Еще месяц после этого Жанна продолжала ходить на цыпочках. Она старалась угодить своему мужу во всем. Каждый день у него была свежая отутюженная рубашка, четырехразовое питание, как в санатории, а по вечерам – страстная партнерша, готовая разделить с ним любые его фантазии. Фантазировать он, правда, не умел, но в любой момент был готов прижаться к Жанне потеснее…
После окончания университета ему предложили поехать в Америку на стажировку – в Принстон. Оказалось, что он подает сногсшибательные надежды. В связи с этим состоялось примирение с родителями: математик отправился к ним и вернулся с благословением на отъезд за рубеж. О его новоиспеченной жене и сынишке они, похоже, позабыли. Собирая мужа в дорогу, Жанна рыдала в три ручья, считая, что на этом все и закончится, но буквально через месяц он прислал ей письмо с требованием немедленно оформить документы и ехать к нему. Оказалось, что семейным студентам там предоставляют жилье – трехкомнатную квартиру, и к тому же платят стипендию в два раза больше.
Получив письмо, Жанна перестала плакать и вздохнула с облегчением. Теперь, когда все опасения были позади, она поняла, что плакала скорее от страха: вот-вот должен был освободиться Волк (она давно мысленно перестала называть его Сашкой), и кто знает, как он отнесется к тому, что она здесь без него вытворяла.
Не имея понятия о том, как оформить документы и что делать с бумагами, которые прислал ей муж, она позвонила его матери. Но та, узнав, что Жанна собирается ехать к ее сыну, высказала ей все, что о ней думает. Смысл сказанного, если освободить его от нецензурной брани, сводился к одной мысли: «Только попробуй!» Но неизбежная встреча с Волком была пострашнее угроз взбесившейся свекрови. Поэтому Жанна отправилась к Луизе.
Луиза возилась с подрастающей Ладой и редко теперь встречалась со старыми друзьями. Целый час Жанна, ерзая от нетерпения на стуле, слушала подругу, а та неторопливо и подробно расписывала ей все, что произошло за тот период, пока они не виделись. Во-первых, ее Феликс победил в какой-то там республиканской олимпиаде и теперь считается первым учеником на курсе. Во-вторых, его брат – помнишь, Жанна, такой веселый, с родинкой вот здесь, – женился, и у него родилась дочь, которую назвали Софьей. Нет, нет, они никогда не виделись с его женой. Кажется, ее зовут Оля. Почему не виделись? Луиза перешла на шепот: родители говорят, что старший сын спивается.
Представляешь, такой молодой… Вот беда! Но не все так плохо, мог у Лады, например, вырос недавно коренной зуб… И так далее, и все в том же духе.
Когда Луиза остановилась, чтобы перевести дух, Жанна быстро вставила:
– Мне нужен твой совет: мне предстоит либо уехать в другую страну, либо – умереть.
Луиза ахнула и всплеснула руками:
– Что случилась?
Жанна рассказала ей о Волке. Желая разжалобить подругу, ожидая от нее поддержки, она использовала в рассказе все свое цыганское искусство. Голос ее завораживающе журчал ручейком, а сама она чуть заметно раскачивалась на стуле. К концу ее рассказа Луиза подалась вперед и непроизвольно повторяла все движения подруги. «Зацепила», – решила про себя Жанна.
– Боже мой, что тебе пришлось пережить, – сказала после этого Луиза. – Знаешь, оставь-ка свои бумаги. Завтра возвращается из командировки отец, он подскажет, что и как с ними нужно сделать. Когда, говоришь, выходит из тюрьмы этот твой… Волк?
– Со дня на день, – вздохнула Жанна.
Она и не знала, что именно в тот момент, когда она сидела в любимом кресле Рената Ибрагимовича, под Мурманском, на зоне, Сашка давал свой последний концерт.
«Ну, не забывай там нас, – провожал его дружок. – Если что – приходи. Адрес запомнил?» – «Запомнил». – «А с девкой своей что делать будешь?» – «Разберемся!» – «Все они суки…» – «Не все…»
Сашке все еще иногда снились сны о маленькой смешной девочке с косичками. Она смотрела на него большими удивленными глазами, стоя в одном носке и поджимая ножку: «Еще нет?» – «Нет еще. Но скоро, очень скоро…»
Луиза не стала пересказывать отцу историю Жанны с уголовным душком: зачем волновать его? Она придумала историю о любви, о счастье, о воссоединении семьи на американской земле и рассказала ее папочке со слезами на глазах и патетическими нотками в голосе. Ренат Ибрагимович, подперев голову рукой, с обожанием смотрел на дочь.
– И почему ты не стала поступать в театральный? – спросил он, когда она закончила свой красочный монолог.
– Там целоваться надо, – поправляя прическу, кокетливо заявила Луиза. – С кем попало!
Отец вытянул губы трубочкой и послал дочери воздушный поцелуй.
– Скажи честно, твоя подружка никуда не вляпалась?
– Папа, разве я стала бы просить тебя приложить руку к чему-то сомнительному? – с пафосом сказала Луиза.
Ренат задумался:
– Не стала бы. Ладно. Давай документы. Я все устрою.
– Что требуется от нее?
– От нее требуется сидеть у телефона и ждать звонка. Ей позвонят и скажут, где и когда нужно побывать, что и как сделать. Уяснила?
– Уяснила.
Луиза расцеловала отца в обе щеки и побежала звонить Жанне.
