В такси она искоса поглядывала на него. Вид у него был… Соня поежилась. Он был чисто выбрит, пах одеколоном, рубашка наглажена. «Мамочка! – подумала Соня, – уж не собирается ли он ко мне клеиться? Разоделся, как на Пасху. Прямо красавчик!» Соня сидела и смотрела в одну точку. Она понятия не имела, как отделаться от Волка, если он начнет к ней приставать. Это был тупик. Дорогой она ничего так и не придумала. Только повторяла, как маленькая, про себя: «Чур меня, чур!»
Дома Волк достал из пакета две бутылки вермута и заливную рыбу. Вытащил из холодильника кусок вареной колбасы, принес стаканы и широким жестом пригласил Соню к столу. Она вздохнула, но покорно села. Волк разлил вермут – себе полстакана, Соне полный. «Точно, – решила она, – охмурить собрался». Вздохнула, но выпила до дна, чтоб не так противно было… Причмокнула губами, поставила стакан и посмотрела на Волка тоскливо, подняв бровки домиком.
– Ты на овцу похожа, – предупредил Волк. – Как будто тебя резать собираются.
Соня попробовала сменить выражение лица, но ей это не удалось.
– Ладно, – сказал Волк, – чтобы не томить тебя долго, давай сразу перейдем к делу.
Он снова налил полный стакан, на этот раз только Соне, потому что к своему он еще не притронулся. Соня залпом выпила и этот стакан, страх потихонечку отпускал, сменяясь безразличием.
– Меня интересует один человек – твой знакомый.
Соня, сообразив, что Волк, кажется, и не собирался к ней приставать, по крайней мере сейчас, оживилась:
– Кто?
– Я тебя с ним видел несколько раз, может, хахаль? – осторожно начал Волк.
– Антошка? – обрадовалась Соня. – Что же тебя интересует?
– Нет, – сказал Волк, – не он. Его я знаю.
Если бы кто сказал Волку в тот момент, чтобы он не очень торопился со своими вопросами, чтобы не перебивал Соню, то минут через пять он узнал бы много интересного и про своего отца, и про Регину, и про то, что Антошка, с которым он совсем недавно сидел в машине, доводится ему братом…
– Другой, – сказал он Соне и пригубил вино.
Соня опустила глаза.
– Не знаю, про кого ты…
– Знаешь, – спокойно сказал Волк. – Или напомнить? Он постарше и тебя, и твоего Антошки будет. Такой – в очках, с портфельчиком.
– Зачем тебе? – спросила Соня.
– А это уж, голуба, мое дело – зачем.
Волк снова взялся за бутылку и потянулся к Сониному стакану.
– Ну, хахаль это мой.
– Давно его знаешь?
– Да лет сто уже.
– Хорошо знаешь?
– Лучше не бывает, – зло усмехнулась Соня.
– Тогда – расскажи. Только подробнее, в деталях.
Соня подумала, покрутила стакан в руках, попросила сигаретку.
– Это все, что тебя интересует? – спросила она на всякий случай.
– Все.
– Ну тогда слушай…
Полтора часа Соня, запивая раздражение сладким вермутом, рассказывала Волку о Сергее. Все рассказала, с того первого их знакомства в ресторане, когда они с подружкой попали на банкет к каким-то грузинам. Соня рассказывала зло, смакуя подробности. Она поглядывала на Волка: с каждым поворотом рассказа его лицо становилось все пасмурнее. Может быть, Волк – это ее шанс освободиться от ненавистного рабства?
Сергей распоряжался ею, как своей вещью. Она ехала к нему по первому зову, делала все, что приходило ему в голову. Он осточертел ей. Она ненавидела ту минуту, когда, заставив ее в который раз воплотить его отвратительные сексуальные фантазии, он, блаженствуя с расстегнутыми еще штанами или вообще без них, гладил ее по голове и что-нибудь вещал. Столько высокомерия было в нем тогда, столько отвратительного самодовольства. «Ты – моя рабыня», – говорил он ей и долго потом смотрел в глаза. Ей надоели до смерти и его фантазии, и эта игра в гляделки, и то, что он считал ее своей вещью… Но Сергей оформлял документы, чтобы открыть наконец свое дело, где Соне отводилась важная роль. Он хотел, чтобы она стала его помощницей. Зарплату обещал такую, что она решила потерпеть его еще немножко. Ну хотя бы до тех пор, пока Антон не вытянет из матери достаточно денег, чтобы махнуть с ней куда-нибудь на Кипр и оттуда уже никогда назад не возвращаться. Лежать на пляже круглосуточно, слушать плеск воды…
– Волк, а Волк, ты меня слышишь? – спросила Соня, закончив, потому что тот смотрел в стену и не шевелился.
– Да.
У него в голове не укладывалось, как могло такое произойти… Как могло случиться, что его сестра выбрала себе такого муженька.
– Так он женат, говоришь?
– Женат. Только я ее никогда не видела. Даже не знаю, как зовут. Знаю, что она у него деловая.
– Что?
– Ну, бизнесом занимается, деньги зарабатывает. И отец у нее богатый. Он им квартиру купил, продукты возит. Они уж дома явно соленую рыбу сладким вермутом не запивают…
Соня налегала теперь на рыбку. Волк думал.
– Так говоришь, дело свое он открывает?
– Угу
– И ты веришь, что он тебя туда возьмет?
– Куда? – Соня прилично опьянела и, оторвавшись от рыбы, не сразу поняла, о чем идет речь.
