Недели через две она придумала новый способ, как свести счеты со своей горемычной жизнью, – решила уйти в монастырь. Узнала адрес, поехала. Ничего не скрыла перед настоятельницей, обо всем рассказала. Та решительно ей отказала в постриге. «Ты от любви бежишь, и куда бежать – тебе все равно. За Бога не спрячешься». Но, глядя на несчастное Валюхино лицо, оставила ее пожить при монастыре, а потом посоветовала устроиться работать в дом для умалишенных. «Там тебе и одиночество, и помощь душам заблудшим оказать сможешь. А через некоторое время посмотрим, куда тебя клонить будет: к людям или к Богу. Проверь себя!» И с тех пор вот уже восемь лет Валентина работала в «лесном доме», как его все называли. Тихо здесь было, красиво. И она до того привыкла к такой жизни, что другой больше и не хотела. Чем не монастырь?
Но молитвенник, который ей настоятельница подарила, стал ее настольной книгой. Каждое утро вставала она на час раньше всех, ждала, пока мысли не затихнут в голове, не оставят земные заботы, а потом без поспешности и с выражением искренним читала нараспев все утренние молитвы: молитву предначинательную, Святому Духу, Трисвятое, тропари троичные и так далее. А на сон грядущий читала другие молитвы: святого Макария Великого к Богу Отцу, святого Антиоха ко Господу нашему Иисусу Христу, кондак Богородице и исповедание грехов повседневное.
В посты к скоромному не притрагивалась, отдавала санитарам, которые очень ее за это любили. А не любили ее за то, что строго проверяла порции, которые разносились больным.
– Все равно он все по полу разбросает, – горячились санитары.
– А это мы еще посмотрим, – качала головой Валя и шла кормить больного сама.
При ней даже злая на язык Зинка больных не звала дураками. И даже Михалыч, больной, знающий только матерные слова, пытался перейти на нормальный человеческий язык:
– Ы-ы-ы… – мычал он. – Это… Поклон вам, мать… ой… с утречком.
– Нужно говорить: «Доброе утро», – поправляла его Валентина, как малого ребенка, глядя сверху вниз.
– Ага, ыгы, – радостно скалился Михалыч беззубым ртом.
А вот если Зинка дежурила, то не успевала она войти в палату, как он крыл ее матом, вспоминая за несколько секунд весь свой лексикон.
– Ща Валюхе расскажу, – отмахивалась она, и Михалыч прятался под одеяло, продолжая бранить ее оттуда, но уже совсем тихо…
Теперь Валентина стояла спиной к Марку и говорила:
– Вы же обещали!
Потом она взяла лопатку и принялась перекапывать клумбу.
– Значит, окончательно решили? – спросила она, по-прежнему не глядя на него.
– Окончательно, – тихо сказал Марк. – Сердце часто прихватывать стало. Да и дочку бы мне перед концом увидеть, поговорить с ней…
– Любите ее?
– Очень. Родной мой человек.
– Хорошо. Окно крайнее, то, что ближе к Михалычу, оставлю открытым. Ребята спирт пьют по субботам, так что путь будет свободен. А Зинку я на себя возьму. Заговорю – не услышит. А по силам ли вам семь-то километров лесом переть? Не заблудитесь?
– Нет, не заблужусь. Да и что такое – семь километров? Я еще мужик крепкий. Да и родные это для меня края.
– Жаль мне с вами расставаться, – грустно обернулась к нему Валя. – Растревожили вы мое сердце…
Три недели назад они с Зинкой посмотрели сериал, та передала ей дежурство и отправилась в свою комнату спать. Весь персонал жил здесь же, в лесном доме. Кто-то уезжал иногда на выходные, а Валюха всех подменяла. Здоровая она была – как мужик, да и ростом Бог не обидел. Так что и за санитаров оставалась, и за медсестру. Утром, прочитав молитвы положенные, Валя пришла в палату и стала просматривать Зинины записи. Ах да, Ковалеву ведь нужно укол сделать. Она поднялась, взяла лекарство, приготовила шприц, подошла к Марку и стала рассматривать синяк на его руке.
– Пожалуйста, – вдруг отчетливо проговорил он, – я вас умоляю, вы только не кричите.
Валюха обмерла и подняла на него глаза.
– Только вы можете мне помочь. Я не болен, я…
– Вы не волнуйтесь, – Валя погладила Марка по руке, – конечно, не больной, конечно, я вам помогу, – заговорила она с ним как с малым ребенком.
Марк усмехнулся.
– Не верите. Я что, очень похож на ваших пациентов?
То, что он совсем не похож на остальных больных, Валентина заметила сразу. Красивый мужчина. Такой… ухоженный, что ли? Красивый. Увидела бы где в другом месте – загляделась. Она знала также, что у людей со сдвигами в психике бывают просветления, однако верить им никак нельзя – они хитрые, в этом она убедилась не раз и не два. Только вот в лесном доме таких совсем не было. Здесь были те, кто уже окончательно потерял человеческое лицо. Многие не поднимались с постели никогда. Другие поднимались лишь для того, чтобы принять какую-нибудь вычурную позу и замереть в ней на несколько часов. И никто, никто из них никогда не говорил так связно. Может быть, он… Нет, Валя решительно потянулась к его руке.
– Успокойтесь, сейчас все будет хорошо!
– Одну минуту, только одну, прошу. Вы можете делать свой укол, пожалуйста. Только выслушайте сначала. Меня упекла сюда жена. Но у меня есть дочь от первого брака. Позвоните ей. Запишите номер. Ее зовут Даша.
– Я запомню, – пообещала Валя.
Марк продиктовал ей номер телефона, а Валентина вкатила ему укол.
Как только Марк отключился, ее охватили сомнения. А вдруг он говорит правду? Да нет, чего только эти психи не придумывают. Наверно, у него мания преследования. Она размышляла и автоматически водила ручкой по листу бумаги, выписывая цифры. Ага, приехали! Телефон дочки записала. Только этого не хватало. Валя скомкала листок и бросила его в корзину для бумаг.
На всякий случай она открыла его историю болезни. «Ковалев Марк Андреевич, – значилось там. – Столяр-судостроитель. Холост. Тяжелая форма шизофрении». Валя с раздражением захлопнула историю болезни. Поверила! Вот дура-то!
А через два дня, в следующее свое дежурство, когда делала ему укол, он снова открыл глаза. Взгляд был блуждающим, бессмысленным. Потом на минуту остановился на ее лице, губы слегка зашевелились. Валя даже наклонила голову. Нет, глаза снова закрылись, Марк уснул.
Вечером, перед вечерней молитвой, она никак не могла сосредоточиться. Все не шел из головы этот человек, так не похожий на остальных пациентов. Тогда она неожиданно для себя решительно встала и направилась в ординаторскую. Корзина для мусора была пуста. Валя расстроилась, снова достала папку с его историей болезни. На картоне сверху были выдавлены цифры. Она пригляделась, переписала их на клочок бумаги, сняла телефонную трубку и снова положила ее на рычаг.
«Это уже ни в какие ворота не лезет. Один дурак просит позвонить, а другая идиотка выполняет просьбу. И чью? Слабого на голову человека! Дура, ей-богу. Круглая дура, кругом – дура…» И, продолжая ругать себя на чем свет стоит, она набрала код Санкт-Петербурга и номер телефона, который ей назвал Марк.
– Ковалеву, – попросила она решительно.
На том конце провода молчали. Валя снова чертыхнулась про себя и собралась уже повесить трубку, когда женщина все же ответила:
– Ковалева – моя девичья фамилия.
– Вы Даша?
– Да, – спокойно ответила женщина, – Дарья Марковна.
Валя набрала в легкие воздуха и спросила:
– Дарья Марковна, не могла бы я переговорить с вашим отцом?
Снова – молчание. А потом:
– Папа умер седьмого июня, извините.
Женщина положила трубку.
Валентина снова ничего не поняла. Конечно, странно говорить о человеке, что он умер, когда он живой. Но если твой отец в сумасшедшем доме, да еще и в интернате, то есть – навсегда, то какой смысл объяснять это всем подряд. Единственное, что смутно Валентину, так это то, что она назвала точную дату – седьмое июня. Где-то она уже наталкивалась на это число… Да и голос у нее был по-настоящему грустный. Не похоже, что притворяется. Хотя… Валентина снова пролистала папку с историей болезни Марка. В глаза бросилась дата его поступления в лесной дом – седьмое июня.
Она не стала больше делать Марку уколы и старалась все время быть поблизости. Когда он открыл глаза, она спросила:
– Помните меня?
– Помню, – отозвался Марк.
Он еще не совсем пришел в себя.
– Я позвонила.
Марк наморщил лоб.
– Она сказала, что вы умерли.
– Бедная девочка.
Через некоторое время Марк спросил:
– Вы мне поверили?
– Не совсем. Расскажите-ка мне все по порядку.
И он целую неделю рассказывал ей о себе. Рассказал все, начиная с самого детства. Про мать, и про Ию, и про Сашку, и про Регину. Про Ольгу он рассказывал скупо – в общих чертах. Валентина слушала его и дивилась: что за странная жизнь была у человека, с ума сойти. Разговаривали они тихо, чтобы никто их не слышал из персонала. Марк опасался, что здесь Ольга кого-нибудь подкупила.
– Да что вы! – отмахивалась Валя. – Я их давно знаю всех.
Однажды дверь быстро распахнулась, и старик в обтрепанном галстуке-«бабочке» и в оранжевой вязаной шапке на голове хмуро уставился на них.
– Кто это? – прошептал Марк.
– Не бойтесь, это Михалыч.
– А вдруг скажет кому?
– Нет, – засмеялась Валентина, – не скажет. Эй, Михалыч, скажи что-нибудь человеку, – она ткнула пальцем в Марка, – а я пока выйду.
Михалыч за одну минуту обложил Марка матом так, что тот не выдержал и впервые за последние недели расхохотался.
…Они с Валей говорили о побеге. Это она подала такую мысль.
– Нужно вам отсюда выбираться. Нельзя эту вашу… безнаказанной оставлять.
– Да ничего у нее не выйдет.
– Почему?
– Потому что – дурочка.
– Вы уже на этом раз погорели, – напомнила Валя.
– Погорел ли? Может, именно это мне было и нужно…
Валя зарделась. Хотелось бы ей, чтобы последние слова Марка как-то относились и к ней. Нравился он ей. По-хорошему, спокойно так нравился. Как отец.
10
В огромном здании, которое раньше занимал какой-то то ли рыбный, то ли океанический институт, Сергей довольно дешево снял себе офис. Теперь он сидел среди голых стен и репетировал свои беседы с кандидатами, претендующими на вакансии в его фирме. Стол должен быть завален бумагами. Вот так: Сергей водрузил на него папки с диссертациями своих бывших аспирантов, которые принес из университета. Но все должно быть в полном порядке. Три аккуратные стопочки папок – этого достаточно. Жаль, еще не подвезли мебель: шкафы и компьютеры придавали бы ему больший вес. Ну ничего, он будет делать вид, что все это – техника, сотрудники, секретари – в соседней комнате. Периодически он будет выходить и возвращаться с такой, например, фразой: «Извините, сами понимаете – глаз да глаз за всем нужен».