«Какой же русский... не любит быстрой езды...» Привяжется же фраза. Но как только колёса стукнут о стык рельсов, она сама срывается с языка.
Дороги! Дороги! Сколько их уже отстучало в ушах, сколько протянулось перед глазами. Кто считает? В 1905 году труднее всего передвигаться железными дорогами. И едешь — и не едешь. Забастовки, стачки. До Смоленска умудрился доехать по расписанию. Но в Одессу поезда шли со скоростью степных волов. А времени в обрез, съезд партии должен состоятся в точно установленный Лениным срок.
Мысли о предстоящем III съезде РСДРП стёрли улыбку. Нелегко ему придётся. Сколько труда, слов он потратил, чтобы примирить меньшевиков с большевиками, добиться единства. А результат! Меньшевики на съезд не поедут — это ясно. Но как примут его, члена примиренческого ЦК — большевики, Ленин. «Примиренец» — кличка-то какая обидная. Есть в ней что-то нехорошее, скользкое.
Конечно, Ленин прав. О каком «примирении» может идти речь сейчас, когда в России революция и неизбежна вооружённая борьба, восстание. Разве Мартовы, Аксельроды, Плехановы способны возглавить народ, взявшийся за оружие?
Ишь как разбушевались по поводу того, что социал-демократам, возможно, придётся принять участие во временном революционном правительстве, созданном революцией. А как же, господа?
Всё же нужно попытаться ещё раз договориться с меньшевистским Советом партии. Если не об участии в съезде, то хотя бы о том, чтобы не мешали его работе, не пытались сорвать. Ну что же, Леонид Борисович, сам залез в трясину — сам и вытаскивай ноги. Он поедет на съезд и сделает доклад о работе ЦК. Больше докладывать некому.
Как пахнет жасмином в апреле! Женева словно обрызгана крепким жасминовым настоем.
Столица «часовой республики» не изменилась. Весёлая, беззаботная, забитая туристами — тощими студентами, эмигрантами, больными.
Красин узнаёт улицы. Он наезжал сюда из Баку. Квартал Сан-Жерве, сердце города, ратуша, собор св. Петра. А там дальше сады, бульвары, уютные скверики на красивых площадях. Вот и кафе «Ландольд». С улицы оно кажется крохотным, а внутри просторный зал, столы покрыты хрустящими льняными скатертями. Простые венские стулья и обязательная стойка, за которой всё тот же добродушный хозяин. Он немного обрюзг, раздался вширь, но по-прежнему приветлив. У него отличнейшее пиво и редкая для содержателя кафе добродетель — он верит в долг.
Здесь, бывало, собиралась вся русская колония политэмигрантов. Но Красину дан другой адрес — в большевистскую столовую. Её организовала Ольга Борисовна Лепешинская. Женщина предприимчивая и строгая. Её муж Пантелеймон Николаевич в главных поставщиках продуктов ходит, посмеивается, говорит — за «харч тружусь». А по совместительству в газете «Вперёд». Чудо, какие карикатуры на меньшевиков рисует. Красин знаком с Лепешинским только по письмам. Пантелеймон Николаевич возглавлял искровский центр в Пскове ещё в 1900 году.
«Столовая» — она же клуб, архив, читальня — оглушила Красина. Его тормошат, расспрашивают о России, обвиняют. На него с места в карьер наседают, налетают чуть ли не с кулаками. Ольга Борисовна догадалась — зовёт всех к буфету.
Красин воспользовался минутой трапезной тишины, чтобы улизнуть. Ему нужно прежде всего повидать Ильича. Рассказать о работе, проделанной в России, посоветоваться, как же всё-таки быть с меньшевистским Советом партии.
Помнится, что нужно добираться какими-то узенькими чистенькими улочками. Пошёл. Потом решил, что заплутал. Но нет. Вот знакомое предместье Женевы. А вот и сад. В его глубине, за фруктовыми деревьями, спрятался маленький домик.
Леонид Борисович постучал. Дверь открыла Надежда Константиновна. Радостно всплеснула руками:
— Да заходите же, заходите! Володя, Володя! Смотри, кто пожаловал!
Красин успел осмотреться. Небольшая гостиная, напротив дверь во вторую комнату. Некрашеный стол, несколько стульев и просиженная кушетка.
Владимир Ильич вышел из задней комнаты, прищурился и быстро-быстро пошёл навстречу с протянутой рукой.
Красин даже растерялся немного. Он не ожидал, что его примут так тепло, так по-домашнему. Надежда Константиновна засуетилась. Ну, конечно, гостя нужно попотчевать русским чаем из самовара. Владимир Ильич вертел Красина из стороны в сторону.
— Хорош, батенька, хорош! И не постарел, всё такой же архимодный.
За чаем засиделись допоздна. Нет, беседа с Ильичём складывалась нелегко. Ленин был резок, не стеснялся в формулировках, с горечью говорил о соглашательстве. Ругал примиренчество ЦК, досталось и Леониду Борисовичу.
Условились, что Красин задержится в Женеве вместе с Любимовым, постарается договориться с меньшевистским Советом. От меньшевиков требуется одно — не ставить палки в колёса съезду. Правда, Ленин был уверен, что договориться не удастся. Он подозревал, что меньшевики попробуют сорганизовать собственный «съезд».
