— Быть начеку! Взгляд этой красавицы заставляет невольно призадуматься над многими роковыми вопросами. Она зовет, она незаметно манит невесть куда. Вообще, Иосиф, будь с ней осторожен. Я бы на твоем месте выбрал себе подругу попроще.
— Но между нами нет ничего общего! — сказал я, словно оправдываясь, и тут же почувствовал, как кровь бросилась мне в лицо. Ничего общего? А поцелуй под зонтом? А наш чудесный вальс в Стране Алой розы, когда шалун-ветер приоткрывал декольте ее платья? Разве этого мало? — Почти ничего общего! — уточнил я сердито: предательский румянец не сходил с моих щек. — Но если мне придет в голову что-нибудь такое, — сказал я, — если я что-нибудь надумаю, — чем черт не шутит, все может быть! — то буду иметь в виду твой совет.
Вася поднялся, дружески обнял меня и ласково похлопал по плечу.
— Надеюсь, Иосиф, — сказал он, — ты не забудешь пригласить меня на свадьбу, а за столом я хотел бы сидеть между вами.
Я тоже обнял его, стараясь казаться беззаботным, хотя коленки у меня все еще дрожали и голова слегка кружилась, словно я плыл на карусели.
Я спрятал снимок в ящик и спросил Васю, чем он будет заниматься после обеда и где ему велено отобедать. Вася весело расхохотался и заявил, что он послал своего чичероне ко всем чертям и намерен провести остаток дня со мной, — если я не имею ничего против.
— Я предлагаю поработать над уравнением «мысль — действие», о котором так много говорилось в Париже… И еще, дорогой Иосиф, опять же, если ты не имеешь ничего против, — я бы хотел побеседовать с твоем роботом, чтобы получить с твоего разрешения некоторое представление о его математической памяти. Согласен?
— С превеликим удовольствием, Вася! — сказал я. И в приливе энтузиазма, охватившего меня вдруг, добавил: — Сегодня, Вася, у меня на душе праздник, а в праздник непременно должна звучать музыка — самая торжественная. Торжественная и неповторимая!
Пожалуй, я был немного пьян, пьян из-за Снежаны, но это было известно мне одному. Я подошел к радиоле, отыскал среди пластинок Девятую симфонию Бетховена, положил ее на диск и, когда он завертелся, легонько опустил иглу в том месте, где начинался божественный финальный хор на слова оды Шиллера «К радости». Потом я помчался в магазин, купил масла, колбасы и две коробки рыбных консервов, а на обратном пути забежал в кондитерскую и прихватил пару булочек. Когда я вернулся домой. Вася заваривал чай. Гимн радости давно отзвучал. Хорошо, что Вася догадался заварить чай: купленная мной колбаса оказалась несвежей, а оливковое масло в рыбных консервах смахивало на подсолнечное, причем самое что ни есть низкопробное. Мы пили чай, ели булочки с маслом, и этот скромный обед показался нам роскошным, потому что за непринужденным разговором мы установили, что у нас общий взгляд на структуру алгоритма, управляющего процессом «мысль — действие». Встав из-за обеденного стола, мы перешли к письменному. К пяти часам мой кабинет был весь окутан клубами сигаретного дыма, но дело не продвинулось ни на шаг, проклятый алгоритм никак не хотел отвечать уравнению, и мы были вынуждены сдаться, так и не преодолев барьера, вызвавшего так много оживленных дискуссий на симпозиуме в Париже.
В пять часов Вася объявил, что пора положить конец нашим мукам и, чтобы немного рассеяться, попросил показать ему говорящего робота. Я отпер шкаф и осторожно извлек оттуда своего мини-человека. Его рост равнялся полутора метрам, он передвигался с помощью шарикоподшипников. «Физиономия» робота была квадратная в прорезах глаз сверкали кристаллы силиция. Уши были пластмассовые, коричневого цвета, а воронку рта один мой приятель, художник, украсил чувственными губами, нарисованными карминной краской.
— Ты меня извини, дорогой, — сказал Вася со снисходительной улыбкой, — но твое детище имеет весьма неприглядный вид!
— Да, вид у него прямо-таки жалкий, — согласился я и добавил: о внешности подумаю, — время есть, — поручу это дело лучшим специалистам по дизайну. Сейчас же все мои усилия сосредоточены на блоках памяти.
— Объем его головы не внушает большого оптимизма! — Вася сокрушенно вздохнул. — Ну что может поместится в этой коробочке?
— Да, ты прав, — сказал я и тоже вздохнул. — Вот над этой проблемой я как раз и ломаю голову. Когда мне удастся увеличить объемы разных видов его памяти и связей хотя бы в восемьдесят раз, а способность обрабатывать полученную информацию возрастет раз в пятьдесят, — только тогда мой говорящий робот сможет стать полноценным секретарем своего начальника — человека или машины, все равно.
— Нет, не все равно! — возразил Вася и нахмурился.
Он принадлежал к числу тех ученых, которые считали, что задача кибернетики — создать совершенную ЭВМ, способную осуществлять безграничное количество математических решений, но лишенную дара «мыслить» и «творить».
— Ладно, Вася, не будем спорить по этому кардинальному вопросу! — примирительно сказал я. И напомнил ему: — Ты, кажется, хотел проверить математические «способности» моего робота?
