У меня было намерение заглянуть в Национальную художественную галерею, но я прошел мимо: там демонстрировали свои декоративные панно кибернетические художники, или художники-киберги. В эту группу входили ЭВМ — V класса. Художники-киберги не умели рисовать портреты, но иногда создавали довольно причудливые панно. Я, как сын настоящего художника, был принципиально против мазни кибергов.
Я знаю, кое-кто скажет: как можете вы, отец первого роботочеловека, не признавать искусства кибергов — художников, музыкантов, писателей? Да, все правильно, я не оговорился: эти машины умеют не только рисовать панно, они составляют композиции, занимаются сочинительством. Послушайте! — скажу я этим дотошным гражданам. — Я создал совершенного робота-секретаря класса Эм-Эм, а потом бросил это дело и переключился на фундаментальную кибернетику, которая занимается созданием искусственных интеллектов и программированием их деятельности по определенным принципам. Мой патент, скажем, — искусственный мозг, который строит свою деятельность по принципу о п т и м а л ь н о й п о л ь з ы.
Наряду с фундаментальными научными исследованиями я под давлением Законодательного Совета время от времени занимаюсь кибернетизацией производства. Я довел участие человека в этой сфере до одного процента. Один из ста — это конструктор, дающий идейные заказы. Все остальное выполняет комплекс ЭВМ.
С кибергами я не имею ничего общего. Эти транзисторные человекоподобные — дело рук энергичных и сноровистых кибернетиков-ремесленников. Музыкальные произведения кибергов поверхностны и элементарны. Что касается атональной музыки, то здесь им удалось добиться более серьезных успехов, но даже самые ярые почитатели не в состоянии обнаружить в их произведениях какую-то определенную идею или музыкальную мысль. Творения кибергов — просто комбинации звуков, и только. Литературная кибернетическая продукция тоже оставляет желать лучшего: ее герои или ангелы, или черти, или что-то среднее между ангелами и чертями. Вдобавок — им чужды сексуальные отношения: сами-то машины существа бесполые! Все это привело к тому, что читатели их начисто отвергли. Им остались верны лишь отдельные труженики нивы физико-математических наук и те граждане, что узнают о новостях культурной жизни из надписей на карамельных обертках.
Я вернулся домой разбитый физически и сломленный душевно. То ли от сидячей жизни, то ли по другой причине — не знаю, сердце мое стало сдавать. Но к черту сердце! Меня одолевала тоска, эта непрошеная гостья изо дня в день все больше обволакивала душу. Чем это все кончится?
Сегодня утром я проснулся с головной болью, вконец расстроенный, утомленный короткими навязчивыми снами. Мне — сам не знаю отчего — было страшно тоскливо, при мысли о предстоящем рабочем дне в душе поднималось глухое отвращение. В последнее время мне случалось вставать с таким настроением довольно часто, но сегодня утром в моем унынии появилась новая неприятная нотка — чувство одиночества. Мне как никогда раньше непреодолимо хотелось с кем-нибудь поговорить, поплакаться в жилетку, услышать доброе сочувственное слово, хотя нутром я сознавал, что это желание по существу сентиментально, как и чувство одиночества, которое его породило, оно не делает чести серьезному деловому человеку. Но, что бы я там ни думал, как бы ни оценивал свое состояние, хандра расположилась в моей душе как дома, не проявляя ни малейшего намерения в скором времени убраться.
Мне было хорошо известно, что в моей огромной квартире нет другой живой души и, чтобы хоть немного рассеяться, взять себя в руки, я решил побеседовать со своим роботом Эм-Эм: это был мой личный секретарь, он многое знал и умел. Я нажал кнопку вызова, в глубине комнаты загорелась лиловато-синяя лампочка, послышался легкий шум, похожий на щелчок выключателя, затем раздался новый шум, словно кто-то катил большой резиновый мяч, и перед моей постелью предстал Эм-Эм собственной персоной. На нем был черный костюм, крахмальная манишка и белый галстук бабочкой, с пластмассового интеллигентного лица смотрели большие, умные темно-зеленые глаза, излучающие мягкое сияние.
— Доброе утро, — равнодушно сказал Эм-Эм.
— Для кого доброе, а для кого — не очень! — усмехнулся я печально. — Мне лично это утро навевает мысль о ложке горького лекарства.
— Дать вам сладкого апельсинового сока? — спросил Эм-Эм убийственно ровным голосом.
Я взглянул на него и вздохнул. Понятия «горькое» вызвало в его электронном мозгу молниеносную реакцию: «сладкое». Если хозяину «горько», нужно немедленно дать ему сладкого, таков закон.
— Речь идет о настроении, а не об ощущении, бедный Эм-Эм!
— А! — сказал Эм-Эм, и за стеклянной витриной его лба за какую-то долю секунды с молниеносной быстротой пронеслось, вероятно, несколько тысяч цифр.
— Понял! Сейчас включу эстрадную музыку! Хотите? — и поскольку я молчал, он добавил: — А может, принести альбом с фотоснимками последних лыжных гонок на Марсе?
— Не желаю смотреть на лыжников, засунувших морды в противогазы! — рассердился я.
