— Терпеть не могу таких штучек! — буркнул Фред, пожав плечами.
Я поспешил вмешаться.
— А почему же все-таки вы не хотите ехать на Фиджи? — спросил я канадца.
— О, гражданин Димов! — воскликнул канадец и развел руками. — Хочу, как не хотеть! Дело в том, что сейчас мне нельзя. Я не должен удаляться от Торонто больше, чем на две тысячи километров. И я вам объясню почему. Надеюсь, что вы, как главный конструктор, войдете…
— Никакой я не главный конструктор! — Я терпеть не мог, когда меня титуловали, от слова «главный» меня просто мутило.
— …войдете в мое положение и замолвите словечко перед бюро трудовых ресурсов, чтобы меня послали на работу если не в Торонто, то куда-нибудь на Юкон или, скажем, на реку Стюарт. Пусть только не заставляют ехать на остров Фиджи! У меня, гражданин главный конструктор, жена беременна на восьмом месяце, и мой отъезд в далекие тропики — сами подумайте, где Торонто, а где — остров Фиджи! — может привести к нежелательным последствиям. Она, например, может, впав в тревогу, преждевременно родить!
— Жалкая история! — презрительно процедил сквозь зубы Фред. — По такому ничтожному поводу поднимать столько шума! Тьфу! — Он сплюнул и, негодуя, удалился.
Мы не стали его удерживать. Ни я, ни канадец не чувствовали себя перед ним виноватыми. Я сказал канадцу:
— По-моему, у вас есть все основания требовать от бюро трудовых ресурсов пересмотра вопроса. Но скажите, ради бога, почему вы упорно называете меня главным конструктором? Чтобы мне польстить?
— Что вы, что вы? — канадец развел руками, а потом вскинул их вверх, словно призывая небо в свидетели: — Разве вы ничего не знаете? По радио уже трижды передавали о вашем награждении и о присуждении вам звания главного конструктора. Этот дубина, Фред, тоже слышал, можете его спросить.
— Я ничего не знаю, — ответил я. Это известие меня ни капельки не взволновало, могу поклясться памятью отца.
— За какие же заслуги меня наградили?
— Благодаря вам годовой выпуск вертолетов увеличился на тысячу штук, — принялся объяснять канадец, встав в позу оратора. — Вы наполовину снизили их себестоимость, ваше изобретение освободило десять тысяч пар рабочих рук для других важных отраслей производства. Вместо десяти с лишним тысяч человек на вертолетных заводах будут работать сто — не больше и не меньше! — человек. Вот за эти большие заслуги и за ваш огромный вклад в развитие мировых кибернетических систем Главный Магнус внес во Всемирное бюро предложение о награждении вас почетным дипломом и присуждении звания Главного конструктора. Да, чуть было не забыл! За большие заслуги бюро подарило вам двухмоторный туристический самолет. — Канадец с минуту помолчал, потом спросил: — Ну так как же? Вы согласны заступиться за меня?
— Гм! — хмыкнул я и тоже помолчал. — Будь моя воля, я бы немедленно освободил вас от поездки на Фиджи и направил на реку Стюарт строить доки. Но дело в том, что я, как один из создателей КМ Магнуса (пожалуй, даже самый главный!), являюсь автором его интеллекта. Он рассуждает так, как я его запрограммировал, и поэтому ни за что не выполнит мою просьбу. Понимаете? В основе моей просьбы лежит чувство, а он не знает, что такое чувства. Такие аргументы на него не действуют.
Я ожидал, что мой собеседник опечалится, но его лицо вдруг перекосилось от злобы. Мне стало совестно, чувство стыда затаилось в душе, казалось, оно накапливало силы для прыжка.
— Поймите, не могу я требовать от своего детища вещей, которые ему не под силу! — в свою очередь рассвирепел я.
Канадец вскочил с места и чуть не бегом бросился в тихий полутемный бар. Заказал виски, но тут же спохватился, что ему предстоит вести самолет до Триполи, и с мрачной усмешкой протянул стопку задремавшему бармену.
Когда я спустя два часа направлялся к моему самолету, меня остановил водитель «корабля пустыни», пахнул мне в лицо перегаром.
— Послушай, гражданин конструктор, — сказал шофер, еле ворочая языком, — а что, если я возьму молоток потяжелее и трахну этого самого Магнуса по железной башке? Как думаешь? Покажу ему, как засылать людей на морское дно! Чертов ящик! Тьфу! — он сжал кулаки. — Что скажешь?
— Ничего ты не добьешься, — сказал я спокойно. — Разобьешь один ящик — и все.
— Что же делать? — уставился на меня шофер.
Я легонько отстранил его с дороги, молча пожал плечами. «Что же делать!» — звучал набат в моей душе.
За две недели до описываемых событий меня остановил у лифта совершенно незнакомый человек.
— Простите, если не ошибаюсь, вы — конструктор Димов? — спросил незнакомец и, не дожидаясь ответа, добавил: — Я не раз встречал ваш портрет в газетах, вас часто печатают!
— Чем могу быть полезен? — Я торопился, и неожиданная задержка меня взбесила. Я собирался на прием, нужно было побриться и переодеться. Бритье и переодевание сами по себе раздражали меня, а мысль о предстоящем приеме действовала на меня так, словно мне должны были рвать зуб.
— Прежде всего разрешите представиться, — сказал незнакомец. — Вы разрешите?
Он был невысокого роста, в черном пальто ниже колен, полы которого были мокры, как и обвисшие поля его войлочной шляпы. У незнакомца было доброе лицо и немного печальные испуганные глаза.
— Пожалуйста, — сказал я.
Вид у человека был довольно унылый, и я пожалел, что держался с ним холодно.
— Моя фамилия Настев, — сказал незнакомец, — а зовут меня Иваном. По профессии я инженер, работаю в международном комбинате детских игрушек.
— Товарищ Настев, — прервал его я, — если вы не против, мы бы могли подняться ко мне.
— Благодарю вас, — сказал Настев с легким поклоном. — Вы оказываете мне честь, и при других обстоятельствах я бы с радостью принял ваше приглашение. Но я приехал издалека — я живу за городом, — и в таком виде идти в гости неловко. Я бы попросил уделить мне всего несколько минут. Давайте сядем на тот диван, обещаю: я вас не задержу.
— Что вы, — сказал я, улыбнувшись. — Пожалуйста. Я не тороплюсь.
Тут я заметил, что Настев держит в руках большую картонную коробку, перевязанную шпагатом. Крышка коробки тоже была мокрая.
Мы сели на диван, Настев поставил коробку у ног и приступил к рассказу. Из его слов я узнал, что он работает на комбинате игрушек уже десять лет. Сначала был начальником сектора, а потом стал руководителем поточной линии игрушечных электропоездов. Работал по три часа в день и каждые два года его повышали в должности. Настев любил свою работу, а еще он любил выращивать розы и заботиться о своей жене. Для всего этого времени хватает с избытком. Но выращивание роз самых различных оттенков — это, так сказать, его хобби и он построил за городом на участке в триста квадратных метров небольшую теплицу и оранжерею. Землю он снял в аренду через городской совет, а для строительства оранжереи использовал бракованные ящики, которые хозотдел предприятия продавал ему за символическую цену. Его жена страдает пороком сердца и большую часть времени проводит в розарии. Они, можно сказать, живут неплохо, в праздничные дни иногда даже приглашают к себе друзей. В розарии Настева около шестидесяти кустов роз самых разных цветов — от белого до темно-красного с коричневым оттенком, от обычного красного до лиловато-голубого. Да, у него была уникальная коллекция роз, но это богатство не упало с неба — он создал его своими руками и ценой огромного труда, поисков и терпеливых экспериментов. Настев поддерживает связи со многими цветоводами, обменивается с ними письмами и цветными снимками, а однажды к нему приезжал гость из далекой Замбии.
Но в один прекрасный день руководство комбината, где он работал, заявило, что на комбинате вводится полная кибернетизация производственных и управленческих процессов по методу профессора Димова. Вычисления показали, сказало руководство, что это позволит утроить выпуск игрушек и вдвое уменьшить их себестоимость. В результате реорганизаций каждый второй ребенок континента будет иметь красивую игрушку. А кроме того, добавило руководство, за счет экономии общественного труда мы высвободим для общества три тысячи пар рабочих рук.
— Мы очень обрадовались, — продолжал Настев, — что каждый второй ребенок получит красивую игрушку и долго кричали «ура» в честь профессора Димова. А потом я узнал, что Бюро трудовых ресурсов посылает меня на работу в Гренландию на рыбоконсервный завод, где, согласно данным КМ Магнуса, не хватало рабочих. А рыбные консервы, как известно, — главный источник питания человечества.
По этой причине я решил ликвидировать свой розарий и оставить жене только несколько кустов красных роз. Красные розы самые неприхотливые, с уходом за ними может справиться даже больной человек. Я посоветовался с врачом, и он сказал, что моей жене это будет вполне под силу. Все остальные розы я раздарил друзьям и знакомым, а для вас оставил черную розу — самую ценную и самую красивую. Это единственный экземпляр на нашем континенте, а возможно, и во всем мире. Роза эта здесь, в коробке, я прошу вас принять этот скромный подарок.
Я долго молчал. В душе, казалось, гудели колокола, а потом надо всем миром зазвучала удивительнейшая печальная музыка — Реквием Моцарта. «Боже мой, — говорил я, я падал на колени, и, плача без слез, клал земные поклоны, — боже мой, — ты видишь, что венец природы, его величество Человек начинает думать как мой Магнус, как Магнус Великий!
Я долго молчал, потом промолвил:
— Принесите мне справку от врача, что ваша жена больна. Я попробую что-нибудь сделать для вас.
Настев посмотрел на меня широко открытыми глазами.
— Что вы, что вы! — воскликнул он. — Вы хотите использовать ваши связи, чтобы меня оставили здесь?
— А почему бы и нет! — сказал я. — Будете ухаживать за больной женой и заниматься селекцией роз.
— Благодарю, — сказал Настев с печальной улыбкой и чуточку отстранился от меня, как от заразно больного. — Об этом не может быть и речи! — воскликнул он. — Ведь если покопаться, то у каждого десятого человека найдутся уважительные причины, чтобы не ехать. Один недавно женился, у другого жену кладут на операцию, третий собирается стать отцом. Кто же тогда поедет? Кто будет работать на этом важном участке, чтобы каждая семья получала отличные рыбные консервы?