— Да, да! — Вася утвердительно покачал головой и улыбнулся. Он был большой добряк и искренне страдал, когда приходилось вести ожесточенные споры с друзьями, сердиться же он вообще не умел. — Я и правда собирался проверить математический багаж твоей машины, но предварительно хотелось бы узнать от тебя, на что способен твой робот: знает ли он алгебру или дальше четырех арифметических действий у вас дело не пошло.
— Мой робот, — сказал я резко, поскольку не отличался ни добродушием, ни деликатностью моего приятеля, — мой робот, Василий Ефремович, решает задачи из раздела высшей математики не хуже вас!
— Иосиф, неужели ты обиделся? Ну что ты! Я ведь пошутил! Извини, ради бога!
— Ладно, ладно! Задавай свои вопросы, — сказал я.
— Вот и хорошо! — Вася захлопал в ладони. — Я задам твоему роботу задачу, которую даю своим студентам последнего курса.
Вася преподавал математическую логику на факультете космической навигации Московского университета.
— Задавай любую, дело твое, ты его ничем не испугаешь! — заявил я, кивнув головой на свое транзисторное детище, и нажал кнопку у него на плече, чтобы привести машину в действие. Пятьдесят килограммов жести, проводов и кристаллов электрический ток мигом уподобил живому организму.
— Послушайте, юноша! — Вася напустил на себя вид строгого учителя и продолжал: — В одном городе жил парикмахер, который брил всех тех мужчин и только тех мужчин, которые не могут бриться сами. Спрашивается, как должен поступить парикмахер с самим собой?
Эта задача не имела ответа, машина могла решить ее путем нахождения алгоритма только с помощью эвристического программирования. Поскольку мой воспитанник еще не умел самопрограммироваться в соответствии с характером задачи, которую ему задавали, это сделал я, вынув из его мешочка соответствующую перфоленту и вставив ее в специальный механизм, смонтированный на левом плече. Перед тем как вставить перфоленту я показал ее Васе, чтобы он мог удостовериться: речь идет именно о программе, а не о готовом алгоритме, который мог бы подсказать решение электронному мозгу робота.
Итак, эта задача, которая не имела и не могла иметь ответа в обычном понимании (ответ был только один — логический), была задана, чтобы мой ученик срезался. С подобными вопросами не всегда справлялись даже аспиранты, готовившиеся к защите кандидатских диссертаций. А о студентах последнего курса и говорить нечего.
Мой робот начал думать. Рубиновые отблески, с молниеносной быстротой появлявшиеся в кристальных глазах, свидетельствовали о том, что «мозг» его «мыслит» лихорадочно.
Не прошло и пяти секунд с тех пор как Вася задал свой вопрос, как из щели, заменяющей рот, раздался ровный, трескучий, бесстрастно-металлический голос:
— Парикмахер, который бреет только тех, кто не может бриться сам, должен отпустить бороду!
Я радостно улыбнулся, а Вася онемело уставился на робота, потом бросился к нему, заключил в объятия и поцеловал прямо в нарисованные губы.
— Молодец! — восторженно воскликнул он.
Он обернулся ко мне и с минуту стоял безмолвно, задумчиво покачивая головой.
— Иосиф, — нарушил наконец молчание Вася, — скажи мне, хватит тебе одной жизни, чтобы научить эту м а ш и н у самопрограммированию и набить ее голову всем тем, что окружает нас в жизни?
— Не знаю, возможно, мне удастся дойти до середины пути. Я так думаю, Вася. Мой сын — я имею в виду новое п о к о л е н и е — дойдет до конца пути, а мой в н у к, тот включит эту м а ш и н у, как ты ее называешь, включит это существо в повседневную жизнь, и тогда жизнь станет поистине прекрасной.
— Гм! — Вася покачал головой. — Ты веришь в это?
— Я абсолютно убежден! — твердо заявил я.
— Ты удивительный мечтатель, Иосиф! — Вася снисходительно улыбнулся. — И притом — довольно наивный. Да, довольно наивный, — добавил он, и лицо его приняло задумчивое выражение. А может оно стало печальным, как знать.
Вася был знаменитый кибернетик, он создавал ЭВМ, которые управляли полетами космических кораблей, корректировали их орбиты, когда они отправлялись на Марс и Юпитер и возвращались обратно. Но он не верил в «духовные» возможности машины, еще меньше он верил в то, что машины сделают жизнь прекрасной. Он говорил: «Они сделают ее более удобной. Но удобство и красота — разные вещи, расстояние между ними так же огромно, как расстояние до галактики, которую отделяет от нас миллиард световых лет!»
К семи часам наша беседа была прервана появлением секретаря Якима Давидова. Этот скользкий тип позвонил в дверь, а когда я ему открыл, раболепно улыбаясь, элегантным жестом протянул мне незапечатанный белый конверт. Негодяй Давидов в самых любезных выражениях приглашал меня быть вечером на банкете, который он давал в честь «почетного гостя института, многоуважаемого профессора Василия Ефремова».
— Скажи своему шефу, что я не приду на этот банкет! — заявил я и еле сдержался, чтобы не разорвать пригласительный билет. И хорошо сделал, что не разорвал: скользкий тип, вероятно, решил бы что я переживаю бог весть какую драму. Этот подхалим продолжал торчать перед дверью, точно статуя, и я вынужден был грубо его окликнуть: