В связи с этой акцией ЕА сразу же увеличила число детских групп, переправляемых через границу. Ариадна провожала одну группу, принимала другую, пропадала целыми днями. В общей сложности ЕА удалось переправить только в Швейцарию около двух тысяч еврейских детей.
Полукровки иногда могли сойти за арийцев. Так было с дочерью русского еврея и немки:
«Комендантский час для евреев начинался с восьми вечера, а для арийцев — с полуночи. Мы с матерью разъезжали по городу и развозили деньги для французов, которые прятали евреев. У меня в чулках были продуктовые карточки, а у матери под блузкой — тысячи франков. Как-то раз в метро мы попали в облаву. На выходе французов отделяли от евреев. Тогда мать взяла меня за руку и громко сказала с чистейшим берлинским акцентом: „Какое свинство! У них тут даже в метро спокойно ездить нельзя!“ Немецкие солдаты взяли под козырек»[578].
Кроме облав и арестов были еще самоубийства.
В Париже из двухсоттысячной довоенной еврейской общины осталось около тридцати тысяч.
В оккупированной зоне евреи скрывались по-разному. Среди знакомых Ариадны и Кнута художник Бен прятался в подвале. Александра Бахраха приютил Бунин на своей вилле «Жанетт» в Грассе, сказав, что не может он не приютить еврея в такое время. Журналист Петр Рысс вначале ночевал у семьи Струве.
«Приходил он к нам часто, — писал Никита Струве, — а во время первых облав (о них почти всегда за несколько дней узнавалось) ночевал у нас (…) В одну из таких тревожных ночей я услышал (…) повторный зловещий стук в дверь, но не в нашу, а в соседнюю, на той же площадке. На следующий день мы узнали, что соседом нашим оказался (…) пожилой еврей польского происхождения, который в ту ночь и был уведен (…) Ввиду участившихся облав Петр Яковлевич (…) решил на улицу больше не выходить и жил в задней комнате своей квартиры (…) при занавешенных окнах, в полумраке. Это своеобразное, но не столь редкое в те времена затворничество длилось много месяцев»[579]. По словам Кнута, Рысс не выходил из квартиры три года, опасаясь, что на него донесут соседи.
Старого друга Кнута поэта Александра Гингера приходили арестовывать четыре раза и каждый раз не заставали дома. А однажды, вспоминал он, его типично еврейская внешность спасла ему жизнь во время облавы: «Полицейский на меня посмотрел и потом сказал мне буквально следующее: „Один ваш вид у меня вызывает отвращение. Уходите отсюда“. И я ушел»[580]. Кнут пишет, что «Гингер гулял по Парижу и даже ездил в метро. Как-то он услышал, что сидевшие рядом с ним немецкие солдаты говорят по-русски. Оказалось, власовцы. Один из них уставился на Гингера и спросил: „А ты кто? Армянин, что ли?“ „Еврей“, — ответил Гингер не моргнув глазом. Власовцы на секунду сконфузились, а потом захохотали. „Был бы евреем, не хвастался бы этим“. — „А что? Я в самом деле еврей“, — сказал Гингер и быстро вышел из вагона»[581].
Приятель Гингера, отметив его «спокойное мужество», вспоминал, как трудно было всякий раз уговаривать его прятаться у них в доме во время облав. Когда же Гингер соглашался, он спрашивал: «Кофе у вас утром будет? Я привык по утрам пить кофе»[582]. Гингер не только гулял по Парижу, но и навещал знакомых. Один из его визитов описала Н. Берберова: «В половине двенадцатого ночи (…) осторожный стук в дверь. Открываю: А. Гингер (…) Он рассказывает, что живет у себя, выходит раз в неделю для моциона и главным образом, когда стемнеет. В доме — в этом он уверен — никто его не выдаст»[583].
Но Гингер, конечно, был исключением.
По словам очевидца, «в одну из больших облав евреев забирали из квартир по спискам. При этом полицейские не трогали тех, кто был на улице или не у себя дома. Поэтому в одной из соседних квартир немцы взяли только детей, поскольку их мать ушла из дома, полагая, что детей немцы не тронут. Тронули»[584].
20
Чтобы перейти к боевым операциям, ЕА нужно было оружие и обученные бойцы. В районе Черных гор под Тулузой ЕА создала свое еврейское маки[585]. В этом районе англичане сбрасывали на парашютах оружие для французских маки, но те не всегда вовремя приходили к назначенному месту. Люди Полонского быстро научились засекать место, где сбрасывали груз, и уносили его. По словам Полонского, среди причин, обеспечивших ЕА успех, была и такая: «в ЕА не было добровольных доносчиков».
Бывшие офицеры французской армии — капитан Жак («Жакель») Лазарюс (однофамилец первого мужа Ариадны), капитан Пьер Леб и майор Рауль Леон[586] — взяли на себя военную подготовку членов ЕА. Они провели трехмесячные учения с членами ЕА, которые потом разъехались для создания боевых отрядов ЕА в Париже, Лионе, Гренобле, Марселе, Лиможе, Росе, Шамбоне и Ницце. Боевой отряд ЕА был создан и в самой Тулузе.
В Ницце, помогая гестаповцам, евреев выслеживала группа русских эмигрантов. Их называли «физиономистами», потому что они ходили по улицам, разглядывали прохожих и по физиономиям определяли, кто еврей. Когда средиземноморский район был оккупирован итальянцами, евреям стало намного легче. Но, как только в Ницце высадились люди Эйхмана, начались повальные облавы на евреев. Тут услуги «физиономистов» оказались неоценимыми.
«Физиономистами» руководил бывший царский офицер Сергей Можаров, эмигрировавший во Францию и работавший там механиком. С началом оккупации он сменил род занятий и поселился в роскошной вилле «Калифорния» вместе с немецкими офицерами. Среди его подчиненных были князь Головани, некий Воронков, какой-то антиквар Александр и широкоплечий красавец осетин Георгий Каракаев, которого называли господин Жорж или Кара.
Нападение на Можарова было одной из первых боевых операций ЕА. Он остался жив, но четыре пулевых ранения не позволили ему вернуться к охоте на евреев. Тогда немцы повысили в чине Каракаева, и он стал руководителем «физиономистов».
Спустя несколько недель отряд ЕА провел еще одну операцию. Выследил Каракаева и устроил ему засаду, когда тот ехал на велосипеде. Его убили тремя выстрелами. Полиция увезла труп и закрыла дело. На следующий день «физиономистов» как ветром сдуло, и гестапо потеряло ценную сеть осведомителей.
Окрыленные таким успехом, отряды ЕА провели аналогичные операции по уничтожению осведомителей гестапо в Париже и в Сен-Мартен-де-Везуби.
Первый серьезный удар постиг ЕА в ноябре 1942 года, когда полиция арестовала Арнольда Манделя. Он вошел в ЕА по рекомендации Ариадны и Кнута, знавших его по Парижу еще с довоенных пор. Мандель был другом их дома, ухаживал за сестрой Кнута, сотрудничал в «Аффирмасьон», где писал философские эссе.
Кнут послал Манделя в Лурд встретиться с аббатом, который, по слухам, хорошо относился к евреям, и попросить его помочь переправить в Испанию группу молодых евреев, скрывавшихся в тулузской синагоге. Аббат подстроил Манделю ловушку, и того арестовали.
Об аресте Манделя Кнут написал уже после войны: «В ноябре 1942 года один из членов ЕА был арестован государственной полицией по обвинению в „проголлистской деятельности“. Во время допроса он назвал имя и адрес того, кто дал ему задание, но его роли в ЕА он не знал: писателя Икс»[587].
В своих воспоминаниях Кнут не раскрыл, что «одним из членов ЕА» был Мандель, и деликатно не назвал собственной фамилии, скрытой за инициалом Икс. В остальном он был верен фактам.
Командование ЕА получило по своим каналам информацию, что на допросе в полиции Мандель назвал фамилию и адрес Кнута. Информация оказалась точной: полиция нагрянула с обыском на квартиру Ариадны и Кнута.
Хотя ничего криминального полиция не нашла, на экстренном заседании командования было решено срочно переправить Кнута в Швейцарию.
По этому поводу Бахрах написал со слов Кнута: «Главари сопротивленческого движения решили, что он им будет полезнее, сидя в Швейцарии…»[588]
Кнут умолял Ариадну уйти вместе с ним. Причину знали только они двое: Ариадна была на втором месяце беременности. Но она наотрез отказалась. Он уговаривал ее хотя бы родить в Швейцарии, а потом пусть возвращается. Но Ариадна сказала: «Я нужна здесь. Ты же знаешь: дети». Она имела в виду и своих детей, и тех, которых перевозила через границу. Кнут взывал к ее здравому смыслу, говорил, что Эли, Бетти и Мириам можно взять с собой, что после обыска им опасно оставаться. Но она наотрез отказалась.
Ариадне только что исполнилось тридцать семь лет, а Кнуту было сорок два. С годами она стала еще красивей, и в ее красоте появилось что-то роковое, какой-то знак скрытой скорби. В нее тайно и явно были влюблены многие члены ЕА. Один из них, описывая ее горящие глаза и черные волосы до плеч, заметил, что ей не хватало только пистолетов на поясе.
Уговаривая Ариадну, Кнут смотрел на нее и в голове у него проносились обрывки воспоминаний об их давних встречах и разговорах.
Однажды она сильно опоздала на свидание, и он, сорвавшись, сказал какую-то резкость, а она в ответ улыбнулась. «Чему ты улыбаешься?» — спросил он. «Радуюсь тому, что мы уже очень близки. Иначе ты не позволил бы себе повышать на меня голос».
Они не прожили вместе и пяти лет. В последний год редко виделись. Ариадна часто уезжала на задания, на семейную жизнь оставалось мало времени.
Кнут вернулся от своих воспоминаний к действительности и, увидев, что Ариадна чуть не плачет, спросил: