агалось известное кафе «Сирена», где по-прежнему любили бывать видные деятели науки и искусства. «Сирена» все еще шокировала публику своим странным наименованием, извлеченным из реквизита отшумевших романтических лет. Я помнил «Сирену» давно. На ее фасаде, слева от входа, красовалось мозаичное изображение сирены с божественным лицом и грудью. Судя по необычному реалистическому стилю мозаики, следовало предполагать, что архитектурное оформление «Сирены» выполнено в духе традиций прошлого века.
В этом кафе я был своим человеком, я с удовольствием захаживал сюда выпить чашечку кофе, съесть любимое пирожное, посидеть с Лизой, когда у нее выдавался свободный вечер. Но я был здесь своим человеком еще по одной, мало кому из посетителей известной причине: по моему проекту не так давно была проведена полная реконструкция оборудования «Сирены». Новое оборудование не имело ничего общего с примитивным реалистическим панно на фасаде, во всей обстановке ощущалось, так сказать, веяние, последнего слова автоматики. Раньше, бывало, посетитель входил, облюбовывал столик — внизу или на «галерке», — просматривал список пирожных, коньяков, горячих и холодных безалкогольных напитков, подзывал официантку и заказывал то, что ему по вкусу. Официантки были все до одной хорошенькие, их улыбки поднимали настроение приунывших посетителей. Но этот вид обслуживания безнадежно устарел, отжил свой век, и дирекция кафе, засучив рукава, приступила к введению новшеств в духе современных достижений науки и техники. Как-никак, «Сирену» посещали прославленные физики и математики, знаменитые конструкторы (к последним общественное мнение единодушно отнесло и меня), — разве можно было допускать, чтобы люди, которые строят совершенные кибернетические машины, пили кофе в заведении, где как обстановка, так и обслуживание наводили на мысль о допотопных временах. Дирекция обратилась ко мне, и я по ее просьбе согласился составить проект технической модернизации, но попросил держать это в тайне. Моей прямой специальностью была фундаментальная кибернетика, бытовой автоматикой я занимался мало и не проявлял к ней особого интереса.
Когда модернизация кафе-кондитерской была завершена, заведение вновь широко распахнуло двери перед стосковавшимися посетителями, которые с радостью вернулись в родные пенаты. От прежних стоек, полок, мраморных столиков и улыбчивых официанток не осталось и следа. Новые столики были сделаны из прозрачной пластмассы, сквозь поверхность которой проступали светящиеся буквы меню. Достаточно было ткнуть пальцем в наименование блюда или напитка и цифру, обозначающую количество порций, как мигом подкатывался робот с готовым заказом. Роботы были изготовлены по проектам дизайнеров-кибергов и напоминали красивые манекены.
Эти нововведения позволили сократить до минимума персонал, что привело к снижению себестоимости напитков и пирожных и достижению почти совершенного уровня культуры обслуживания, гигиены и экспедитивности.
Я вошел в кафе как к себе домой. Путешествие по улице изрядно вымотало меня. Я рассеянно прошел мимо гардеробной, вошел в зал и направился к своему любимому месту. Подойдя к столику, я опустился во вращающееся кресло и подпер голову рукой. Перед моими глазами почему-то опять замаячило норковое манто в обнимку с контрабасом, вероятно, это мне просто мерещилось: в «Сирене» не было никаких контрабасов, а немногие женщины, посещавшие кафе не носили меховых манто, одевались попроще. Одна только Лиза составляла исключение, но я знал, что ее шубка была не из настоящей норки. Как бы то ни было, норковое манто продолжало пылко обнимать массивный музыкальный инструмент, а благородный робот, который указывал дорогу заблудшим пешеходам в подземном переходе на площади Революции, стоял впереди них и, приставив ко рту смычок контрабаса, трубил в него, как в трубу. У меня мелькнула мысль, что все это только иллюзия, и я удивился, каким образом это звучное слово пришло мне в голову. Некогда мой отец изобразил иллюзию в образе дурочки красавицы, обнимающей безобразного осла. Мне было очень худо, кружилась голова, я сидел с закрытыми глазами и вдруг сквозь опущенные ресницы ощутил резкий настойчивый свет, бьющий мне в лицо.
Я открыл глаза и вздрогнул, мне стало не по себе: на моем столике мигали яркие сигналы красный и желтый, — они настойчиво предупреждали посетителя, что он нарушил установленный порядок. Красный свет напоминал мне, что сидеть в пальто и шляпе в кафе не только не прилично, но даже запрещено, а желтый свет сигнализировал, что давно пора сделать заказ: сидеть больше трех минут без заказа посетителю не полагалось.
Я смутился, как примерный ученик, который забыл тетрадь с домашним заданием или не поздоровался с учителем, я залился краской и вскочил с места и тут же смутился еще больше: я не знал, что мне раньше делать: бежать в гардеробную, раздеться или дать заказ; оба сигнала мигали одинаково настойчиво и оба вместе уличали меня в неуважении к порядкам заведения. От растерянности я не мог сообразить, что такому солидному кибернетику, как я, не к лицу краснеть и теряться, тем более, что я, один из создателей автоматической установки, сам придумал эти проклятые сигналы. Но ничего такого не пришло мне в голову: меня с детства учили правилам хорошего поведения, кроме того, я был прекрасно осведомлен о безграничных возможностях автоматики.
