– Нет, нет, о заводе речи быть не может. Черт его знает, что там выпускают. Мало ли какие у них секреты… Только неприятностей нам не хватало.
– Тогда в колонию! – предложила немолодая.
Все посмотрели на нее, делая страшные глаза.
– Да вы не бойтесь. У меня там знакомый работает. Мальчишки, говорит, в момент шелковыми становятся, как туда попадают. Да и мастера у них – что надо. Присмотрят!
Так и решили послать девчонок в колонию на практику.
– Да не страшные они, не страшные, – подбадривала учительница охавших от такой новости девчонок. – На вид обычные мальчики. Запомните главное – никаких разговоров не вести! Молча стригите – и все.
На следующий день каждой девочке выдали набор инструментов, и они, трепеща и озираясь, прошли за ворота, над которыми возвышалась колючая проволока. В классе сдвинули столы. Поставили пять стульев. Договорились так: сначала девочки делают ребятам модные стрижки, а на следующий день – всех «под ноль». Мальчишки робко присаживались на стулья, потупив глаза и полыхая малиновыми ушами. Девочки, подталкивая друг друга, выбирали себе «клиента». Ребята действительно оказались не страшными, а даже очень симпатичными и смирными. На улице таких смирных куда меньше…
В комнате было душно, стригли девочки неумело, медленно, но очень старательно. Остальные сбились в стайку и вполголоса обсуждали мальчиков: у кого какие уши, кто кому понравился. Жанна присела в уголок и время от времени клевала носом, засыпая.
После очередного приглашения «Следующий!» девочки вдруг разом замолчали. И никто не сделал шага вперед. Девичья стайка в полном составе начала пятиться. Жанна встрепенулась, решила, воспользовавшись заминкой, проскочить вне очереди и вышла вперед.
Переполох среди юных парикмахерш вызвал паренек, которому сидеть на стуле мешал горб. Девочки отворачивались, закатывали глаза, а Жанна быстро накинула ему на плечи простынку и осторожно начала обрезать концы волос, поглядывая сверху на его ресницы. Ресницы были черные, густые, кончики их загибались вверх. Жанна, не рассчитав, потянула прядь волос, и паренек, сморщившись, поднял на нее глаза. Полыхнуло синее пламя. За те три секунды, что он смотрел на нее, Жанну до костей пробрал озноб. Он ее помнит, безусловно помнит. Ее сердце сжалось. Никогда ни один человек ни до него, ни после не помог ей. Только этот урод… Хотя какой же он урод? Вон какие глазищи! Да если бы не горб, девчонки в очередь бы стояли… Жанна закончила стрижку, ласково провела над ухом Волка рукой, делая вид, что поправляет прядь волос. Он снова поднял на нее глаза. Ух! Взгляд прожег ее тело насквозь…
Возвратившись домой, Жанна повалилась на кровать. Она живо припомнила ненастные весенние дни, когда сидела на детдомовской площадке и тупо смотрела в одну точку. Ей хотелось умереть тогда. Может быть, она и впрямь убила бы себя, если бы не та нечаянная встреча с Волком. «Он спас меня», – думала Жанна. «Не то, – подсказывало ей сердце. – Совсем не то». При чем тут спас? Ведь если бы он не был уродом… Да и не урод он…
«Кр-рас-сивый», – сквозь зубы процедила Жанна и глухо застонала. «Понравился», «влюбилась» – она не понимала этих слов. Ей никто никогда не нравился, а любила она только своего Алеко. Но это было другое чувство. Теперь Жанна с нетерпением ждала следующего дня, чтобы еще раз дотронуться до головы Волка. Она не знала, что с ней происходит. Она не знала, что об этом думать.
На следующий день, как только Волк показался в дверном проеме, девочки разом умоляюще обернулись на Жанну. Она вышла вперед необыкновенно бледная, отчего волосы казались еще чернее, а глаза горели двумя углями на лице. Машинка в ее руках двигалась по голове Волка непростительно медленно. В кончиках пальцев Жанна держала записку, нацарапанную накануне, и все никак не решалась передать ее Волку. Пальцы ее от напряжения плохо слушались. Неожиданно записка – сантиметровая бумажка, сложенная пополам, – упала на колени Волку. Не успела Жанна охнуть, как Волк сделал быстрое, едва уловимое движение рукой, и записка исчезла. Значит, он понял, значит, ждал, – обрадовалась она.
Сашка сотню раз прочитал каракули Жанны, прежде чем выбросить бумажку. Она написала свой адрес – больше ничего. Но он прочитал записку по-своему. Она написала ему свой адрес! Это было невероятно, учитывая, где он сейчас находится. Адрес – это приглашение. Иначе зачем же его писать?
Жанна не знала, что приглашения ее он принять не сможет. Выйти на свободу ему предстояло не скоро, он хотел знать одно: зачем она позвала его. Он вспоминал только, как закачались перед глазами белые всполохи, когда Жанна провела рукой от его макушки к уху на прощание. Закачались, а потом заискрились внутри…
Прошло два месяца, и наступил Новый год. Жанна встречала его одна – бабушка-соседка неделю лежала в больнице. Сразу после того, как часы пробили двенадцать, Жанна откупорила бутылку портвейна, который приберегла, надеясь посидеть до утра со старухой перед телевизором, налила себе половину стакана, выпила залпом. Потом выключила телевизор и отправилась спать.
Новый год наступил. Чего еще ждать? Каких сюрпризов? Обещана, правда, в одиннадцать зайти подружка из училища, но так и не зашла, а теперь уж вряд ли…
А сюрприз уже пробирался по темному подъезду на цыпочках, прижимаясь к двери, уже протягивал руку, чтобы отыскать дверной звонок, и догадался, что его нет…
В дверь постучали тихо-тихо. Жанна так и подпрыгнула на месте. Сердце зашлось от страха. Но потом плюнула, сообразила – пришла-таки подружка, побежала открывать. На лестничной клетке была темень, хоть глаз выколи. А свет в коридоре она не зажигала из экономии. Но тот, кто там стоял, разглядел ее: быстро прошмыгнул в квартиру, прижал Жанну к стене, закрыл рукой рот, запер дверь. Она чуть не задохнулась, дернулась, но тут разглядела лицо гостя.
Она так часто видела это лицо во сне последнее время…
– Есть еще кто-нибудь? – хриплым шепотом спросил Волк.
– Никого, – так же тихо зашептала Жанна. – Соседка в больнице.
– Ну тогда вот и я, – сказал он решительно и спокойно.
– Ага…
Жанна настолько растерялась, что начисто потеряла дар речи. Она смотрела в глаза Волку, и комната тихонько покачивалась. Пол уходил из-под ног, проплешины на стенах расплывались в причудливые пятна. Машинально она начала отступать в свою комнату. Волк двинулся за ней. Их полное молчание было иллюзорно: оглушительное биение сердец, шумное дыхание, скрип половиц аккомпанировали внутреннему смятению. Воздух стал густым и вязким. Что-то должно было случиться немедленно, без разговоров и длинных объяснений. Она пятилась мелкими шагами, он, пошатываясь, шел за ней. Она – качнется и шагнет. Он – подастся вперед, повторит ее движение. Как игра. Только кто же из них водит?
Когда за спиной оказалась стена, он настиг ее, приблизился вплотную. Он был ниже ростом. Смотрел на нее, чуточку подняв подбородок. По лицу пробежало что-то вроде улыбки. Когда погас свет, она поняла, что он сейчас бросится на нее. Поняла за секунду до того, как он сделал это…
18
Сергей с детства чувствовал в себе некоторый изъян, неполноценность. Другие дети казались ему более опрятными, более интересными, более счастливыми. И всем им он завидовал. Завидовал не игрушкам, не монеткам на карманные расходы, не джинсам, которых у него не было. Завидовал чему-то другому, чего он, Сережа, по какой-то странной случайности, по глупому упущению судьбы, был лишен.
Из окон его комнаты хорошо был виден салют с Петропавловки. По праздникам, как только начинали палить, прибегали соседские мальчишки и девчонки и намертво прилипали к окошку. После каждого залпа они хором вопили от восторга. Глаза у всех были круглыми, глупые улыбки блуждали по радостным лицам. Сережа изо всех сил изображал радость и присматривался к детям. Нет, они не притворялись. Их радость была подлинной. Вот этого он никак и не мог понять. Чему они радуются? Почему им так весело? Он завидовал этой радости, но никогда не испытывал ее сам. Если все вокруг веселились, он знал – нужно веселиться.
В старших классах он прибился к компании отличников. Его мало интересовали одноклассники, потягивающие потихоньку после уроков родительские запасы портвейна. Правда, отличники тоже порой бомбили запасы родителей. Но, как правило, это был хороший коньяк, и пили его буквально по капле, доливая в бутылку заварку под цвет. А потом говорили о литературе. Громко спорили о вырождении Маяковского от «Облака в штанах» до «молоткастого и серпастого», тихо рассуждали о Замятине, Гессе. Листали вышедшего совсем недавно Маркеса. И при этом что-то такое стояло в их глазах, чему Сережа завидовал больше всего на свете. Завидовал и не понимал – что это? То ли неведомое ему чувство, то ли состояние души. Ему казалось, ответ можно найти в тех книгах, о которых говорят мальчики. Он читал «Сто лет одиночества», внимательно прислушиваясь к себе, но книга никакого восторга не вызывала. Скучная довольно книга. Он испугался, что упустил нечто важное, заставил себя прочесть книгу три раза подряд. Нет, что-то Бог позабыл вложить в его душу.
Благодаря влиянию товарищей (друзьями он никогда не отважился бы их назвать) он хорошо закончил школу: половина четверок, половина пятерок. Прочел всю русскую и мировую литературу, изданную и доступную к тому времени, поступил в университет на исторический. Преподаватели называли его «ходячей энциклопедией», прочили аспирантуру, тянули на красный диплом. А он снова завидовал. Завидовал ребятам, приехавшим из тьмутаракани, которые весь семестр пили пиво, гуляли с девчонками, а перед экзаменом, единожды пролистав учебник, получали те же пятерки, что и он, сутками просиживающий в библиотеке. Ребятам, которые везде были душой компании, дурачились, как малые дети, а потом высказывали умные мысли. Свои мысли. Все, что говорил он, было вычитано в умных книгах, а эти оболтусы раздаривали идеи направо и налево.
На третьем курсе все переменилось. Сергей встретил Дару. Зашел за программкой к долговязой соседке, поймал взгляд Дары и почувствовал, что уйти не может. Девочка была необыкновенная. Не то что его соседка. Совсем не то. Она была совсем не так одета, не так двигалась, не так говорила. У нее были говорящие глаза. Сергей почувствовал острую зависть. «Ты как насчет бриджа?» – спросила соседка. Он остался. Терпеть не мог карточные игры, но нужно было присмотреться, потянуть время. За картами он говорил мало, Дара вообще молчала. Когда он вошел, она сжалась в комок, но постепенно успокоилась, расслабилась. Значит, он взял нужный тон. Значит, и дальше нужно держаться так же. «До встречи», – сказал он, уходя.