— Уйдите с дороги, не то как бы вам самому не нажить неприятностей! — сказал я и не дожидаясь, пока он посторонится, оттолкнул его.
«Сирена» зашумела, в гуле голосов слышалось удивление и сдержанное негодование: как-никак посетители кафе были люди солидные. Здесь сидели доктора наук, профессора, доценты, попадались и академики.
Вдруг из глубины зала донесся знакомый мощный голос:
— Димов!
Это был Досифей. Он поднялся из-за столика и махал мне рукой.
Это был единственный посетитель «Сирены», который решился в такой момент пригласить меня за свой столик. А ситуация сложилась явно не в мою пользу: все эти доктора наук, доценты и профессора во многом зависели от этого человека в очках с золотой оправой, которого я так грубо оттолкнул.
— Садись! — приветливо сказал Досифей и протянул мне руку. Потом уселся сам, сочувственно улыбнулся и спросил:
— Что, нервы пошаливают?
— Я и сам не знаю! — сказал я, пожав плечами.
— Бывает! Чего он от тебя хотел?
— Грозился за то, что я подал заявление об уходе.
— Я бы на твоем месте ему врезал, ей богу!
— Вряд ли! — улыбнулся я.
— Почему вряд ли? — Досифей посмотрел на меня своими строгими глазами, и по его лицу пробежала тень. — Уж не думаешь ли ты, что ради звания академика я отказываю себе в праве поступать так, как найду нужным?
— Ох, ничего я не думаю! — воскликнул я.
— Это плохо, хуже этого — ничего не думать — быть не может! — наставительно сказал Досифей, и его физиономия вновь приняла добродушное выражение.
Он взял меня за левую руку, пощупал пульс и, подняв глаза от часов, сказал:
— У других людей, когда они злятся, сердце делает сто ударов в минуту, а то и больше. А у тебя наоборот — ритм замедленный. Шестьдесят ударов — это очень мало для такой ситуации, как нынешняя.
В эту минуту мимо нашего столика проходила моя прелестная блондинка. Досифей мигом облапил официантку левой рукой за талию и притянул к себе. Какой рефлекс, черт возьми! Я просто ему позавидовал, хотя был не в настроении.
— Ты знаешь этого парня? — спросил Досифей и, не дожидаясь ответа, добавил, причем рука его спокойно лежала на талии девушки: — Этот парень — прославленный кибернетик, враг номер один моей милости и моего старого мира, но — я все-таки его люблю. Принеси ему, дорогая, рюмку виски со льдом!
— Он обычно пьет коньяк! — заметила моя красотка, не отводя глаз от моего лица. Мы с ней не виделись дней десять.
— А сейчас я ему рекомендую рюмку виски со льдом! — твердо заявил Досифей. И поскольку девушка продолжала стоять неподвижно, словно ожидала, что скажу я, сердито прикрикнул на нее: — Ты еще здесь? — и бесцеремонно подтолкнул в спину.
— В подобных случаях небольшая доза виски тонизирует деятельность сердца, — назидательно сказал Досифей. Он больше не проявлял интереса к девушке, которая удалилась своей гибкой и мягкой походкой, ловко лавируя среди столиков. — Да, кстати, — сказал он, взглянув на меня, — по какой таинственной причине ты надумал расстаться со своим другом Якимом Давидовым?
— Ничего таинственного здесь нет, — буркнул я. — Он заваливает меня оперативными делами, и у меня не остается времени для моей личной работы. Говорящий робот скоро разучится говорить! Вот я и решил уйти.
— Твой говорящий робот… личная работа… — Досифей сдвинул свои кудлатые брови. — Бредовые идеи, значит! Из-за них ты бросаешь институт. Молодец!
— Что может быть общего между моей говорящей ЭВМ и бредовыми идеями! — возмутился я.
— Что общего? — Досифей помолчал, явно сдерживая гнев. — А разве не безумие все эти машины и роботы, что в скором времени отнимут у человека право на умственный труд, право ломать голову над трудными вопросами?! Питекантроп стал человеком, потому что научился мыслить и рассуждать. А если машина начнет думать и рассуждать вместо нас, — знаешь, что получится? В принципе?
Мне были прекрасно известны его теории и принципы, он мне высказывал их тысячу раз!
Досифей не боялся, что машина лишит человека куска хлеба. Его пугала перспектива, что «искусственный мозг» с его неограниченными возможностями сделает ненужными усилия человеческого мозга.
Эту свою нелепую гипотезу, вызывавшую у меня снисходительную улыбку, он подтверждал примером. Мол, представь себе общество из ста тысяч человек. Из них примерно тысяча наделена исключительными математическими способностями. Они будут конструировать все новые и новые поколения ЭВМ. Три тысячи человек будут производить проектируемые машины — цифра эта завышена, потому что новые поколения ЭВМ будут сами осуществлять свое воспроизводство и руководить им. Шесть тысяч операторов будут обслуживать машины в материальном и духовном производстве. Машины, все эти люди и еще, скажем, пять тысяч человек — деятели искусства и науки — охватят все виды у м с т в е н н о й д е я т е л ь н о с т и этого гипотетического общества. Спрашивается: какой у м с т в е н н ы й т р у д станет уделом остальных семидесяти пяти тысяч человек? Какую пищу дадут они своему мозгу, если машины всем управляют, все решают, проектируют, прогнозируют, автоматизируют и оптимизируют! Они сами себя контролируют, наблюдают за своей деятельностью. При наличии искусственного электронного мозга — всемогущего, всезнающего — большинство людей перестанет заниматься напряженным умственным трудом.
