– Выйди! – заорал он Майке. – Ну! Быстро! Плохо мне, уходи…
И уронил голову на руки…
Майка вышла в комнату и закрыла за собой дверь. Ее снова немного потряхивало. Она с тоской посмотрела на телефон – позвонить бы «02», так ведь услышит. Выскочить из квартиры она тоже не решалась – догонит. Оставалось сидеть и ждать, надеясь, что судьба и в этот раз будет к ней благосклонна…
Через сорок минут, устав от страха и бесплодного ожидания, перестав верить в реальность происходящего, Майка осторожно выглянула на кухню. Там никого не было. Она прошла в ванную, заглянула в туалет – никого. Потянула тихонечко на себя входную дверь. Дверь подалась. Значит, он ушел, Майка точно помнила, как запирала дверь. Это хорошо, что он ушел. Теперь нужно еще раз проверить все углы… Майка заглянула под стол, на всякий случай полезла под кровать, а когда вынырнула оттуда и подняла глаза, то увидела перед собой Людмилу.
– Ну, я тебе скажу, и типы у вас по лестнице ходят, – поежилась та.
Волк вышел на улицу и вдохнул свежего воздуха. Вот, значит, как. Значит, ничего не прошло. Ничего не кончилось. Значит, есть у него враг, страшный враг в этой жизни. Человек, который искалечил всю его судьбу. Волк не умел прощать. Он выжег в своей памяти все, что могло бы напомнить ему о другой жизни. О той жизни, которая могла бы у него быть. И виноват в этом только один человек. Волк найдет его. В какой-то момент ему показалось, что на глаза наворачиваются слезы. Он зло вытер лицо рукавом плаща. Он найдет его. Он превратит его жизнь в такой же ад, в какой тот превратил его собственную.
Конечно, он узнал на фотографии сына. Сразу узнал. Он был похож на его мать, умершую тысячу лет назад. До боли знакомое лицо. Жанна говорила, что он не похож на него, не похож ни капли. Но бедная Жанна не знала, на кого похож ее сын. На кого похож их сын.
Он снова отер лицо рукавом. Ему снова показалось, что это слезы. Но слез не было. Волк давно разучился плакать. Он стоял во дворе и вспоминал, сколько же лет он мечтал увидеть снова это лицо. Он вспомнил свою безумную мечту увезти сестру из дома. Хорошо, что не увел, сломал бы жизнь и ей. Хотя… Во что она теперь превратилась? Кем стала?
Много лет ему не давала покоя мысль: почему его не искали? А если искали – почему не нашли? Теперь, стоя на улице, Волк не мог ступить ни шагу, потому что его искалеченное больное детство накатило вдруг и оказалось самым страшным, что ему пришлось пережить. Ничего не прошло. Все он носит с собой. И белые всполохи одолевают сознание, и что-то щекочет глаза… Он все тер и тер рукавом лицо, а из окна второго этажа, прильнув к стеклу, две молодые женщины, не отрываясь, смотрели на него…
Мысли завертелись в голове с бешеной скоростью. Хотелось отомстить отцу, хотелось найти сестру, заглянуть ей в глаза, хотелось объявиться сыну. Но все это было невозможно. Мысли терзали и жгли его, хотелось избавиться от них, забыться поскорее. И он направился к другу Лешке, с которым они вместе мотали срок в юности. Леха не успокоился – псих он был, совсем псих. Он снова загремел потом – надолго. И вот только три месяца назад вышел. До сих пор, поди, радуется. Волк резко развернулся на каблуках и уверенно пошел к Лешкиному дому.
Дверь ему открыла рыжая лахудра с размазанной по всей роже помадой. Она не обратила внимания на его горб, а посмотрела ему в глаза и тихо присвистнула:
– Ого! Леха, к тебе тут красавчик какой-то!
И Сашка расслабился. Своя. Свои никогда не обращали внимания на его уродство. Для них оно было пикантной мелочью – не более. Некоторых его уродство даже возбуждало. Сашка поднял голову, криво усмехнулся и прошел на кухню. Леха оторвал голову от стола только для того, чтобы снова уронить ее. Сашка налил себе водки.
– Что празднуем? – спросил он лахудру.
– Не празднуем, – та показала рукой на закрытое простыней зеркало. – Горюем.
– Че горюем?
Сашка опрокинул стакан, и его передернуло от удовольствия: давно он не чувствовал такой потребности выпить.
– Мать у него померла, – ткнула пальцем лахудра в Лехину спину.
– Че померла?
Сашку мало интересовало все это, спрашивал только для разговора, намазывал бутерброд, подцепил мизинцем кильку из банки, сунул кусок целиком в рот.
– Повесилась.
Сашка перестал жевать. Он припомнил толстую Лехину мать, в ярких тряпках всегда, всегда крикливая. С чего бы ей вешаться?
– Здесь повесилась? – спросил он.
– Ага. В туалете. Мы вернулись, Леха пошел по нужде, а она там раскачивается. Один башмак с ноги свалился. Он башмак поднял, прибежал, лупит им меня, орет что-то страшно, не понять. Ну, я пошла, глянула, вызвала «скорую».
