О тех, кто первым ступил на неизведанные земли, О мужественных людях — революционерах. Кто в мир пришел, чтобы сделать его лучше.
О тех, кто проторил пути в науке и искусстве. Кто с детства был настойчивым в стремленьях И беззаветно к цели шел своей.
Глава перваяЧЕТВЕРТОЕ ПОКУШЕНИЕ
«ПРАВИТЕЛЬСТВЕННЫЙ ЛИСТОК», 6 февраля 1880 года:
«Пятого сего февраля в седьмом часу пополудни в подвальном этаже Зимнего дворца под помещением главного караула произошел взрыв. При этом убито восемь и ранено сорок пять человек нижних чинов караула от лейб-гвардии Финляндского полка… Приступлено к выяснению причин взрыва».
ОТ ИСПОЛНИТЕЛЬНОГО КОМИТЕТА:
«По постановлению Исполнительного комитета пятого февраля в шесть часов двадцать две минуты вечера совершено новое покушение на жизнь Александра-вешателя посредством взрыва в Зимнем дворце… К несчастью родины, царь уцелел. С глубоким прискорбием смотрим мы на погибель несчастных солдат царского караула, этих подневольных хранителей венценосного злодея.
Еще раз напоминаем всей России, что мы начали вооруженную борьбу, будучи вынуждены к этому самим правительством, его тираническим и насильственным подавлением всякой деятельности, направленной к народному благу.
Объявляем еще раз Александру Второму, что эту борьбу мы будем вести до тех пор, пока он не откажется от своей власти в пользу народа.
Призываем всех русских граждан помочь нам в этой борьбе против бессмысленного и бесчеловечного произвола, под давлением которого погибают все лучшие силы отечества».
7 января 1880 года. Летучая типография «Народной воли».
Поздним вечером одиннадцатого февраля 1880 года Александр Второй в Зимнем дворце в своем кабинете ждал графа Лорис-Меликова, которого вызвал специальным нарочным. Дежурному адъютанту было сказано: «Если придет Победоносцев — я болен».
Михаил Тариелович Лорис-Меликов, армянин по национальности, на зависть, страх и удивление немногих, самых близких фаворитов царя, делал стремительную карьеру при дворе. Получивший военное образование, мужественный офицер, он отличился в русско-турецкой кампании 1877–1878 годов, командовал взятием Кары и Эрзерума, затем, в семьдесят девятом, был назначен временным генерал-губернатором Харькова, где показал себя администратором, точно понимающим сложную современную обстановку, твердым в искоренении «нигилизма», однако неприемлющим старые полицейские меры: у него появился свой, гибкий, как считал не без основания Александр Второй, стиль борьбы с крамолой, прикрытый либеральною фразой, что подкупало передовое общественное мнение. Так воспринимался новый приближенный русским самодержцем, однако до конца царь не знал и не понимал Лорис-Меликова.
В январе 1880 года граф Лорис-Меликов был отозван из Харькова в Петербург, а взрыв в Зимнем дворце пятого февраля стремительно ускорил его феерическое продвижение на самый верх правительственной пирамиды.
…Сейчас, поднимаясь по мраморной лестнице Зимнего, граф не знал, зачем призван в столь поздний час пред императорские очи, и волновался чрезвычайно, но не за себя. Волнение его было особого рода: после нового покушения Лорис-Меликов боялся за резкий поворот в намерениях русского императора во внутренней политике.
Волновался и Александр Второй, ожидая графа. Хотя царь приготовился к разговору, решение было принято окончательно, и все-таки он опасался: вдруг Лорис-Мелпков откажется от той непомерной ноши, которую он собирается взвалить на его плечи?
Лорис-Меликов возник в кабинете, смуглый, с рыжеватой бородой и внимательным, жгучим взглядом темных глаз. Царь сделал движение навстречу графу.
— Рад! Рад, Михаил Тариелович. И прости, что так поздно…
— Но государь! — запротестовал Лорис-Меликов. Александр Второй не дал говорить, повел гостя к камину, приобнял за плечи, ощущая офицерскую моложавую стать пятидесятипятилетнего графа. Они расположились в мягких низких креслах.
Тяжелые шторы на окнах были плотно задернуты, в камине мирно потрескивали березовые поленья, постепенно покрываясь алой пленкой золы.
— Извини, Михаил Тариелович, — нарушил молчание царь, — но я опять об этом… Неслыханно!.. У меня во дворце! Они устроили за мной настоящую охоту! Я стал посмешищем всех дворов Европы! — Поймав в глазах Лорис-Меликова еле уловимое осуждение, он подавил вспышку гнева, и только частое подрагивание ноздрей выдавало состояние самодержца. — После новых арестов шеф жандармов твердит: с крамолой покончено.
— Дрентель действительно делает все, что в его силах, — сказал граф, стараясь своему голосу придать полную бесстрастность.
— И сейчас? — Александр Второй иронически усмехнулся.
— Да, ваше величество, и сейчас. Поднято на ноги все Третье отделение, вся агентура. С пятого февраля проверяется каждый поезд…
— Чего они добиваются, эти люди? — перебил царь. — Мстят?
— Все мы допускаем одну ошибку. — Лорис-Меликов смотрел прямо в лицо царя и видел в нем одно: страх. — Не следует упрощать нигилистов. Мстят? Да. Но это не главная их цель. Я читаю всю подпольную литературу «Народной воли».
— Интересно? — Сарказм прозвучал в голосе царя.
— Познавательно. Наводит на размышления. Конечно, если смотреть на этих людей глазами Третьего отделения, — шайка разбойников, кровавые убийцы…
— Кто же они, по-вашему? — нетерпеливо перебил царь.
— Только не шайка разбойников. — Граф старался говорить бесстрастно: он знал склонность государя искать в интонациях собеседника скрытый смысл. — Мы недооцениваем народовольцев. А террористические акты, как они утверждают, вынужденная мера, ответ на белый террор и нежелание правительства идти на изменения политического строя в пользу народа.
— Да ты, граф, якобинец! — воскликнул Александр Второй, впрочем, как будто шутливо. — Мой ближайший приближенный — якобинец!
— И у «Народной воли», — продолжал Лорис-Меликов теперь с еле уловимым напором, — есть конкретная программа, идеалы…
— И они за них умирают, — с желчью перебил царь.
— Да, ваше величество. И умирают, надо отдать им должное, с достоинством. А самое печальное то, что им многие сочувствуют: студенты, рабочие люди, немалое число наших краснобаев-либералов. Найдутся сочувствующие и среди офицеров.
— Возмутительно! — Александр Второй ударил кулаком по подлокотнику кресла. — Не скрою, граф, иногда я думаю: прав Константин Петрович — крамолу надо вырывать с корнем, быстро, решительно, пока она еще не пустила корни по всей империи.
«Вот! — сказал себе граф Лорис-Меликов. — Пора!»
— Нет, ваше величество, — его голос звучал твердо. — Победоносцев не прав: он смотрит назад, а надо смотреть вперед.
— Так что же?.. Что же нам делать?
Граф Лорис-Меликов считал себя патриотом России и с позиций класса, который представлял, был таковым. С самого начала царствования Александра Второго он был убежденным сторонником проводимых реформ и, возможно, одним из первых государственных деятелей, увидевших половинчатость начатых преобразований. Аналитический острый ум Лорис-Меликова позволил ему разглядеть главную черту Александра Второго: его опасение за неограниченную самодержавную власть, его страх перед пробужденными силами народа. Возможно, что царь и не предполагал, не предвидел возникновения этих новых сил в русской жизни. Реформы остановились на полпути. Им противилось высшее дворянство, духовенство, старый, закоснелый бюрократический аппарат в обеих столицах и в провинции. Реформы были чужды и страшны консервативному мышлению придворной элиты. Столпом и олицетворением этой реакционной знати был обер-прокурор Священного синода Победоносцев. Но явились при дворе и новые люди, понимающие, что в абсолютной неограниченной власти таится гибель России.
При дворе постепенно сложилась новая партия. В нее входили министры, дипломаты, несколько личных приближенных царя. Появившись в Петербурге, граф Лорис-Меликов, давно состоявший в дружбе со всеми людьми этой партии, стал если не ее лидером, то уж центром наверняка. Конечной целью преобразовательных политических замыслов графа Лорис-Меликова была конституционная монархия. Введение конституции в России — вот чем должна завершиться начавшаяся реформистская деятельность. Но это длительный процесс. Только шаг за шагом возможно претворять его в жизнь. Так втайне мыслили Лорис-Меликов и его сторонники. Они понимали, что неограниченная абсолютная пожизненная власть царя-самодержца ведет к апатии общественной мысли и парализует государственную активность народа. Насколько это губительно для любой политической системы и, в частности, в государстве Российском, становилось все более очевидным даже преданным царю политикам.
Но слово «конституция», прямо или завуалированно повторяющееся в передовых газетах и журналах страны, никогда не произносилось при дворе, а если и произносилось сторонниками Победоносцева, то только в ругательном смысле. Это слово молчаливо обходили в своих разговорах с царем и люди Лорис-Меликова.
Однако шли годы, и в мышлении Александра Второго происходили, хотя и медленно, перемены. Ему хватало наблюдательности и проницательности, чтобы видеть, ощущать недовольство в обществе, особенно студенческой молодежи и образованных кругов, как говорили тогда: в стране росла оппозиция. Надо было что-то предпринимать. Идти дальше, за новыми людьми? Размышляя о продолжении и углублении реформ, царь, может быть, и сам произносил про себя это слово — «конституция», запечатленное в его сознании в виде раскаленных красных букв. Если бы он решился на введение хотя бы начатков конституции сразу после крестьянской, земской и судебной реформ, возможно, историческая судьба России сложилась бы иначе, а сам царь-реформатор избежал бы своего ужасного конца… Но прошло уже почти двадцать пять лет. Впереди был и второй путь — назад, к всяческому укреплению самодержавия, под сень церковных сводов, куда звал обер-прокурор синода. Император трудно, мучительно склонялся к первому пути.