— Святой отец, Петр Гаврилович. Я в недоумении. В библии сказано, что мир божий стоит шесть тысяч лет, а вот в книгах по геологии я прочитал… научно доказывается: земля наша существует миллионы лет.
Отец Петр в ответ оглушал класс цитатами из святых книг, постепенно распалялся, приходил в ярость, топал ногами, выгонял в конце концов Кибальчича из класса. Возмутительное "безбожие" лучшего ученика гимназии по настоянию слуги церкви обсуждалось на педсовете. Однако на следующем уроке снова поднимался со своей парты Николай Кибальчич и невозмутимо задавал очередной каверзный вопрос.
…Да, в журнале "Винт" был сатирический отдел, но главным, безусловно, считался второй отдел — общественно-политический, где помещались серьезные статьи. Коля Кибальчич опубликовал две свои большие работы: первую о бунтах Степана Разина и Емельяна Пугачева, вторую — о Великой французской революции. Тогда он, Саша Михайлов, пожалуй, не придавал значения этим статьям, только удивлялся, сколько всего перечитал Кибальчич, работая над ними: собрания сочинений историков Костомарева и Попова, на французском языке труды Минье и Эдгара Кинэ.
"А ведь это характерно, — думал сейчас Михайлов, — он исследовал природу, причины крупнейших народных восстаний России и самую грандиозную революцию в Европе в восемнадцатом веке".
Помнится, статьи были написаны ярко, с жаром, свободно. О журнале узнало начальство, скорее всего разнюхал о нем надзиратель Киселевич, но ни один номер "Винта" в руки преподавателей не попал. Однако подпольная редакция вынуждена была прекратить свое существование.
В последний же год пребывания Николая Кибальчича в гимназии произошли два инцидента, чуть было не кончившиеся исключением лучшего ученика из стен учебного заведения.
Учился вместе с Кибальчичем и Сильчевским Миша Слищенко, мальчик робкий, застенчивый, хотя его отец был одним из богатейших купцов Новгорода-Северского. А русскую и всеобщую историю преподавал в старших классах некто Безменов. Сочетание тупости с чрезмерным самомнением, мстительность, помноженная на скудные знания, и постоянная, почти патологическая страсть к взяткам и вымогательствам — вот общественное лицо сего педагога. И возник конфуз: попросил Безменов у отца Миши Слищенко взаймы крупную сумму денег и получил отказ. В отместку стал Безменов ставить в классный журнал робкому безответному Мише единицу за единицей, даже не вызывая его. Мальчик не протестовал — уж таковым был его характер. И вот после очередной единицы, с удовольствием и мстительной улыбкой поставленной Безменовым в журнал против фамилии Миши, поднялся со своей парты Николай Кибальчич и, прямо глядя в глаза "педагога", сказал спокойно и ровно:
— Господин Безменов! Вы ни разу не спрашивали Слищенко, а ставите ему единицы. За что? Только за то, что его отец не дал вам взаймы?
— Да как… — педагог Безменов не мог найти слов.
Кибальчич между тем продолжал:
— Это, господин Безменов, неблагородно и недостойно вас, как человека и учителя. Вы для всех нас должны быть образцом чести, а поступаете низко и подло. А потому, смею вас уверить, вы заслуживаете одного — презрения.
Тут встал из-за парты Мика Сильчевский и, слегка охрипнув от волнения и решительности, выпалил:
— Я полностью поддерживаю Кибальчича и вполне разделяю его мнение о вас.
Безменова в буквальном смысле слова сковал столбняк, потом его залило пунцовой краской, и он стремглав вылетел из класса — прямиком к директору гимназии.
Тут же был собран экстренный педагогический совет. На нем Безменов в компании с отцом Петром Хандожинским настаивали на исключении Николая Кибальчича из гимназии с "волчьим билетом". Однако за лучшего ученика заступились многие преподаватели, и прежде всего директор гимназии Павел Федорович Фрезе, который преподавал математику и познаниями и способностями Кибальчича, как он говорил впоследствии, был потрясен: подобных воспитанников на его долгов педагогическом веку не было.
Дело ограничилось семидневным карцером, куда были водворены Кибальчич и Сильчевский, мгновенно ставшие героями гимназии. Товарищи тайком таскали им провизию в карцер, а Саша Михайлов доставлял книги по списку, врученному ему Колей.
И в тот же год…
Мартовским прохладным вечером после уроков шли по Губернской улице трое друзей: Саша Михайлов, Мика Сильчевский и Коля Кибальчич, который увлеченно пересказывал последнюю статью Писарева в "Отечественных записках".
Вдруг он прервал себя на полуслове и побежал вперед.
У колодца дюжий полицейский, квартальный, избивал человека. Избивал садистски, с удовольствием, крякая при каждом ударе. Человек пытался закрыться руками, в широко раскрытых глазах были ужас, боль… и смирение…
— Не смейте! Не смейте! — Коля Кибальчич подлетел к квартальному. — Не смейте бить!
Мика и Саша уже были рядом, но все произошло так быстро, что они не успели вмешаться.
— Чего? — повернулся квартальный к Кибальчичу. Вспотевшее лицо его было дико. — А ну, пошел отсюда! — И он замахнулся для следующего удара…
Но удара не получилось: Коля схватил квартального за шиворот, повернул к себе и закатил по красной физиономии такую увесистую оплеуху, что блюститель порядка отлетел в сторону.
А Кибальчич, весь дрожа, шел на квартального и кричал яростно:
— Нельзя бить людей! Н-не имеете п-права!..
Вокруг уже собралась толпа, послышались возгласы:
— Правильно!
— Самому досталось!
— Не нас одних бить!
На педсовете Безменов и Хандожинский снова, уже в категорической форме, настаивали на исключении "неисправимого смутьяна" из гимназии, но Павел Федорович сказал:
— Кибальчич вступился за достоинство человека Конечно, пускать в ход кулаки… Я думаю так, господа: ограничимся карцером.
Большинство педагогов поддержали директора…
Однако события в последнем классе имели последствия. Лучший ученик гимназии, единственный претендент на золотую медаль, несмотря на блестящие работы и ответы на всех выпускных экзаменах, получил лишь серебряную медаль. И это была первая, уже социальная несправедливость, с которой лично, впрямую столкнулся Николай Кибальчич в родном отечестве…
…Александр Михайлов привычно мерил каземат из угла в угол по диагонали — пять шагов в одну сторону, пять — в другую. Из окна падала яркая полоса света, увеличив и четко нарисовав на стене квадраты металлической решетки. Там, на воле, стоял солнечный мартовский день.
Тот августовский вечер на обрыве Десны… Лето 1871 года. На следующий день Кибальчич и Сильчевский уезжали в Петербург держать экзамены: Коля — в Институт инженеров путей сообщения (этот выбор был сделан еще в конце шестого класса), Мика — в университет, на факультет филологии.
Они втроем Коля, Мика и он, Саша Михайлов, — пришли на любимое место Кибальчича. Внизу, под крутым высоким обрывом, делала плавный поворот Десна, широкая, многоводная, с вереницей барж, которые, казалось, не двигались, стояли на месте. Справа, уже неясно видимый во мгле, раскинулся город, поблескивая в последних закатных лучах солнца куполами всех своих тринадцати церквей, а прямо перед глазами простиралась неоглядная даль. Летел в лицо вольный тугой ветер, и было огромным темнеющее небо над головой.
Коля принес с собой длинную трубку, завернутую в бумагу, — ракету.
— Сейчас мы ее, голубушку, запустим! — сказал Кибальчич. — В честь расставания с родными пенатами! — Он стал снимать с ракеты бумагу. — Сейчас она взовьется. Между прочим, самая большая из всех, какие я делал.
— Коля, — попросил Сильчевский, — подождем, пока стемнеет.
— Что же, подождем!
Они сели на шершавый ствол поваленного ветром осокоря.
— Коля, — спросил Саша Михайлов, — скажи: почему все-таки Институт инженеров путей сообщения? Почему ты хочешь работать на железных дорогах?
И Мика и Саша чрезвычайно удивились: всегда спокойный, уравновешенный, Николай Кибальчич вскочил, глаза его вспыхнули, на щеках выступил румянец, заговорил он возбужденно, страстно, горячо:
— Неужели вы не понимаете? Для России железные дороги — все! Необходимо державу покрыть густой сетью железных дорог! В этом залог нашего расцвета и процветания! Транспорт, быстрые перевозки! Это же прямой путь к развитию новых отраслей промышленности, путь к народному богатству! — Он уже быстро ходил над самым обрывом. — Подумайте! Россия изобилует полезными ископаемыми, лесом, у нас пропасть природных богатств… А железные дороги позволяют все это умело эксплуатировать. Появятся новые заводы и фабрики, разовьется торговля. Нужны только настоящие хозяева, умные, рачительные, энергичные. А вместе с экономическим прогрессом будет развиваться народ, его просвещение и благосостояние. Цивилизация в России сделает гигантский скачок, и мы догоним передо-вые страны Западной Европы. Вот что такое железные дороги!
Уже совсем стемнело. Густая сиреневая даль лежала перед ними, и с нею сливалось, тоже густо-сиреневое, небо. В этой необъятности тускло блестела Десна и баржи на ней были уже невидимы.
— Мика! — Голос Кибальчича прерывался от возбуждения. — Давай спички! — Он установил ракету на две распорки из проволоки, чиркнул спичкой, поднес огонек к шнуру запала.
Огонь змейкой пробежал по шнуру, посыпались искры, все ярче и обильнее, зашипело, полыхнуло дымом, хлопнуло, на хвосте ракеты вспыхнул огненный язык, и ее длинное тело, вздрогнув, устремилось в сиреневое небо.
Ракета летела все вверх, тянула за собой огненнодымный хвост, сыпала искрами, стала уменьшаться…
Она уже была над Десной, и там начала терять высоту, замедлять свое скольжение по небесной сфере и вдруг, вспыхнув ярко, ослепительно, сгорела на глазах…
— Вот т-так ракета к-когда-н-нибудь… — И на всю жизнь запомнил Александр Михайлов глаза Кибальчича в то мгновение: они сияли непонятным, странным светом. — К-когда-н-нибудь ракета поднимет ч-чело-века в небо. А может быть, и к д-другим мирам!..
"…Да, это так, — думал сейчас Александр Михайлов и с отчаянием, и с тоской, и с чувством давящей вины, — тогда из Новгорода-Северского уезжал в Петербург будущий ученый, изобретатель, мыслитель".