– В дело.
– Да, обязательно.
– Почему ты так уверена?
– Потому что – кто ему еще поможет? Кому он нужен-то? Таким не помогают!
– Вот что я тебе, Соня, скажу. – Волк был до того серьезен, что она перестала жевать. – Ты теперь будешь держать меня в курсе его дел, поняла?
– Кинуть его собираешься? – поинтересовалась Соня.
– В каком-то смысле…
– Ну вот – только у меня работа наклюнулась!
– Тебя это не коснется, обещаю.
5
На прием к Сумароковым Максим явился при полном параде: черный костюм, отутюженная белая рубашка, галстук. С каменным от волнения лицом он позвонил в дверь, и ему тут же открыла хозяйка. Луиза Ренатовна внутренне содрогнулась при виде молодого человека. Выглядел он совсем не раскованно и не по возрасту серьезно. Пришел бы в джинсах, в футболке. К чему вся эта торжественность? Вряд ли Ладе это придется по вкусу.
– Здравствуйте, Максим. – Она подавила вздох. – Давно ждем вас.
Молодой человек протянул ей цветы в вытянутой руке.
Луизе захотелось плакать – вся ее затея летела к чертям: парень двигался как деревянный, руки и ноги у него от волнения не гнулись. Луиза, закусив губу, рассмеялась и тихо сказала:
– Да не волнуйтесь вы так.
И потянула его за руку в комнату.
– А вот и Максим…
Гости зашумели, кто-то подошел поздороваться.
– Я о вас только что рассказывал, – сказал ему Феликс Николаевич, пожимая руку. – Пойдемте, я познакомлю вас с Григорием Петровичем, его очень интересует наш будущий проект.
Максим с видом утопающего оглядел комнату. Лада сидела в углу на диване. Она равнодушно посмотрела на него, кивнула холодно, отвернулась. «Все пропало», – отчаянно подумал Максим, невпопад отвечая Григорию Петровичу.
За стол никто не садился. Гости разгуливали по комнатам с расстегайчиками и пирожными, которые великолепно пекла бабушка Максима. Все были заняты разговорами. Только Лада сидела неподвижно на диване, слабо улыбаясь на обращенные к ней реплики. Максим был на грани отчаяния.
Луиза сердилась. От этого и смеялась громче обычного, и съела три пирожных подряд, чего себе никогда не позволяла. В разгар вечера Максим неожиданно пропал. Луиза поморщилась: «Ну его». Она почувствовала и досаду, и облегчение: не нужно поминутно посматривать, чем занимается он и чем – Лада. Ох и молодежь пошла!
Через десять минут Лада лениво поднялась и направилась к себе в комнату. «Не получилось», – грустно решила Луиза и потянулась за четвертым пирожным. Блюдо опустело, и она понесла его на кухню. Там почему-то было темно. Луиза нащупала выключатель. Марья Александровна, охнув, отпрянула от окна. Несколько секунд Луиза удивленно смотрела на нее, потом прищурилась, что-то сообразив, выключила свет, подошла к окну. У подъезда, опустив голову, стоял Максим. Луиза краешком глаза посмотрела на Марью Александровну – ишь как переживает за внука. И снова – вниз. «Может быть, спуститься к нему, поговорить», – подумала Луиза и собралась уже отойти, как Максим вдруг поднял голову и сам пошел к подъезду. «Одумался», – вздохнула Луиза. Но Максим, не торопясь, шел куда-то в темноту наступающего вечера. Рядом с ним шла Лада. Марья Александровна облегченно вздохнула…
– Нет, Максим, ты совсем ненормальный, – говорила ему девушка через четверть часа. – У меня все это в голове не укладывается! Мы же не дети, в конце концов. Так нельзя.
Это она отчитывала его за горячие и сумбурные признания, сделанные только что.
– Я даже не знаю, что тебе сказать. Все это нелепо, нелепо…
Она не договорила, взглянув на Максима.
Он низко опустил голову, будто собирался вот-вот расплакаться. И что она, собственно, раскипятилась? Он ведь не сделал ей ничего плохого. Сказал только, что любит ее. Любит и просит ее руки. А она кричит на него. А ведь это так отвратительно, так…
Лада вспомнила, как кричали на нее. Кричал человек, которого она боготворила, за которого готова была в огонь и в воду. «Идиотка! Да я тебя… Я тебя с такой формулировкой уволю к чертовой матери, никуда никогда на работу не устроишься!» Как она ревела тогда. Разве можно, чтобы человек, которого ты так любишь, так любишь…
Лада осторожно заглянула в лицо Максиму. Вот, значит, все повторяется. Значит, ее сердцу нанесли такую глубокую рану только для того, чтобы оно потеряло чувствительность, чтобы ранило другие сердца. Он ей, она Максиму, он еще кому-нибудь. Цепная реакция! Нет уж, она положит этому конец. Пусть никто больше так не мучается, как она. Нужно его как-нибудь успокоить, предложить дружбу. Ну не дети же они, в конце концов!
И она заговорила иначе. Спросила, давно ли Максим не был у родителей в Энске. Рассказала, как была у них в гостях, на даче, на рыбалке. Молодой человек потихонечку оживал. Ему не верилось, что его красавица вдруг на полуслове так переменила тон. Он все понимает. Она погорячилась, а теперь успокоилась, идет рядом и весело смеется, совсем как его мама. «Милая моя, – думал он, – выходи скорее за меня замуж, я ведь все понимаю. Мы ведь уже совсем не дети!»