А человек, который не напрягает свой мозг, которого машины другого рода освободили от тяжелой физической работы, способен только на три вещи: отупеть, спиться или кончить жизнь самоубийством. Все зависит от воли случая: кому что писано!
— Смилуйся, бога ради! — взмолился я. — Мне хорошо известны все твои соображения и страхи. Пощади!
Тут пришла красавица-официантка, она принесла для меня виски, а для Досифея — коньяк. Ее звали Лизой. Когда она ставила поднос на стол, я взглянул на нее, словно хотел заручиться ее помощью в борьбе против своего могучего оппонента. Взглянул и весь похолодел: как это я не замечал раньше, что у нее был овал лица Снежаны и такая же прядка волос надо лбом, и голубые глаза, правда, без золотистых искорок вокруг зрачков! Лиза не отличалась стеснительностью, но заметив мой изумленный взгляд, вся вспыхнула, — поднос, который она держала в руке, дрогнул. Кто знает, что она подумала!
Досифей долго ругал кибернетику, приводя всевозможные примеры; потом он заговорил об ЭВМ, которые внедрены в кардиологию, — это было его царство, — а я сидел и думал об удивительном сходстве между Лизой и Снежаной и диву давался, откуда я так хорошо знаю Снежану, чтобы обнаруживать ее черты в Лизином лице.
Я потянулся к рюмке в надежде, что виски прояснит мой мозг, Досифей жестом остановил меня, предупредив:
— Только в два приема! Сразу не пей!
Он прервал свою гневную речь, он поставил точку с запятой, чтобы предупредить меня, зная, что поспешность может оказаться для меня гибельной. Ведь сердце мое билось иначе, чем у остальных людей! Я знал, что после точки с запятой мой приятель вновь ринется в атаку на «электрический мозг», и постарался опередить его.
— Друг Досифей, — сказал я, — светило медицинских наук, у меня к тебе есть один вопрос, он не выходит у меня из головы и не дает мне покоя. Порой я думаю, что сойду с ума, таким он кажется загадочным и неразрешимым!
Я, разумеется, хотел спросить его о Снежане: что это за наваждение, почему я знаю ее так хорошо и так близко, если видел ее вблизи всего два раза, — когда мы стояли под зонтом и я поцеловал ее, а второй раз — когда танцевали вальс на большой площади в Стране Алой розы… Ее лицо смутно маячило за пеленой тихо падающего снега, но это видение казалось слишком далеким, похожим на полузабытый сон… И вообще, мы с ней так мало были вместе, а мне казалось, будто я прожил с ней всю жизнь… А потом поездка в Париж разлучила нас, и все опять-таки упиралось в Якима Давидова, как и шестнадцать лет назад, когда я потерял Виолетту.
Это я хотел сказать Досифею, но испугался, что он примет меня за романтика, влюбленного старого холостяка, которому не отвечают взаимностью. Подобные напасти, слава богу, были мне неведомы, но я предполагал, что это не ахти как весело. Мне не хотелось выглядеть несчастным в глазах кого бы то ни было, особенно же в глазах такого принципиального противника, как Досифей. Он меня любил, но в принципиальных вопросах наши мнения резко расходились. Кому же хочется казаться жалким в глазах своего неприятеля?
Вот почему я притворился, будто забыл, что хотел сказать, я, как говорится, прикинулся дурачком и, бессовестно помолчав с минуту, пробормотал:
— Хотел спросить тебя о чем-то важном, да вот вылетело из головы. Выяснение отношений с Якимом Давидовым совсем выбило меня из колеи. И вообще, он ужасный человек.
— Ты думаешь? — Досифей пожал плечами и взглянул на меня довольно неодобрительно. Он был готов заранее симпатизировать всем тем, кто мешал моим кибернетическим экспериментам.
— Яким Давидов готов утопить меня в ложке воды, — сказал я.
— Неужели? — Досифей притворился удивленным.
Я только рукой махнул. Мне было совсем не до Якима Давидова! Пусть катится ко всем чертям!
Досифей помолчал, отпил глоток коньяка и заметил:
— Мне непонятно, за что ты так ненавидишь этого человека. Ты говоришь, что он ужасный человек, а ведь не кто иной как он на той неделе выдвинул твою кандидатуру в члены-корреспонденты академии по отделению физико-математических наук! Ты его считаешь своим злейшим врагом, а он прокладывает тебе дорогу в высшее научное учреждение. Как это понимать, мой друг?
Я допил свое виски. Мне казалось — я это уже испытал однажды, получив удар под диафрагму, — что в легких не осталось воздуха. Постаравшись придать лицу выражение безразличия я сказал:
— Эта игра в благородство по существу — мерзость! Думаю, что он охотно выдвинул бы меня в начальники генерального штаба, только бы избавиться от меня навсегда!
Досифей замолчал. Он, казалось, полностью погрузился в какие-то свои мысли и забыл, что напротив сидит собеседник, которого он сам пригласил к столу.