Сашка задумался: оставаться ему в этом доме, где совсем недавно мертвяка из петли вынули, или нет. «А-а-а, – подумал он, – не все ли равно. Все там будем». На его решение повлияло скорее обилие водочных бутылок на столе, чем что-то другое. Через полчаса он уже прикончил одну из бутылок и сидел бездумно, опустив голову на руки. Лахудра пыталась развеселить его, базарила все время, толкала в бок. Он посмотрел на нее внимательно. Интересно, есть у нее сердце? Вот такое сердце, которое у него сейчас разрывается на части в груди? Есть у нее дети? Есть у нее родители, братья, сестры? Не родилась же она такой вот рыжей размалеванной шалавой, была же когда-то девочкой с косичками…
Девочка с косичками – это было единственное, что грело его в этой жизни. Вот найти бы ее, думал он, это и будет счастье. Дашка любит его – он был уверен в этом долгие годы. «Дашка любит меня», – повторял он себе снова и снова в детском доме. Дашка любит меня, – знал он, разглядывая в зеркале свой горб. Никто не любит, а Дашка любит. Он встретит ее, и она бросится к нему, обнимет, как в детстве. Ведь ничего не изменилось за эти годы. Ведь он тот же Сашка, ее брат, который любит свою сестру до безумия. До полного безумия.
Он отодвинул рыжую, открыл вторую бутылку. Дашка любит. Если бы не эта уверенность, он давным-давно погиб бы. Где-нибудь в притоне, за колючей проволокой, в очередной потасовке с собратьями. На минуту он почувствовал себя ребенком, рыжая была просто отвратительна. В нем еще жил хорошо воспитанный мальчик, чистоплюй – так, кажется, его назвал кто-то из старших. Иногда он понимал, что Дашке теперь много лет. Что она не девочка. Что он уродлив, что глаза его выцвели, что в глазах отразилось все, через что ему пришлось пройти. Дашка не бросится ему на шею, она брезгливо отвернется. Дашка его забыла.
Нет! Нет, нет, нет! Жизнь имеет смысл, только если она помнит, если ждет. Девочка его, единственная девочка на свете, которая любит его и ждет, которой он нужен. Она не забыла. Не думать, не думать…
Сашка приложил горлышко бутылки к губам, потянул к себе рыжую, разбил бутылку об пол, бросил рыжую на кровать…
13
Ольга сидела в машине на заднем сиденье, поддерживая голову Марка. Борясь с отвращением, она изображала заботливую, но слегка раздраженную жену, потому что водитель все время посматривал на нее в зеркало. Ей совсем не хотелось, чтобы он запомнил ее лицо, потому что она еще не знала точно, что ей дальше делать с этим «мертвым грузом». Вряд ли ей удастся одной затащить его в свою квартиру. Да еще на глазах у соседей… Ольга протянула водителю второй полтинник и попросила доставить «тело» в квартиру только после того, как она скроется в подъезде. Водитель понимающе хрюкнул и, широко улыбаясь, взял деньги…
«Здорово, – думала Ольга. – Подзаработать решила. А пока что отдала последнюю сотню за так». Ну вот он и валяется на ее чистеньком диванчике в грязных ботинках, этот богатый пьяный боров. Если бы нужно было удушить его и вывернуть карманы, она бы так и сделала, плюнув на свидетеля и на все последствия. Но карманы она обшарила сразу. Нет, пяти тысяч долларов у него в кармане не завалялось. Он вообще с собой никаких денег не носил. Знал, наверно, за собой такой грех – отключаться в самых неподходящих местах. Карманы были набиты пластиковыми карточками. Ну вот эта – телефонная, Ольга их видела. А остальные оставались для нее полной загадкой. И почему, интересно, их несколько? Почему не одна? Денег, что ли, много?
Она стянула с него пиджак и повесила на плечики. Достала из внутреннего кармана паспорт, пролистала. Двадцать три года в браке. Да он примерный семьянин! И это, пожалуй, его слабое место. После стольких лет с одной бабой, будь она хоть семи пядей во лбу, мужику непременно хочется чего-нибудь новенького. И помоложе, разумеется. И чтобы секс – на всю катушку. Во всех его разнообразных вариантах. Со своей старой мымрой небось одну только позу и разучил…
Риск? У Ольги вспотели ладони. Риск. Ну и пусть. Пять тысяч долларов – или Псковская область. Она была готова на все. Дура Сонька сейчас скрывалась по подруженькам. Но ее кредиторы уже звонили Ольге, угрожали. Ольга неожиданно расплакалась, но тут же остановилась. «Ну вот еще, – подумала она о себе возмущенно. – Буду я реветь. Москва слезам не верит. Никогда не верила и никогда не поверит. Жизнь устроена удивительно смешно. Будешь плакать – никто не пожалеет. Никто не даст пять тысяч. А вот будешь улыбаться – тогда другое дело».
«Ну что, друг, – Ольга с отвращением разглядывала Марка, – будем тебя потрошить». И занялась приготовлениями. Секс всегда был для нее простым физическим упражнением. Немножко попотеть, немножко потерпеть. Нелепое занятие, конечно, но как часто оно оказывается оправдано результатом. И всегда – это самое надежное средство, чтобы получить то, что хочешь. Она никогда не испытывала никаких чувств, находясь рядом с мужчиной. Но разве испытывает какие-нибудь чувства балерина, задирая ноги рядом со шведской лестницей. Тренировка, растяжка – не более… У нее было немало мужчин, и она научилась заниматься сексом грамотно: бельишко специального покроя, скользкое и прохладное на ощупь, определенные гримаски, предварительно отрепетированные перед зеркалом, ну и кое-какие знания по медицине.