…Ничего этого, естественно, не знал Николай Кибальчич.
Меряя камеру из угла в угол, встречая настороженные взгляды молчаливой охранки, он еще надеялся.
Был объявлен день казни — третье апреля 1881 года. Можно лишь представить степень нравственных мук Николая Кибальчича в эти последние дни и ночи его жизни.
Наконец он понял: ждать бесполезно. Судьбу своего проекта он не узнает. И Николай Иванович Кибальчич успокоился. Ему необходимы были спокойствие и ясная голова — для завершения одного дела. Эти его мысли должны вырваться из тюремных стен, дойти на волю. Написать брату Степану? Но письмо обязательно будет прочитано тюремными властями. И не выйдет отсюда. Значит, остается последнее…
Он попросил вызвать начальника тюрьмы. Тот явился немедленно.
— Я пожелал бы написать последнее письмо, — сказал Николай Кибальчич, глядя прямо в глаза начальника тюрьмы, в которых ему почудилось сочувствие.
— Кому?
— Государю императору.
— Прошение?
— Д-да… — Кибальчич не смог преодолеть крайнего волнения. — Д-для прошения государю я желал бы получить письменные п-принадлежности…
Ему принесли бумагу, чернила, ручку.
Кибальчич сел к маленькому столу, вделанному в стену, обмакнул перо в чернила…
"Ваше Императорское Величество.
Не как человек партии, прибегающий ради партийных интересов к преувеличениям и неправде, а как человек, искренне желающий блага родине, искренне ищущий мирного выхода из теперешнего евозможного положения, имею честь обратиться к Вашему Величеству с этим письмом; я считал бы себя счастливым, если бы мог надеяться, что мое заявление хоть в самой слабой степени посодействует выходу из того заколдованного круга, в котором очутилась наша страна…"
Николай Кибальчич писал и писал, отрывался, думал, искал нужные слова. На письмо ушла первая половина ночи со второго на третье апреля 1881 года… Если бы у него была возможность обратиться с этими мыслями к "Народной воле", к единомышленникам, общественному мнению России! Но сейчас был единственный человек, к которому из камеры смертников могло дойти его послание, — русский самодержец. И это письмо, адресованное царю, стало политическим завещанием Николая Кибальчича.
Новый император России, тридцатишестилетний Александр Третий, грузный, с вялым полным лицом, тяжело ходил по своему кабинету в Аничковом дворце. Адъютанту было сказано: "Никого не допускать, кроме Константина Петровича".
Царь проснулся рано, завтракал один без всякого аппетита, выпил большую рюмку французского коньяка, но облегчения не почувствовал. Царь нервничал.
Часы в золотом футляре с двумя маятниками пробили одиннадцать. За окнами сияло яркое весеннее утро, солнце отражалось в лужицах на аллеях парка. Под деревьями еще лежал голубоватый снег. Было третье апреля 1881 года.
В дверь дважды громко постучали.
Александр Третий знал этот стук.
— Да! Прошу! — нетерпеливо сказал русский самодержец.
В кабинет вошел обер-прокурор Священного синода Константин Петрович Победоносцев, высокий, худощавый, очень подвижный для своих пятидесяти четырех лет, с бледным лицом фанатика, на котором в глубоких глазницах выделялись глаза — острые, с расширенными зрачками. Их медленный, неотпускающий взгляд, странным образом завораживающий, вызывал у царя невольный трепет. Победоносцев был воспитателем Александра Александровича с ранних юношеских лет и имел на своего воспитанника огромное, подавляющее влияние.
Победоносцев осенил самодержца крестным знамением.
— Ну, Константин Петрович? Как?
— Они казнены, ваше величество! — спокойно ответил обер-прокурор Священного синода.
— Вот! Вот! — Нервное возбуждение охватило Александра Третьего. — А вы сомневались в моей твердости! Я сказал вам: они будут повешены! И они повешены. Отец отмщен!
— Повешено пятеро, ваше величество.
— Знаю, знаю. — Царь тяжело заходил по кабинету. — И как только эта еврейка… Как ее?
— Гельфман, ваше величество.
— Да, Гельфман. Как только родит — ребенка в приют, а ее — на виселицу.
— Ваша твердость, государь, придает мне веры и надежды.
— Сядем, Константин Петрович. — Оба сели на мягкий диван возле горячего бока кафельной печи. — А что народ?
Победоносцев усмехнулся, растянув тонкие губы.
— Народ безмолвствует. И он ждет, ваше величество. — В голосе Победоносцева прорвались страстность и нетерпение. — Ждет вашего твердого, самодержавного слова.
— Какого? — Александр Третий знал, какого слова от него ждет не русский народ — обер-прокурор Священного синода, его учитель. И он в душе склонялся же произнести это слово, но ему нужна была поддержка.
— Россия ждет вашего манифеста, государь! Каким курсом поведете вы своих чад? В гибельную бездну западных демократий, куда влекут всех нас Лорис-Меликов, Валуев и еже с ним, или к сияющим вершинам русского национального духа, по испытанной столбовой дороге вседержавного управления вашей богом данной власти? О государь! Ничего не осталось от выдержки Победоносцева: он вскочил с дивана, быстро заходил по кабинету, глаза его пылали. — Я боюсь, что вы поймете меня превратно, в сих словах вам почудится кощунство… Но, ваше величество! В трагическом событии первого марта свершился не только дьявольский умысел, но был и промысел, ниспосланный свыше государству российскому.
— Это как? — прошептал Александр Третий, не веря своим ушам.
— Вспомните, государь, — и теперь в голосе Победоносцева звучали твердость и непреклонность, — какой повергающий в ужас документ утвердил для опубликования в "Правительственном вестнике" в бозе почивший Александр Николаевич, давший себя увлечь антихристам, врагам веры, престола и отечества? Утвердил утром первого марта?..
И здесь необходимо сделать два небольших экскурса в историю — назад и вперед.
После назначения графа Лорис-Меликова на пост председателя Верховной распорядительной комиссии по охране государственного порядка и общественного спокойствия прошло около года, и казалось, благодаря энергичной деятельности графа и его сторонников в государстве действительно настало умиротворение: новых покушений на царя и других террористических актов со стороны "Народной воли" не было.
Главная цель жизни Лорис-Меликова — введение конституции в России, — похоже, была близка. Двадцать восьмого января 1881 года Михаил Тариелович подал Александру Второму "Всеподданнейший доклад министра внутренних дел", который вошел в историю как "Конституция графа Лорис-Меликова". Это был проект "общей комиссии", члены которой должны быть выбраны на местах, и комиссии предоставлялось право разработки новых законопроектов, утверждавшихся в последней редакции царем. В записке были подробно перечислены конкретные проекты, которыми предстоит заняться комиссии, и они, разработанные представителями общества, уже конституционно должны были как бы завершить "великие реформы" Александра Второго. Царь одобрил этот воистину примечательный документ[6], передав его на рассмотрение кабинета министров.
Шестнадцатого февраля 1881 года "особое совещание" кабинета министров обсудило докладную записку Лорис-Меликова о созыве всеобщей законодательной комиссии и тоже одобрило ее всем составом — девятью подписями. Среди них стоит росчерк цесаревича Александра, который через двенадцать дней станет Александром Третьим. Очевидно, тогда он не мог в полном одиночестве идти против течения, и не было рядом поддерживающей силы Победоносцева — обер-прокурора Священного синода на совещание не пригласили. На следующий день, семнадцатого февраля, на этом документе появилась резолюция Александра Второго: " Исполнить".
Затем по приказанию царя в министерстве внутренних дел под руководством графа Лорис-Меликова был разработан "Проект правительственного сообщения" — для публикации в "Правительственном вестнике". Собственно, это был тот же текст "Всеподданнейшего доклада", лишь отредактированный для печати. Проект был представлен Александру Второму утром первого марта 1881 года. В двенадцать часов тридцать минут он получил высочайшее одобрение и был возвращен в министерство внутренних дел с предложением после доклада на совете министров четвертого марта обнародовать проект публикацией в "Правительственном вестнике".
Но… Часы истории приближались к одному часу сорока пяти минутам пополудни. Граф Петр Александрович Валуев, председатель кабинета министров, сторонник введения конституции в России, хотя во многом не соглашавшийся с Лорис-Меликовым, в своем дневнике записал первого марта: "Утром государь прислал за мной, чтобы передать проект объявления, составленный в министерстве внутренних дел, с поручением сказать о нем свое мнение и, если я не буду иметь возражений, созвать совет министров в среду, 4-го числа. Я давно, очень давно не видел государя в таком добром духе, и даже на вид таким здоровым и бодрым. В 1-м часу я был у графа Лорис-Меликова (чтобы предупредить, что я возвратил проект государю без замечаний), когда раздались роковые взрывы…"
…Именно этот "повергающий в ужас" документ имел в виду утром третьего апреля 1881 года обер-прокурор Священного синода, появившись в кабинете Александра Третьего после казни первомартовцев.
И теперь нам предстоит забежать вперед лишь на двадцать шесть дней — до двадцать девятого апреля 1881 года.
Вечером первого марта, вступивши на русский престол, Александр Третий в короткой аудиенции подтвердил графу Лорис-Меликову, что он'намерен идти во внутренней политике курсом отца и доведет все его начинания до конца. Но уже среди ночи, с первого на второе марта, новый русский царь послал Лорис-Меликову приказ задержать обнародование проекта — до него дошел ложный слух, что в типографии "Правительственного вестника" набирается этот документ, призванный в корне изменить государственную машину России.
Намеченное на четвертое марта обсуждение "Проекта правительственного сообщения" в совете министров было отменено.