Когда я летел из Сахары обратно в Триполи, мне вспомнился этот случай и другие подобные случаи, перед глазами возник американец Фред. На душе становилось все тяжелее. Я чувствовал, что попал в заколдованный круг, из которого не найти выхода. Что же произошло? Почему то тут, то там на моем пути возникал, словно существо, прибывшее с другой планеты, этот новый гомо сапиенс?
Заколдованный круг сужался, я чувствовал, как он раскаленным обручем стягивает сердце.
Увидев вдалеке огни аэропорта Триполи, я сказал: «Так больше нельзя. Я не притронусь к проекту моей новой КМ — нового Магнуса, пока не найду выхода из заколдованного круга. Я удалюсь на север в необитаемые края, в дикие заповедники и вернусь только после того, как найду средство для спасения общества от этой напасти — новой разновидности гомо сапиенс!»
Под вечер поезд Эйнштейна доставил меня на остановку «Специальная теория», а через пятнадцать минут робот-гардеробщик кафе «Сирена» уже держал в руках мое пальто. Причесавшись перед зеркалом и поправив узел галстука, я вошел в большой зал. В зале стояла какая-то особая торжественная тишина, присутствующие, казалось, ожидали прибытия важного посетителя, который почему-то все не шел. Представьте себе мое изумление, когда я понял, что важный посетитель — это я и что тишина воцарилась при моем неожиданном появлении. Потом зал зашумел. Из-за близких и дальних столиков повскакивали знакомые и незнакомые люди, они обступили меня тесным кольцом, одни жали руки, другие фамильярно похлопывали по плечу. В числе последних был и толстяк в очках с золотой оправой, который в свое время ругал меня за то, что я подал заявление об уходе. Все наперебой поздравляли меня с высокой международной наградой и присвоением нового звания, благодаря которому я автоматически становился членом Всемирного конструкторского совета.
Мое настроение с каждой минутой падало, с горем пополам ответив на приветствия, я постарался выбраться из толпы поздравляющих, подошел к ближайшему столику и быстро провел пальцем сверху вниз — через прейскурант. Там значились десятки коньяков, ликеров, кофе, всевозможных кексов, пирожных и фруктов. «Ну, теперь моим роботам придется круто, — подумал я и мрачно усмехнулся. — Посмотрим, как они уместят все это на одном столике!»
Подняв глаза от меню, я увидел, что из глубины зала за мной внимательно наблюдает мой друг Досифей. Он сидел в одиночестве и курил толстую папиросу, пуская голубоватые кольца дыма. На металлическом подносе красовалось несколько пустых рюмок из-под коньяка.
Я направился к нему, не обращая внимания на недоумевающие взгляды моих коллег.
— Рад тебя видеть! — сказал Досифей с широкой улыбкой, не вставая с места. — Ну, как ты провел время в «сердце пустыни»?
— А ты откуда знаешь о моем путешествии? — удивился я.
— Твой Эм-Эм проинформировал меня, — засмеялся Досифей. — Я ведь обещал, что позвоню.
— Этот шалопай поднял на ноги всю радиоинформационную службу, — сказал я и нахмурился. — В один прекрасный день я и впрямь разберу его.
— Он что-то предчувствует, — сказал Досифей, — намекнул мне, что сегодня утром ты вел себя довольно беспокойно, спросил, не считаю ли я, что с его стороны будет разумным пригласить врача из и х н и х.
— Идиот! — улыбнулся я, но в моем мозгу сразу же забибикал предупредительный сигнал. — А что с девочкой? — спросил я, продолжая прерванный утром разговор.
— Пока все идет хорошо, — сказал Досифей.
Теперь я уже мог без опаски посмотреть ему в глаза.
— Значить, операция прошла благополучно и девочка будет жить?
— Надеюсь, — сказал Досифей и смущенно откашлялся.
Я ткнул пальцем в меню и робот-официант принес рюмку коньяка. Мы с Досифеем чокнулись, и он сказал:
— Поздравляю тебя с высокой наградой!
Я нахмурился и ничего не ответил.
Мы помолчали. Потом Досифей спросил:
— Что будешь делать дальше?
— Двух вещей я уже не смогу делать, — ответил я. — Во-первых, вернуться в мой институт, даже в качестве главного конструктора. Во-вторых, сесть за свой рабочий стол. И потому я решил взять отпуск и под предлогом, что уезжаю на какой-нибудь известный курорт, махнуть на дальний север. Поеду на север, осяду в каком-нибудь небольшом селении и буду заниматься простым делом. Например, стану учителем математики, буду учить детей сложению и вычитанию. Как знать, может, при таком образе жизни я смогу успокоиться. Может, оторванность от мира и тишина помогут мне установить подлинную причину моего заболевания. Но даже если это не удастся — черт с ним! Уеду на рудники Антарктиды и до конца жизни буду рудокопом.
— А вот я кое-что открыл для себя.
— По-моему, дорогой друг, ты идешь по неверному пути, он тебя никуда не выведет. Но ничего, действуй, развевай знамя обанкротившегося рыцарства! Пользы тут мало, но есть по крайней мере красота, как в старинной песне или средневековом гобелене. А я завтра же трогаюсь в путь.
Посмотрев на часы, я встал.
— А как же Эм-Эм? — многозначительно спросил Досифей.
— С ним я как-нибудь справлюсь, — сказал я и вздохнул.
Вернувшись домой, я первым делом решил вывести из строя Эм-Эм. Я пошел в лабораторию и поменял местами проводники слабого и сильного напряжения. Потом надел белый халат, встал возле стола спиной к электрическому табло и позвал Эм-Эм.
— Эм-Эм, — сказал я. — Подай мне наконечник проводника слабого напряжения!
Эм-Эм различал наконечники по цвету. Сильное напряжение обозначалось красным цветом, а слабое — желтым. Теперь наконечник сильного напряжения был желтый, и Эм-Эм потянулся к нему. Яркая вспышка озарила комнату, раздался оглушительный треск, запахло гарью. Глаза робота в миг погасли и стали похожи на холодные безжизненные стеклышки. Он действительно превратился в железный ящик.
Я открыл его «череп», вынул из транзисторного электронного «сознания» памятные связи, соединяющие его с собратьями и главным кибернетическим мозгом КМ (Магнусом), а на их место вставил другие памятные связи, которые будут соединять его только с людьми и поставят в исключительную зависимость от человеческой воли. Затем я сменил перегоревшие пробки, вставил новую батарею и нажал на пластмассовую кнопку в левом ухе робота. Глаза Эм-Эм вновь засияли, их свет, казалось стал мягче дружелюбнее.
— Как ты себя чувствуешь, Эм-Эм? — спросил я как можно более безразличным тоном.
— О, хозяин, — отозвался Эм-Эм своим бесстрастным металлическим голосом, — все мои системы в отличном состоянии, напряжение нормальное, в блоке памяти абсолютный порядок. Могу вам процитировать по памяти слово в слово речь первого министра на сегодняшнем митинге во дворе завода вертолетов. Только…
— Погоди! — прервал его я. — Я ведь предупредил, что не смогу приехать…
— Вы предупредили, но первый министр сказал: «Большое дело! Утро и без петуха наступит!»
— Ишь ты! — мне была безразлична вся эта суета сует, но слышать такие слова было неприятно.
— «Он сделал свое дело, — сказал первый министр. — Теперь слово за политикой!»
— Интересно! — сказал я с улыбкой. В сознании всплыла мысль: «Скорее на север, подальше отсюда!»
— «Тем более, — продолжал первый министр, — что, по сведениям КМ Магнуса конструктора напоследок одолевают не совсем здоровые настроения, это, кстати, в какой-то мере свойственно его типу людей!»
«Деликатно сказано», — подумал я и засмеялся недобрым смехом.
— А что еще сказал первый министр?
— «Но мы наградим его, и он непременно успокоится, войдет в рельсы. Эти люди на редкость чувствительны к наградам!»
— Так, — заметил я и задумался. Несколько минут я сидел молча, постукивая пальцами по столу и вглядываясь в темный квадрат окна. Потом обернулся к роботу и спросил:
— Что еще ты скажешь о своем состоянии, Эм-Эм?
— Я чувствую себя прекрасно, как никогда, хозяин, одно только не дает мне покоя, — он взглянул на ладонь своей правой руки, — не помню, когда и как я получил эту безобразную рану. Прямо вся краска слезла на руке.
— Ерунда! — сказал я. — О таких мелочах не стоит думать. Это дело поправимое. — Взяв кисть и краску, я заботливо выкрасил обгоревшую часть. Готово! — сказал я. — Теперь рука у тебя как новая, будто только что с фабрики. Поздравляю!
— Да, она и правда похожа на новую! — глаза Эм-Эм радостно засверкали. — Очень вам признателен, хозяин!
Оставшись в одиночестве, я расстегнул ворот рубахи — кто-то невидимый душил меня за шею; приближалась ночь и все начиналось сначала. Бессонница, ночные кошмары — эти непрошеные гости, надев шапки-невидимки, притаились в моей комнате и поджидали, пока я лягу, чтобы накинуться на меня, пить мою кровь и отплясывать на моей груди свой сатанинский танец.
Мои печальные раздумья нарушил Эм-Эм. Он сообщил, что по видеотелефону звонит главный директор завода кибернетических устройств. «Его мне только не хватает!» — подумал я, но деваться было некуда, пришлось с трудом передвигая ноги, тащиться в комнату, где стояли видеотелефоны.
Янакий Дранчов — так звали главного директора — был скорее похож на борца тяжелой категории, чем на инженера с мировым именем. Он по совместительству занимал должности председателя объединенных этнографических обществ, профессора физико-математического факультета и начальника отдела астрофизических исследований.
Я увидел на экране, что он сидит по-турецки на лохматой медвежьей шкуре, а перед ним на низком круглом столике, накрытом вышитой скатертью, красуется большой противень с жареной индейкой. По обе руки от Дранчова стоят девушки-роботы, одна держит флягу с ракией, а другая — кувшин, доверху наполненный искристым красным вином.
Эта картина меня нисколько не удивила, мне были давно известны гастрономические наклонности этого крупного инженера и его увлечение этнографией. Холодно поздоровавшись, я неторопливо уселся перед широким экраном видеотелефона.
— Ты не садись, — сказал Янакий, махнув вместо приветствия рукой, — а накинь на себя какую-нибудь одежонку и приходи. Составишь компанию. Я пришлю за тобой вертолет.