Не маленький, справится!
Мать обиженно поджимала губы.
Уже тогда Гальперин был настроен на отъезд и не скрывал этого. Тогда многие собирались. Скольких они проводили друзей, как ждали писем, как читали и перечитывали их!
В огромной комнате на Сухаревской, доставшейся Гальперину от бабки, почти каждый вечер собирались компании. Саша бесконечно варила картошку, резала тонны винегрета, чистила селедку и пекла блины – накормить эту компанию было непросто. Все делились знаниями и новостями, приводили примеры – куда ехать, что вести с собой. Вся эта публика была отъезжающей – те, что подали документы на выезд, и те, которым это еще предстояло.
Через два года и Саша с Гальпериным собрались уезжать. Требовалось разрешение обоих родителей. Странное дело – мать не возражала. А вот с отцом было сложнее. Саша позвонила ему и попросила о встрече. Сразу предупредила, что разговор предстоит важный. Он удивился, но, кажется, очень обрадовался.
Договорились на Кировской, у небольшого кафе-стекляшки. Кафешка была довольно задрипанной, но выпить горячий чай и съесть булочку с маком или бутерброд там можно было вполне.
Как же она тряслась перед встречей! Гальперин предложил поехать вместе, но Саша отказалась. Увидев отца, чуть не расплакалась – совсем скоро они расстанутся насовсем. Насовсем! Какое страшное слово!
Отец постарел и выглядел растерянным, потухшим. Словно знал, какой предстоит разговор.
На Сашин вопрос «как ты?» усмехнулся:
– Как и положено, Сашка, по возрасту.
Сели за столик, взяли чай и пару бутербродов – Саша поняла, что отец голодный.
Пространные разговоры о том о сем, скупой вопрос про мать. Такой же скупой ответ:
– Все нормально, тоже по возрасту.
Отец спросил про ее семейную жизнь:
– Ты довольна?
– Да, вполне! Живем, слава богу, отдельно, а это уже залог успеха. Ну ты и сам знаешь – с мамой непросто.
Отец молча кивнул.
Она спросила, как Зоя.
– По-разному, – отозвался отец. – То так, то эдак. Но в целом нормально. В деревню уже не ездим – далеко и тяжеловато. Я же говорю – возраст, доченька.
От «доченьки» перехватило дыхание.
Как она скажет ему? Как скажет, что позвонила, потому что ей нужно разрешение на отъезд для ОВИРА. Подпись на бланке, что он не возражает. Не возражает, что его единственная и горячо любимая дочь собралась уезжать. Навсегда. И вряд ли они снова увидятся.
– Пап, – от волнения Саша закашлялась, – у меня к тебе дело.
Отец удивленно вскинул брови.
– Дело? Ну говори! Денег, Сашка? Давай, не робей! Как говорится, чем могу! В кооператив решили вступить? Или машину покупаете?
Саша медленно покачала головой:
– Ни то и ни другое, пап. Мы… – Слова застревали в горле. – Мы собрались уезжать. Совсем, понимаешь? Ну, эмигрировать.
Отец молчал и смотрел на нее недоуменно, растерянно. Было ощущение, что он не понимает, о чем она говорит.
– Пап! – Саша боялась, что еще секунда – и она расплачется. – Ты меня слышишь? Ты вообще понимаешь, о чем я говорю? Папа! Ну скажи что-нибудь, я тебя умоляю!
– Зачем? – наконец выдавил отец.
– Что – зачем? – переспросила Саша.
– Зачем ты уезжаешь?
Усмехнувшись, Саша откинулась на стуле.
– Ну знаешь… сложный вопрос. Сложный и простой. Как будто ты сам не знаешь, зачем уезжают!
Отец покачал головой:
– Eй-богу, не знаю.
– Мы так решили, – жестко ответила Саша, – я и мой муж. А от тебя мне нужно разрешение. Твоя подпись, что ты не возражаешь! Вот и все!
Отец внимательно, пристально посмотрел на нее, и Саша сникла под его взглядом. Прихлопнув ладонью по столу, он резко сказал:
– Так вот, Саша, я возражаю. Как ты сказала? Вот и все, только подпись? Вот и все? И больше ничего, верно?
– Верно, – подтвердила она, – только подпись, все именно так.
Отец поднялся, медленно натянул шарф, надел кепку, потянулся за пальто, надел его и не спеша стал застегивать пуговицы.
Потом поднял глаза на дочь и твердо повторил:
– Я возражаю, Саша. Воз-ра-жаю! И не подпишу, извини.
Она смотрела, как он выходит из стекляшки, и думала об одном – все пропало. Всё. Вся их запланированная жизнь. Что она скажет Гальперину? И вообще – что теперь будет? Об отце в эти минуты она не думала. Вернее, о том, что будет потом. Как она будет его уговаривать. Увещевать. Убеждать, что это ее жизнь, ее и только ее, и он не имеет права. Да, не имеет! Потому что – где он был? Где он был сколько лет? Носил подачки, дарил ерунду? Давал копейки на ее содержание? Мучил мать и ее? И вот теперь он решил, что может распорядиться ее судьбой и ее жизнью? Как бы не так!
Кипя от злости, Саша выскочила на улицу. «Ну я вам устрою! Я вам такое устрою!» Бежала по Кировской и в голос ревела. Из автомата позвонила Гальперину. Орала как резаная.
Муж оставался на удивление спокоен:
– Не мы одни. Вспомни, такое со многими случалось. Разберемся, Сашка! Разрулим. И вообще – когда ты приедешь домой?
Ничего они не разрулили – отец трубку не брал. Зоя сухо отвечала: «Нет дома, когда будет, не знаю». «Лежит в больнице». «Уехал по делам».
Саша просила дать адрес больницы. Усмехнувшись, Зоя ответила:
– А для чего? Выбить из него разрешение и заодно довести до инфаркта? Неужели ты не понимаешь, что этим ты его окончательно добьешь? Володя – человек слова! Сказал как отрезал! Знаешь, Саша, никому не хочется иметь дочь – предателя Родины. Справку твою надо брать в ЖЭКе. Все всё узнают – соседи, друзья, родственники. И как ему, коммунисту, после этого жить?
Господи, коммунисту! Сколько раз Саша слышала от отца политические анекдоты и критику власти! А теперь он, оказывается, коммунист! Ну просто смешно!
– Не позорь его, – резко сказала Зоя. – И вообще, оставь нас в покое!
– Обычное дело, – прокомментировал Гальперин, когда Саша пересказала ему этот разговор. – Боятся. Такое поколение, Саш! Это у них в крови, и их, увы, не переделать.
Саша впала в отчаяние. Вскоре и храбрый Гальперин начал сходить с ума, и его можно было понять: какой-то безумный старик руководит их жизнью и решает за них. Нет, невозможно. А выхода не было.
Роль миротворца взяла на себя мать. Попросила Сашу заехать, но про то, что будет отец, не сказала. Шепнула только в коридоре:
– У нас папа, дочка, приехал мириться. Так что ты уж поласковее. Ну ты меня поняла.
Саша сняла плащ и зашла в комнату. Отец сидел за столом. Перед ним стояла полная чашка с чаем.
– Привет, – сухо бросила Саша.
– Привет, – буркнул отец.
Мать, как ни странно, сообразила и выскочила на кухню.
В комнате воцарилось молчание.
Отец встал и прошелся по комнате. Подошел к окну.
– Как же так, Саша? – не оборачиваясь, сказал он. – Как же так получилось? Ведь я… – Резко развернулся и закричал: – Ведь я все эти годы был рядом, давал все, что нужно! Фамилию тебе дал, отчество! Признал тебя, Александра! – Он с отчаянием махнул рукой. – Признал и принял. Сразу принял, как только ты родилась. Тебя, незаконнорожденную. Не отказался от тебя. Несмотря на Зою Николаевну, несмотр