Я вытер ладонью взмокший лоб и, применив, под стать кибернетической машине, дедуктивный метод, пришел к выводу, что я не могу ничего заказать, не сдав на вешалку свои пальто и шляпу. Создавая автоматический агрегат обслуживания, я вложил в него информацию, что у посетителя, который сидит за столом в верхней одежде, заказы не принимаются. И потому, несмотря на усталость, потащился в гардеробную и сунул роботу-гардеробщику свое дорогое кожаное пальто и фетровую шляпу. Робот, взяв мои вещи, не пошевельнулся, а на стене вспыхнула зеленая лампа, под которой четко обозначились слова: «Не умеете обращаться с техникой!» Я досадливо махнул рукой, взял пальто и шляпу обратно и вежливо подал роботу каждую вещь в отдельности. Человекомашина поклонилась, повесила мою одежду на вешалку и любезно протянула мне номерок.
Я вернулся за свой столик, хватая ртом воздух, словно рыба, выброшенная из воды. Сощурившись, я посмотрел на прейскурант, и поскольку названия и цифры расплывались у меня перед глазами, ткнул пальцем наугад и облегченно вздохнул. Потом достал трубку и начал медленно набивать ее табаком. Не успел я покончить с этим делом, как явился робот, исполняющий обязанности официантки, и с вежливым поклоном поставил на мой столик поднос с шестью рюмками коньяка, блюдечко с шестью дольками лимона и шестью кусочками рафинада. Сделав свое дело, робот еще раз поклонился и, никак не реагируя на мое изумление, крутанулся на месте, как юла, и исчез, бесшумно скользя на своих роликовых ступнях.
Я беспокойно оглянулся по сторонам, мне не хотелось, чтобы кто-нибудь принял меня за чокнутого. Но немногочисленные посетители сидели за столиками в одиночку, и каждый был занят собой. Убедившись что никто не обратил внимания на мой странный заказ, я облегченно вздохнул, залпом выпил первую рюмку и стал ломать голову над тем, как мне справиться с остальными пятью. В выпивке я был слаб, уже после первой рюмки у меня запылали щеки, бывшие узники — крамольные мысли — мигом пришли в веселое расположение духа, рассудок, державший ключи от их камер, мрачно заявил, что дело пахнет керосином и все это не кончится добром.
В эту минуту в дверях показался Досифей Марков, я вскочил и отчаянно, пожалуй, чересчур рьяно для профессора кибернетических наук, принялся махать ему рукой. Но ведь и океанский пароход выглядит жалким на мели! Досифей Марков увидел меня, издалека улыбнулся и направился к моему столику, вероятно, озадаченный моим необычным рвением.
Досифей Марков, этот добродушный гигант, уже давно поседел. Видный специалист в области хирургии сердца, академик с мировой известностью он оказывал мне помощь в математическом моделировании деятельности искусственного мозга, хотя сам был принципиальным противником кибернетики. С некоторых пор он резко порвал сотрудничество и с кибернетиками и с математиками. По неизвестным мне соображениям Досифей вновь облачился в белый халат и пошел работать в железнодорожную клинику главным хирургом. Кое-кого огорошил его поступок: Досифей уделял много времени преподавательской работе, человеку его возраста больше пристало заниматься научной деятельностью и писать труды, чем делать операции, «чинить» больные сердца. Он находился на полном общественном обеспечении и мог жить беспечно, как птичка небесная. Человек этот знал толк в вине, любил простую пищу (хотя ел мало) и старинные заунывные песни. Злые языки поговаривали, что в молодости он был горазд приударять за красивыми женщинами.
Увидев на моем столике батарею рюмок с коньяком, мой приятель пристально вгляделся в мое лицо, словно усомнившись, уж не обознался ли он и не принял ли за меня кого-нибудь другого. Удостоверившись, что перед ним сижу я собственной персоной, Досифей не удержался и приложил ладонь к моему лбу, — проверить, нет ли у меня жара.
Я покраснел не столько из-за батареи рюмок, сколько из-за того, что Досифей считал меня человеком умеренным и воздержанным.
— Ничего особенного, — сказал я, — немного напутал, делая заказ, но это не беда. Садись, пожалуйста. Ты не представляешь, как я рад видеть тебя!
— Гм, — недоверчиво хмыкнул Досифей. — Людям вроде тебя не свойственно допускать промахи в таких пустячных делах, и я как врач тебе скажу, что для этого, видимо, есть какая-то причина, но на объяснении не настаиваю. Одно могу сказать: это совершенно идиотская установка и тот, кто ее выдумал, — надеюсь, что не ты, — общественно вредный элемент.
— Почему? — спросил я конфузливо, чувствуя, как кровь отхлынула от моего лица. — Почему ты думаешь, что эта установка идиотская?
— А ты разве так не думаешь? — Досифей глянул мне в глаза, взял с подноса рюмку и выпил коньяк небольшими глотками. — Впрочем, — продолжал он, — можешь не говорить, что ты думаешь, ты ведь кибернетик, а значит, одного поля ягода с тем вредителем (прости за ругательное слово!), который придумал эту проклятую установку.