Перед выпиской мужчины договорились, что обязательно встретятся «на свободе». Ренат Ибрагимович обещал показать Сумарокову свою коллекцию – тысячу портретов известных людей и политических деятелей, о которых тот знал только по скудным упоминаниям в прессе. Был у них и еще один повод для встречи.
– У тебя сыновья, у меня дочь.
Сумароков удивленно поднял брови.
– У меня не просто дочь. У меня дочь – красавица и умница. А я глаз с нее не спускаю. Что скажешь?
– Да разве от нас с тобой что зависит? – удивился Сумароков. – Я в такие дела не вмешиваюсь.
– И очень плохо делаешь, Коля. Молодость глупа. Ей приоткрой только запретные двери, она уже несется туда как оголтелая. И, случается, лоб расшибает – никакие врачи не помогут. – Ренат засмеялся. – Что они там сами решат? У них ни опыта, ни интуиции, а кровь-то – играет… Ты как разумный отец за них должен решать.
– Ну не знал, что у такого передового человека такие устаревшие взгляды, – протянул Николай.
– Это не устаревшие взгляды, это традиции наших дедов. А традиции не уважать – ничего хорошего не выйдет.
– Ну что же мы с тобой делать будем? Свяжем их и под венец потащим?
– Связывать не будем, – пообещал Ренат, – а вот познакомить хороших ребят из порядочной семьи с хорошей девушкой обязаны.
На том и порешили. Сумароков шел домой и хмурился. Не то чтобы ему не понравилось предложение Рената. Хорошо бы, конечно, породниться с ним – до чего человек интересный, яркий, да и добрый, Николай таких редко встречал. Только вот сыновья… Старший, Алексей, был похож на него. С детства был его гордостью. А теперь стал его больным местом. Похож он был на него только внешне. А вот в остальном… Больше всего не нравилось Николаю, что сын очень уж любил выпить. Когда Алексею исполнилось двадцать, он переехал жить в однокомнатную квартиру матери Николая. Мать не могла больше справляться с хозяйством, нуждалась в уходе, вот они и устроили родственный обмен. Сколько потом отец ни заходил к сыну, под раковиной всегда стояло множество бутылок из-под водки. Работу Алексей поменял уже несколько раз и совершенно не собирался оправдывать тех надежд, которые на него возлагали когда-то близкие. А вдруг дочери Рената понравится его Алексей? Он парень видный, хоть куда, да и с девушками обращаться умеет, не то что маленький Феликс. Тот при виде девушек начинает заикаться и нервно поправлять свои очки…
При воспоминании о младшем сыне сердце Николая защемило от любви и жалости. Вот ведь как в жизни случается… Все шиворот-навыворот. На младшего сына он обращал гораздо меньше внимания. Тот был маленького роста – в мать, слабенького здоровья, не очень большого, как казалось Николаю сначала, ума. Да и ставка на старшего сына была сделана еще до его появления на свет. Он не мог, как мать, разделить свое сердце пополам. Это только женщинам под силу. Его сердце безраздельно принадлежало Алексею.
В девятом классе Феликс заболел, и отец положил его к себе в больницу. Через несколько дней медсестра Танечка занесла ему результаты анализов Феликса и сказала:
– Удивительно на вас похож ваш мальчик!
Николай Иванович отмахнулся:
– Вы перепутали, Танечка. На меня похож старший. Феликс похож на мать.
– Не знаю, не знаю. Но если бы я даже никогда не видела вашу жену, все равно узнала бы его из сотни детей.
– Да? – Николай Иванович воспринимал разговор как дежурный комплимент начальнику, не больше. – И каким же образом?
– Он… – Таня подбирала слова, – он говорит как вы: с теми же интонациями, головой делает вот так, – она смешно скопировала его привычку передергивать плечами, – точно как вы. Мимика у него ваша. И, знаете, может быть, даже он думает, как вы…
Сумароков пожал плечами, отправился на обход. Однако что-то его задело в словах медсестры. Неужели он так плохо знает своего сына…
В этот вечер он, как всегда, пришел в палату к Феликсу развлечь его мамиными пирогами и незамысловатой беседой. Но не расхаживал по палате из угла в угол, а внимательно присматривался к мальчику и неожиданно заговорил с сыном о своих проблемах, о неудачной сегодняшней операции. Мальчик перестал жевать и смотрел на отца не отрываясь, жадно ловя каждое слово.
– Тебе интересно? – спросил Николай Иванович, опомнившись.
– Конечно! – жарко выдохнул тот. – Еще бы! Папа, ты не представляешь… Я не хотел говорить маме, но… Я уже все решил: поступать буду только в медицинский. Расскажи мне еще… Неужели операция по пересадке сердца будет скоро возможна?
Глаза его горели, как у Николая на первых лекциях в медицинском институте. Сумароков обхватил голову руками и захохотал. Он мог с уверенностью сказать, что его сын сейчас чувствует, о чем думает. Когда-то он чувствовал то же самое и думал о том же.
С тех пор Николай вкладывал всю свою душу в младшего сына. Старший, казалось, тоже был доволен. Контроль отца ослабел, и жить стало куда веселее, когда никто не талдычит тебе постоянно, что ты что-то кому-то должен: должен учиться, должен работать. Должен, должен, должен…
Николай испытывал к Феликсу сложные чувства. С одной стороны, это было чувство вины, что не разглядел в мальчике ни способностей, ни страстного желания пойти по стопам отца, ни, в конце концов, себя самого. С другой стороны, проснувшаяся в нем неожиданно запоздалая любовь к сыну, к обретенному наконец единомышленнику требовала немедленной компенсации. И отец таскал Феликса по больнице, показывая лаборатории, операционное оборудование, знакомя с пациентами…
Но все-таки теперь, сравнивая, какое впечатление на молодую девушку мог произвести Алексей и какое – Феликс, Николай болезненно хмурился: застенчивый Феликс, заканчивающий десятый класс, ни в какое сравнение не шел со своим старшим братом.
Торжество – а это было именно торжество жизни над смертью, его жизни, был уверен Ренат, над его смертью, ибо Николай вытащил его буквально с того света, – было назначено на воскресенье. Поэтому в субботу вечером его дом наводнили многочисленные родственницы. Генеральная уборка, покупки, заготовка для плова, здесь одними руками не обойдешься. Даже если это руки его мастерицы-жены. Следующее утро тоже прошло в суматохе. Женщины носились из комнаты в комнату, строгать салат на кухню явился сам хозяин в полной уверенности, что лук и помидоры ни одна женщина не нарежет должным образом. Луизу мать с утра отправила в парикмахерскую, и теперь они обе оставили участие в приготовлениях, чтобы не только салаты, но и себя подать самым лучшим образом. Ренат оглядел их придирчивым взглядом и велел дочери немедленно умыться.
– Но ведь она подкрасилась едва заметно, – расстроилась мать.
– Ничего не нужно. Это только сбивает с толку. Жених должен знать, что его ни в чем не обманывают. Тем более что она у нас и так хороша…
– Жених? – Мать и дочь так и сели.
– И не один, а целых два, – гордо сообщил им Ренат.
Застолье получилось шумным и веселым. Николай Иванович пришел с женой и сыновьями. Луиза с первых же минут залилась жарким румянцем, который сделал ее лицо еще более красивым. После застолья мужчины листали альбомы отца, женщины затеяли длинный разговор о кулинарных рецептах, а молодые люди были предоставлены самим себе. Алексей пересказывал новые фильмы, да так забавно, что Луиза поминутно тихо смеялась, а Феликс только пыхтел да поправлял поминутно очки. Луиза взглянула на него только раз, но он тут же опустил глаза. «Что же – как хочет», – подумала она обиженно и еще громче стала смеяться над шутками Алексея. В конце вечера Алексей говорил уже заплетающимся слегка языком и пригласил ее в парк на карусели в следующее воскресенье. Луиза с улыбкой попросила его позвонить накануне, в субботу. Потом все долго прощались, звали друг друга в гости, клялись в дружбе. Женщины на прощание даже расцеловались и пустили слезу. Алексей протянул Луизе руку:
– Увидимся через неделю.
Она пожала его руку и, как только он повернулся к двери, увидела перед своим носом еще одну протянутую и чуть дрожащую руку. Луиза подняла глаза на Феликса. «До чего смешной…» Взгляд его выражал смятение и полное отчаяние, словно он о чем-то молил ее, а она ему отказала… Луиза улыбнулась и пожала ему руку.
– До свидания.
Он молча закивал головой, и она почувствовала, что в ее руке оказался клочок бумаги. Не понимая, она опустила голову, а когда подняла ее снова, Феликса не было в дверях… Он уже сидел в машине… «Я тебя люблю», – было нацарапано на клочке бумаги.
23
Ольга старательно разыгрывала свою роль. Она прекрасно понимала, что затащить мужика в постель и удержать именно в этой постели – не одно и то же. К тому же у нее рождались грандиозные замыслы…
Что касается пяти тысяч долларов, которые были ей так необходимы, то ее поразила легкость, с которой Марк решил расстаться с ними. Он поставил ей два условия: хотел поговорить с Соней и разобраться с теми, кто требовал денег.
Ольга посмотрела на него умоляюще.
– Не беспокойся, если все обстоит именно так, как ты говоришь… Извини, вернее, так, как тебе об этом поведали, то я заплачу без лишних разговоров. Хочется узнать кое-какие детали…
Ольга набрала номер телефона подружки, у которой пряталась ее бестолковая дочь, но та, к ее великому удивлению, сообщила, что два дня назад Соня, не сказав никому ни слова, ушла, не сообщив, куда и когда вернется. У Ольги пересохло в горле.
– К ней приходил кто-нибудь? Ушла она одна?
– Не знаю, меня тогда не было дома. Подождите минуточку… Вот бабушка говорит, что видела ее из окна. С ней рядом был какой-то мужчина.
Ольга выронила трубку. Марк утешал ее, гладил по голове и, конечно же, снова затащил в постель. В такую-то минуту! Но противиться она не посмела. Роль есть роль. К тому же у роли намечались весьма заманчивые перспективы.
Марк в этот день решительно объявил ей, что отправляется домой. Ольга не на шутку растерялась. Неужели она старалась зря? Он выжидательно смотрел на нее. К глазам подступили злые слезы, еще минута, и она закричала бы ему: «Да проваливай ты, гад, ко всем чертям!» Хорошо, что не закричала. Потому что, выждав целую минуту, наверно, Марк сказал: