— Не стоит! — сказал я сухо. — Я только что вернулся с дороги и страшно устал. Благодарю за честь.
— Твое дело, — Янакий пожал плечами. — Ты много потеряешь, и сейчас я тебе объясню почему. Слышал, что ты побывал в сердце Африки.
— Да, — сказал я.
— Ну и как там? Чем тебя кормили?
Я рассеянно улыбнулся, подумал и беспомощно развел руками.
— Знаешь, я просто забыл.
— Это меня нисколько не удивляет, — сказал Янакий, укоризненно покачав головой. — Порой ты даже не замечаешь, что ешь. Однажды на приеме у первого министра были великолепные крабы, а когда на другой день я тебя спросил, понравились ли тебе устрицы (устриц мы в тот вечер и не нюхали), ты ответил: «Да, устрицы были великолепные!» «Жалко, что не было крабов!» — сказал я. Ты скорчил кислую гримасу и согласился: «В самом деле, почему не было крабов? Я так давно их не ел!»
Янакий весело и добродушно хохотнул, покрутил усы и поднял вверх указательный палец, будто бы вспомнил что-то очень важное. Он сказал:
— Я вот тебе намекнул сейчас, что ты много потеряешь, если не придешь. А потеряешь вот почему. Ты видишь эту индейку? Большое дело, индейка как индейка, скажешь ты. Нет, дорогой, эта индейка не простая, потому что она последняя. Вот, говорят, на вкус и цвет товарища нет. Это верно. Одни, например, любят кушать цыплят фабричных, а другие — простых, деревенских, что роются в навозе. Лично я предпочитаю деревенских, которые уже, можно сказать, перевелись. Но с индейками дело обстояло несколько иначе: был один аграрно-промышленный комплекс, одно хозяйство, где выращивали индеек естественным способом, то есть на лоне природы, на солнце и чистом воздухе. Некоторые из этих птиц попадали к нам, ценителям естественного продукта. Я, знал, например, где находится магазин этого хозяйства. Пошлю робота, и он притащит отменную жирную индейку.
Так было до прошлого года. А осенью районная КМ подала сигнал, что в аграрно-промышленном комплексе не все в порядке. Обратились к окружной КМ и попросили ее выяснить, в чем дело. Окружная КМ доложила, что уязвимым местом работы является хозяйство, где выращиваются индейки, — по ее мнению, примитивный способ откорма птиц приносит убытки, — и посоветовала правлению аграрно-промышленного комплекса перевести откорм индеек на индустриальные рельсы, что поможет покрыть убытки и приведет к увеличению доходов. Сказано — сделано. Правление построило современную птицефабрику, где индюшата будут выводиться в инкубаторах и расти под искусственным солнцем.
Спрашивается, зачем нужно было окружной КМ давать такой совет? Неужто экономика аграрно-промышленного комплекса так уж пошатнулась бы оттого, что в одном-единственном хозяйстве продолжали бы откармливать птиц естественным способом?
Знаю, мой вопрос неуместен. Ведь я и мой завод создаем машины, которые действуют безошибочно, кибернетическая система ни за что не назовет черное белым! Указывая, что промышленное птицеводство рентабельнее, машина говорит чистую правду.
Вот каким образом, дорогой профессор и г л а в н ы й конструктор, наше детище КМ лишило своих родителей удовольствия лакомиться настоящим птичьим мясом. Но ругать своих детей за то, что они не угождают нашим капризам — последнее дело.
Так вот, эта индейка, которую ты видишь на столе, одна из тех, из последних. И потому я тебе сказал, что ты много потеряешь, если не приедешь ко мне. Ну да ладно. Я хотел поздравить тебя с высокой наградой. Позволь мне в твою честь осушить этот кувшин вина и пожелать тебе здоровья, новых кибернетических установок и — звания академика. Твое здоровье!
— Будь здоров! — сказал я и потер лоб: у меня кружилась голова.
Когда окружающие предметы перестали прыгать и двоиться, я позвонил Лизе. Долгое время на экране не было ничего, кроме серо-белых черточек, потом эта мерцающая завеса мгновенно исчезла и появилась Лиза, словно вынырнувшая из небытия. Она была в ночной сорочке, на плечах — легкая шерстяная шаль.
— Здравствуй, Лиза! — сказал я. — Я, случайно, тебя не разбудил?
— Нет… впрочем, да, — Лиза сделала попытку улыбнуться. — Я только было задремала. Как твои дела? Когда ты вернулся?
— Лиза, — сказал я и запнулся. — Ты говорила, что хочешь отправиться со мной в путешествие.
— Я хочу быть с тобой! — ответила Лиза.
— А если мое путешествие будет тянуться месяцы, годы? — спросил я.
— Значит, и я буду путешествовать с тобой месяцы и годы. А почему ты спрашиваешь?
— Я прошу тебя подумать серьезно.
— Все равно, — сказала Лиза, — другого я не придумаю. — Она наклонилась, чтобы поднять край шали, и я увидел на экране ее небольшие округлые груди.
— Гм. В таком случае, ты должна завтра утром, в пять часов, быть у меня. — Помолчав, я добавил. — И захвати все необходимое.
Потом, когда разговор уже давно был окончен, в моем сознании неожиданно всплыл вопрос. Интересно, почему она вышла разговаривать в холл, когда в спальне — я отлично знал это — тоже есть телефон. Этот вопрос в какой-то мере интересовал меня, но я слишком устал, чтобы копаться в нем. Махнув рукой, я вызвал Эм-Эм. Когда он явился, я сказал:
— У меня к тебе три просьбы. Во-первых, узнай, на каком аэродроме стоит самолет, который я получил в награду, и распорядись чтобы к шести часам он был готов к вылету. Во-вторых, приготовь в дорогу мои вещи согласно указанию «А» и, в-третьих, разбуди меня без десяти пять и сообрази в большой столовой завтрак на двоих.
Но Эм-Эм не пришлось меня будить, я проснулся после кошмарного сна вскоре после полуночи. Самого сна я не помню, все затянуло глубокой непроницаемой зеленой мглой. В душе остался осадок болезненной печали, похожей на тоску человека, который навсегда расстается с любимым существом. Я долго всматривался в светящийся циферблат электронных часов и всячески пытался вдолбить себе, что причины тосковать о чем бы то ни было у меня нет, что тоска — это плод фантазии авторов старинных книг, что если я убегу от своей работы, уеду из большого города, избавлюсь от того же Эм-Эм, который часто мне надоедает, то это только к лучшему, — в будущем у меня все будет хорошо. Но мне так и не удалось ничего доказать, я понял, что хитрю с самим собой; отчаявшись побороть это чувство, я дал ему полную волю — пусть бушует, пока не выдохнется.
К трем часам выдохся я сам, а может, просто испугался, потому что из неведомых темных уголков высунули мышиные мордочки подлые вопросы, они интересовались, хорошо ли я все продумал, не лучше ли отложить отъезд на север на завтра или, скажем, на послезавтра. Я как ужаленный вскочил с постели, побежал в ванную и встал под холодный душ. Потом оделся по-дорожному и пошел в кабинет просмотреть бумаги. На столе лежали чертежи моей новой КМ, которая сможет самостоятельно руководить производством себе подобных и работать над усовершенствованием своих управленческих и организаторских качеств. Я подержал чертежи в руках и, вполне сознавая, что совершаю чудовищное преступление, — убиваю свое детище, — разорвал их на куски и выбросил в корзинку. Часть обрывков рассыпалась по ковру. Только успел я с облегчением вздохнуть и закрыть глаза, как явился Эм-Эм и доложил, что приехала Лиза и он провел ее в большую столовую.
— Где твои вещи? — спросил я, рассеянно протягивая Лизе руку.
— Ты сначала поцелуй меня, пожелай доброго утра, а потом уже спрашивай о вещах, — рассердилась Лиза. Потом вдруг обняла меня, поцеловала в губы и начала кружиться вокруг меня, хлопая в ладоши. — Едем?
Эм-Эм заставил стол едой — как и подобает для завтрака в большой столовой. Лиза с аппетитом ела все подряд, глаза ее смеялись.
«Спросить, кто был у нее вчера вечером?» — мелькнуло у меня в голове, но я решил не портить ей хорошего настроения и промолчал. Да и какое это имело значение? Ведь пройдет всего несколько часов и все, что происходило вчера, станет далеким прошлым! В конце концов, какое я имею право сердиться на нее? Она готова отправиться со мной в полную неизвестность, не спрашивая, куда и зачем мы едем, на какой срок и вернемся ли сюда вообще, и есть ли там, куда я везу ее, театры и горячая вода. Главное, существенное — это ее доверчивость и самоотверженность, а то, что было вчера, — если вообще что-нибудь было, — мелочь, о которой не стоит думать. Человеку не следует думать о мелочах, когда он расстается с чем-то большим и значительным.
Такие мысли роились у меня в голове, и мне было и хорошо, и грустно. Я выпил чашку крепкого кофе, насильно проглотил несколько кусочков хлеба, задумался, потом вдруг спохватился и сказал Лизе: «Пожалуйста, извини. Я должен написать важное письмо. Это не отнимет много времени. А ты пока завтракай. Спешить не надо — время у нас есть». Я пошел в кабинет, нажал красную кнопку пишущей машинки и принялся диктовать: «Местному филиалу Всемирного бюро трудовых ресурсов. Прошу разыскать гражданина Ивана Настева, бывшего инженера Международного комбината детских игрушек, в настоящее время работает в Гренландии на рыбоконсервном заводе. Прошу вернуть его обратно и назначить на постоянную работу». В этом месте у меня произошла заминка. Если я напишу «у этого товарища тяжело больна жена» или «этот товарищ занимается исключительно трудной работой по выведению редких видов роз», в Бюро посмеются и скажут, что профессор Димов писал в невменяемом состоянии. «Этот товарищ, — продиктовал я и покраснел, потому что не привык врать, — получил от меня специальную задачу в связи с разработкой нового технологического проекта. — Я вздохнул и вытер ладонью лоб. — Главный конструктор профессор Иосиф Димов».
Сняв лист с машинки, я протянул его Эм-Эм, приказал положить в конверт и отправить в местный филиал Всемирного бюро трудовых ресурсов.
В это время прибыл вертолет, дежурные по вертолетной площадке принялись грузить в него наши вещи. Эм-Эм протянул мне листок, на котором он записал номер самолета и точное время вылета. В нашем распоряжении было полчаса.
— Следи за порядком в квартире, — сказал я Эм-Эм, перед тем как выйти на лестницу. — И запомни: главное, что от тебя требуется, — это записывать регулярно научную и