Завсегдатаи сбиваются в кучки. Сплетничают в спину важным господам и дамам, перед которыми тучный швейцар широко распахивает двери.
Леонид Борисович вдруг почувствовал себя студентом. В Петербурге он всегда мечтал проскочить на галёрку.
Какой-то нахал пребольно задел его тростью.
Толпа вдруг отхлынула от подъезда и ринулась к артистическому входу. Приехала Комиссаржевская. Ей галантно помогает выйти из экипажа какой-то военный. Красин невольно подался вперёд. Это не просто военный, это жандармский полковник! Батюшки, да ведь это сам Порошин — начальник губернского жандармского управления. Теперь он припоминает, кто-то говорил, что начальник местных жандармов без ума от актрисы, ходит за ней по пятам, не пропускает ни одного выступления.
А не напрасно ли вы, Леонид Борисович, истратили время?
Через несколько дней Красин снова вспомнил об актрисе. Вернее, о ней вспомнил заехавший в Баку член Тифлисского комитета РСДРП. Он знаком с Комиссаржевской, рад её повидать. Товарищ из Тифлиса сообщил Красину, что знаменитая артистка давала в его городе в пользу социал-демократов концерт.
Красин твёрдо решил встретиться с Комиссаржевской, гость из Тифлиса обещал представить его великой актрисе. Обещал и внезапно уехал. А гастроли подходили к концу.
Ну, что для Комиссаржевской какой-то там инженер Красин? Вера Фёдоровна, пожалуй, и выставит. Что ей сказать, как ей сказать, чтобы она уверовала в необходимость этого концерта? Концерта для богачей, иначе не стоит и огород городить.
Вспомнилось старое и золотое правило — чем дороже билеты, тем больше соберётся народу.
И вот ещё что — нельзя давать концерт в помещении театра, театральные акулы проглотят весь сбор.
Да, многое нужно объяснить актрисе, после того как она согласится на встречу с инженером Красиным.
С такими мыслями Леонид Борисович ехал к гостинице, служившей пристанищем Комиссаржевской.
Шёл десятый час вечера — время позднее для визитов, но Леонид Борисович учёл, что актриса только-только вернулась из театра и, вероятно, ещё не садилась за поздний ужин.
Портье повидал господ и умеет отличить подлинники от подделок. Как бы там ни пыжились всевозможные молодые франты, с небрежным видом заходящие в ресторан, портье знает — у них за душой ни копейки. И если «метр» их не выставляет — его дело, но у портье для таких субъектов свободных номеров нет.
Этот молодой мужчина подкатил в коляске, лошади — загляденье, таких напрокат не возьмёшь. Держится в меру надменно, с чувством собственного достоинства, не перебарщивает. Настоящий барин.
Как приятно остаться одной после спектакля. В тишине сбросить туфли и забраться с ногами на софу. Время уже позднее, но Комиссаржевская всё равно не уснёт, пока не уляжется волнение. И так всегда после спектакля. Усталость придёт потом. А сейчас не хочется ни о чём думать. Ни радоваться, ни огорчаться. Только слушать, как крадётся южная ночь.
Тишина. Она может быть и страшной. Тишина в зале — триумф или полный провал, победа или поражение. Всё зависит от того, как долго она продлится и чем закончится, взрывом ли аплодисментов или гневной тишиной.
Сейчас она ласковая, напевная...
Часы медленно отбивают десять.
Вере Фёдоровне хочется встать, подойти к окну. И долго-долго смотреть на море. Оно сегодня спокойное, плещется где-то тут, недалеко. На вечернюю прогулку вышла луна.
Артистка устало закрывает глаза. Она уже не слышит моря, только часы отсчитывают секунды.
Ей показалось, что она уснула. Но в перестук маятника вплелись неритмичные удары.
Комиссаржевская открыла глаза. Слышно, кто-то почтительно, но настойчиво стучит в дверь.
Портье молча протянул визитную карточку.
Вере Фёдоровне хотелось выругать этого вышколенного лакея. Сегодня она уже никого не желает видеть. Ей так хорошо одной.
Портье бесшумно прикрыл дверь.
Но актрисе показалось, что он унёс тишину. И луна забежала за облако. И море отозвалось жалобным стоном корабельного ревуна.
Комиссаржевская позвонила.
Портье появился незамедлительно.
— Просите!..
В номер вошёл мужчина. Наверное, нужно встать. Спросить, чем она обязана столь позднему визиту.
Комиссаржевская только с интересом посмотрела на посетителя. Он молод, очень строен и, безусловно, красив. Глаза почти синие, в миндалевидной оправе, светятся умом. В них немного лукавства и печали... И так всегда, увидит впервые человека, удивится. Насколько же многоликое и интересное существо — человек. Если бы с пришельца свисали лохмотья, она приняла бы его за дервиша — мужчина был смугл, и черты его лица по-восточному резки. Но визитёр одет в безукоризненный вечерний костюм. Нарочитая небрежность только оттеняет изящество.
Вера Фёдоровна успела взглянуть на визитную карточку: Красин, Леонид Борисович, директор... инженер...
— Вы революционерка?
Так на Востоке подходят вплотную и бьют в сердце кинжалом наотмашь!
И нет слов, нет мыслей. Ни возмущения, ни протеста. И нет времени на обдумывание ответа. Красин не улыбнулся, не тронулся с места.
Комиссаржевская молча кивает головой.
— Тогда сделайте вот что...
Потом, когда она снова осталась одна, ей показалось, что на море начался шторм, и маятник, как обезумевший кузнец, тяжёлым молотом отбивает время.
Боже мой, почему её захлестнула такая горячая, обжигающая струя волнения? Разве Красин предложил ей что-то необычное, странное или... Она не находила слов.
Она уже не раз выступала в таких концертах! Её взволновало не предложение о концерте, а сам Леонид Борисович. Удивительный человек. За такими идут в огонь и в воду. Им верят без доказательств. Но почему? Ведь он произнёс всего несколько слов. И она не знает о нём ровно ничего. Интуиция? Актёрское чутьё на людей? Может быть!
Баку давно уже спит. В темноте не видно города, и только набережная пунктирами фонарей отчеркнула берег от моря. Светится губернаторский дом. И в губернском жандармском управлении тоже огни.
Комиссаржевская зябко поводит плечами.
Почему она вдруг вспомнила о жандармах?
Она их не боится.
А что, если этот концерт устроить в обширнейшей квартире жандармского полковника. Прекрасно, нет, право, это замечательно. Никаких подозрений и максимум богатой публики. Бакинская знать никогда не откажет жандарму.
А теперь спать...
— Вот ваш билет, Леонид Борисович!
Красин лезет в карман, достаёт бумажник, отсчитывает пятьдесят рублей и вручает их Комиссаржевской.
— Но, Леонид Борисович, это же пригласительный, спрячьте ваши деньги!
Красин читает. Действительно, пригласительный. Но, позвольте, его приглашает на концерт жандармский полковник!
У Комиссаржевской от смеха слёзы. У Красина такое лицо, словно он раскусил стручок мексиканского перца.
— Ага, дорогой Леонид Борисович, куда это девался ваш строгий, невозмутимый вид?
Теперь они уже оба хохочут.
— Леонид Борисович, признайтесь, вы ведь никогда не удостаивались чести быть гостем жандармского полковника?
— Увы, Вера Фёдоровна, я был обласкан вниманием самого министра внутренних дел. Он не сводит с меня влюблённых глаз давным-давно...
— Как это?
— Было, было, Вера Фёдоровна. В Казани было, в Нижнем было, в Питере тоже... Старая любовь...
Комиссаржевская уже не смеётся. И ни о чём не расспрашивает.
Он никогда не забудет этого концерта.
Жандармский полковник, бакинские «тузы», ещё кто-то, они его не интересовали. Или нет, он замечал их, конечно, даже пытался приглядываться. Но это машинально, по давней привычке наблюдать за новыми людьми и по внешности, случайно обронённой фразе давать им оценку.
Чародейка Вера Фёдоровна! Она забирает людей целиком, с душою, сердцем, мыслями. И она неожиданна буквально во всём.
Красин не переставал удивляться. Драматическая актриса, она поёт, изумительная чтица, она танцует тарантеллу. И всё это так просто, так талантливо, так захватывающе...
Концерт в доме жандарма мог длиться бесконечно, но актриса устала.
И тогда буря аплодисментов, восторженные вопли...
И букет, ценою в три тысячи рублей!
Букет из сторублёвых банкнотов. Он перевязан какой-то розовой ленточкой. Машинально отметил, что лента выдаёт мещанские вкусы устроителей концерта.
Комиссаржевская кокетливо подносит букет к лицу Красина.
Она хочет знать его мнение о запахе.
— Чудесно пахнет!
И на ухо актрисе:
— Типографской краской пахнет...
Теперь он уже пытается думать о прейскуранте немецкой машиностроительной компании. А букет?..
Букет вместе с розовой ленточкой у него в кармане, хотя Вера Фёдоровна и просила оставить на память ленточку.
Но и без ленточки такое не забудется!
Красин открыл глаза. С трудом вспомнил, что плывёт на пароходе, что это не Каспийское, а Балтийское море. И нет ни Комиссаржевской, ни Баку, и «Нина» — легендарная подпольная типография уже не работает.
Красина по-прежнему знобит, очень болит голова.
Исчезло и чувство радости, счастья, которые переполняли его в первые дни после освобождения из Выборгской тюрьмы.
Смутно на душе, нет былой чёткости и ясности мысли.
Он где-то заблудился. Где-то на развилке дорог понадеялся на собственную способность ориентироваться в политическом ненастье и не заметил, что ландшафт изменился и пути разошлись.
Наверное, там, у перепутья, были верстовые столбы. А он не оглянулся на них.
Если бы он разошёлся с Плехановым или с Мартовым, если бы среди его попутчиков не оказалось Богданова, даже Горького, это не смутило бы Красина. Никогда не страдая зазнайством, он верил в себя, в свои силы, свой ум. Он привык себе доверять.
Плеханов! С ним, вернее, с его книгой «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю», он, юноша Красин, встретился в камере Воронежской тюрьмы. Тогда окончательно утвердилось его марксистское мировоззрение.
С Плехановым он, большевик, ра