28
Амнистия застала Сашку буквально на пороге освобождения, сократив срок отсидки всего на четыре месяца. «Арифметика богов» работала на него, но никакой радости от этого он не испытал. Вот если бы Жанна по-прежнему писала ему… Если бы она… Волк старался не думать о будущем. Одна мысль, что он может постучать в знакомую квартиру и застать там Жанну не одну, приводила его в бешенство. Перед глазами мелькали белые птахи, грозясь взвиться белым безумием. Он старался ни о чем не думать в поезде, под косыми взглядами проводников и пассажиров.
Дети, глядя на него, крепче прижимались к матерям, отворачивались, хныкали. Его сын тоже будет хныкать, понимал он. Тоже будет в ужасе отворачиваться.
Волк никогда не был взрослым. Там, на зоне, мужики вдвое старше него разговаривали с ним на равных. Но там был другой мир, там царили другие законы. А здесь, на воле, Сашка снова чувствовал себя ребенком. Все, что он помнил об этом мире, относилось к эпохе далекого детства. Он помнил, как заплетал косички сестре, как водил ее гулять, катал на велосипеде. Это было все, что он делал на воле когда-то… Теперь ему почти двадцать пять. Что делают люди в таком возрасте? Работают? Учатся? Волк расхохотался. Откуда-то всплыл образ сестры. Теперь он представлял ее взрослой, похожей на мать. Сердце тонуло в нежной патоке, Дара в одном носке разгуливала в его душе и вела с ним нескончаемые детские разговоры. Он засыпал, улыбаясь, под мерный стук колес, под опасливые взгляды своих плацкартных соседей…
Он отметился в милиции, где ему приказали в ближайшие три дня покинуть город. Подобрали какую-то работу в Киришах на химкомбинате. «Ясно, хотят побыстрее угробить», – решил Сашки. «Химия» вызывала у него весьма понятные ассоциации. Из милиции он сразу рванул в Тосно. Чем ближе подъезжал, тем бешенее колотилось его сердце. Даже зубы стучали, когда ехал в автобусе к дому Жанны. Открыл ему толстяк в белой майке, пахнущий «Тройным» одеколоном. Господи!
– Где Жанна? – процедил Волк сквозь зубы, наступая на толстяка.
Физиономия квартиранта пошла красными пятнами:
– Какая Жанна? Не знаю я никакой Жанны!
– Тебе напомнить? Ты у кого живешь?
– Я-а-а… у себя, то есть снимаю жилплощадь здесь.
Волк остановился, что-то соображая. Но тут за дверью комнаты Жанны послышалась какая-то возня. Толстяк отлетел в сторону, а Сашка распахнул дверь. Сердце его остановилось, дышать было нечем. Он уже понял, что убьет ее немедленно, сию же секунду… Последнее, что он успел заметить перед началом приступа, был дряблый белый живот незнакомой женщины, которая визжала как ненормальная…
У него еще хватило сил выбраться из квартиры и подняться на чердак. Там он упал, и белые всполохи заполонили сознание…
Волк отключился ненадолго. Постепенно выплывая из радужных кругов, он порадовался, что сумел вовремя справиться с собой. Сцена в квартире Жанны стояла у него перед глазами, но теперь Сашка испытывал чувство неимоверного облегчения. Жанна там больше не живет. Вот, возможно, почему она не писала. Теперь хорошо бы разузнать, где она и что с ней. Только вот как? Вернуться в квартиру? А что, если толстяк вызвал милицию после его вторжения? Ну уж дудки. Славный город Кириши пусть обходится без него. Ему нужно найти Жанну, посмотреть на сына. Сашка протер рукавом маленькое грязное окошко, из которого был виден тротуар, и принялся ждать. Вот толстяк быстро вышел из подъезда, остановился, закурил. А теперь выходит с сумочкой какая-то тетка в широкой юбке. Ага, нагнала толстяка, пошли рядышком. Значит, та самая. Сашка почувствовал легкую тошноту. Теперь мужчина в промасленной куртке входит в подъезд. Сашка метнулся к лестнице, засек квартиру. Не та. Хорошо. Дальше…
К вечеру на дорожке, ведущей к дому, показалась бабка с хозяйственной сумкой. Она возвращалась с рынка, где продавала потихоньку старые вещи, которые ей давали соседи. Сегодня день был удачный, продала почти все, за исключением синей вазочки в цветочек. Но кому она, собственно, нужна, треснувшая? Сашка подошел к лестнице посмотреть: в какую квартиру направляется старуха. Первый этаж, второй… Надо же, как медленно тащится. В двери звякнул ключ.
Бабка закрывала за собой дверь, когда та за что-то зацепилась и застряла. Нагнувшись и чертыхаясь, она повернулась посмотреть, что же там такое, и увидела, что дверь не пускает чья-то нога.
– Батюшки святы! – подняла глаза бабка.
– Не бойся, не съем!
Бабка шевелила от ужаса губами, но вдруг поджала их и сузила глаза.
– Тебе чего надо? – спросила она визгливым тоном.
– Жанну.
– А-а-а, – протянула бабка осуждающе, – опомнился! Жанну ему подавай! Где ж ты, милок, раньше-то был?
– Поди знаешь где, – хмыкнул Волк, продолжая сверлить ее взглядом.
– Нету тут давно твоей Жанны. В город переехала. Все. С концами.