— А, знаю, — сказал Эм-Эм, и зеленоватое сияние его глаз вроде бы стало ярче. — Сейчас принесу вам альбом снимков об экзотическом балете. Там есть белые, черные и желтые балерины.
Он было повернулся к двери, он спешил меня обрадовать, но я грубо окликнул его:
— Погоди, Эм-Эм! Лучше скажи, как попала эта книга в мою библиотеку? Я не помню, чтобы меня когда-нибудь угораздило купить такую пошлость!
— О, хозяин! — произнес убийственно ровным голосом Эм-Эм. — Я приобрел эту книгу, думая, что она вам понравится. Мне посоветовал супер-робот министра Райского. Он заверил меня, что министр Райский каждый вечер рассматривает эту книгу перед тем, как отправиться в спальню к своей супруге.
— Тьфу! — гневно воскликнул я. — Если эта мерзость нравится Райскому, то это еще не значит, что она должна нравиться мне.
— Понимаю, — сказал Эм-Эм. — Вы разные. Он — министр, а вы — конструктор. И потому оцениваете одни и те же вещи по-разному.
— Ох! — вздохнул я и спросил: — Ты часто разговариваешь по телефону со своими собратьями?
— Когда вас нет, я всегда сижу у телефона, — ответил Эм-Эм.
— И вы обмениваетесь информацией, не правда ли? А ты знаешь, Эм-Эм, что этот род информации на всех языках называется одинаково — сплетнями?
— Знаю, — сказал Эм-Эм. — Но я не в состоянии изменить первоначальный замысел моего создателя. Секретари типа Эм-Эм запрограммированы на непрерывный сбор информации всякого рода — они должны быть максимально полезны своим хозяевам. Вот, например, вы не знаете, а я могу осведомить вас, как Райскому удалось сделать карьеру, стать министром промышленности.
— Не желаю знать! И не желаю слушать! — я рассердился еще больше. — И не смей меня информировать о вещах, к которым я не проявляю интереса!
— Не буду! — послушно сказал Эм-Эм. — Но если вам когда-нибудь потребуются моральные аргументы против Райского — я к вашим услугам!
— Никакие аргументы мне не потребуются! — оборвал я робота. И, помолчав, добавил: — Если мне когда-нибудь придется столкнуться с Райским, я буду воевать честно и открыто, не прибегая к сплетням.
— В моей электронной памяти, — сказал Эм-Эм, — зафиксировано, что честная и открытая война связана со многими поражениями и малым числом побед. Впрочем, я не имею права вмешиваться в ваши отношения, мое дело собирать информацию и хранить ее!
Мне надоела его болтовня, и я приказал принести стакан холодного сока.
Пока Эм-Эм возился в столовой, я с огорчением думал о том, что от этого разговора мне стало совсем тошно, я даже пожалел, что затеял с роботом беседу на вольную тему. «Вот так оно и бывает у нас, людей, — продолжал думать я с горечью. — Мы создаем существа, которые в техническом отношении превосходят нас самих, но в моральном плане приравниваем их к себе и в один прекрасный день будем вынуждены посыпать голову пеплом. Их всесторонняя информация может до предела усложнить нашу жизнь. Эм-Эм будет вытаскивать на белый свет грязное белье Райского, супер-робот Райского будет с удовольствием вытряхивать напоказ своему хозяину мое грязное белье, — правда, что касается моего белья, то оно никогда не было и не будет грязным, но так уж принято говорить. И что же получится в конце концов? Я и Райский вцепимся друг другу в глотки, станем обмениваться «любезностями» не хуже наших прадедов частнособственнических времен…
Эм-Эм появился также бесшумно, как и исчез. Он подал мне хрустальный стакан, полный свежего апельсинового сока, в котором плавали прозрачные кусочки льда. Пока я пил этот эликсир, мне казалось, будто я по самые плечи окунаюсь в сказочную воду, которая возвращает умерших к жизни. Помню, в какой-то сказке старых-старых времен говорилось о том, что где-то далеко-далеко, за широкими морями и высокими горами струится источник живой воды. Мне показалось, что я читал эту сказку сто лет назад, в другом мире, сидя взаперти.
— Благодарю, Эм-Эм! — сказал я роботу. Когда был выпит последний глоток, ощущение блаженства исчезло. Я откинулся на подушку и закрыл глаза.
— Дать вам таблетку тонизирующего препарата? — спросил мой секретарь.
Я отрицательно покачал головой.
Некоторое время мы оба молчали, потом Эм-Эм сказал:
— Вот этого я не понимаю и, наверное, никогда не смогу понять: вы себя чувствуете плохо, а не хотите, чтобы стало хорошо. Как можно не хотеть того, в чем вы нуждаетесь?
— …и как можно вступать в противоречие со здравым смыслом? — иронически добавил я.
— Скажем… — попытался что-то возразить Эм-Эм.
— Когда люди теряют способность вступать в противоречие со здравым смыслом, — снисходительно усмехнулся я, — тогда они превращаются в твоих собратьев и перестают быть людьми. Понимаешь, что я хочу сказать?
Эм-Эм не ответил. Он пытался понять мои слова, вникнуть в их смысл, но из этого, видимо, ничего не выходило: после минутного молчания над его лбом зажглась красная сигнальная лампочка.