— Но я не верю в их «съезд». По сообщениям с мест за меньшевиками только 9 комитетов, а за нами 20. На наш съезд они, конечно, не пойдут. Ну и пусть себе. Не страшно... Воздух будет чище.
Красин промолчал. Больше к этому щекотливому вопросу они не возвращались. Остаток вечера проговорили о России, революции, надеждах.
«Алексеевский вертеп» — так прозвали лондонскую квартиру эмигранта-большевика Николая Александровича Алексеева — напоминал «вавилонское столпотворение».
В Лондон, на съезд, прибывали делегаты. И у всех один адрес — Алексеева. У стен двух небольших комнат — матрацы. «Со времён II съезда сохранились», — гордился хозяин.
На матрацах делегаты, каждый со своим багажом. Галдёж, накурено так, что почти невозможно разглядеть лица собеседника. А что делать? Ведь не так-то легко разместить в Лондоне 38 человек, не знающих английского языка. К тому же разместить так, чтобы не привлечь взоров английской полиции.
От матраца к матрацу, от стула к стулу ходит Владимир Ильич. Он ни о чём не расспрашивает. Делегаты сами делятся впечатлениями о работе на местах, рассказывают о дорожных приключениях.
У Надежды Константиновны дел уйма. Она без устали исповедует каждого. Адреса, шифры на будущее, всевозможные явки, пароли — всё это тщательно записывается в особую тетрадь. Делегатам не положено делать записи, и Крупская по нескольку раз проверяет «уроки». Сердится, когда кто-нибудь не твёрдо усвоил их. Со стороны послушать — ничего не поймёшь. Сидит этакий здоровенный дядя с бородой и усищами, в руках бумажка. Он изредка заглядывает в неё, потом закрывает глаза и смешно, словно таракан, шевеля усами, бубнит вполголоса: «Пташка божия не знает...»
А в другом углу взрыв смеха.
Там разучивают пароль. Говорят, что его придумал Носков. Был такой член ЦК. У пароля «три степени доверия».
Первая:
— Товарищ Грач, — или там Мирон, или иная какая кличка.
— Он самый.
— Битва русских с кабардинцами.
— Или прекрасная магометанка, умирающая на гробу своего мужа.
«Вторая степень» начиналась словами:
— Где читали вы эту книгу?
— Там, где любят женихов.
И наконец, третья:
— Хорошо ли там жилось?
— Насчёт еды ничего, а спать было холодно. Абракадабра. — И снова хохот.
Среди делегатов III съезда ветераны, вроде Лядова, Гусева. Спустя два года после II съезда, они вспоминают про уютный немецкий кабачок, в котором подавали отменное пиво с неизменными сосисками. Там можно было непринуждённо поговорить, не запрещалось и петь. И часто, вечерами, удивлённые лондонцы останавливались у дверей пивной, слушая незнакомые, протяжные русские песни. Они даже аплодировали великолепному исполнению Гусева. У него действительно красивый гибкий голос и врождённая артистичность.
Пора было открывать заседания съезда, но без Красина Ленин начинать не хотел.
Наконец явились Марк Любимов и Красин. Их встретили настороженно. Любимов решил, что это выражение недоверия, замкнулся, ходил мрачный, на вопросы не отвечал.
Красин же был совершенно спокоен. Дело сделано. Были ошибки? Были. Понял? Понял! Ну и конец разговорам! И он сидел молча, подперев рукой щёку. Ни выпады делегатов, ни прямые вызовы на дискуссию не могли вывести Леонида Борисовича из этого невозмутимого состояния.
А съезд уже шёл своим чередом. Предстояло решить такие важные вопросы, как вопрос о вооружённом восстании, об участии социал-демократов во временном революционном правительстве, об отношении к крестьянскому движению, к либералам и меньшевикам.
Единодушно избрали председателем III съезда Владимира Ильича Ленина, а Красин (Зимин) был избран заместителем председателя. Никитичу, Зимину, Винтеру — Леониду Борисовичу Красину, несмотря на острую критику, не отказали в доверии.
Вечернее заседание 18 апреля. Владимир Ильич делает доклад об участии социал-демократии во временном революционном правительстве. Доклад закончился поздно, прения перенесли на утро. Утром первым взял слово Зимин.
— Я, как, вероятно, и все остальные, — говорил Леонид Борисович, — с наслаждением слушал речь докладчика... Думать, будто для социал-демократии станет возможным участие во временном революционном правительстве с того момента, когда самодержавие уже окончательно пало, — наивно: когда каштаны вынуты из огня другими, — никому и в голову не придёт разделить их с нами. Если без нашего участия образуется временное правительство, достаточно сильное, чтобы окончательно сломить самодержавие, то, конечно, оно не будет нуждаться в нашем содействии и, состоя из представителей враждебных пролетариату групп и классов, сделает всё зависящее от него, чтобы не допустить социал-демократов к участию во временном правительстве.
Самый вопрос об участии или неучастии социал-демократии во временном правительстве... должен быть решён и может быть решён только на основании конкретных данных, в зависимости от условия, времени и места. Это должно быть выражено в резолюции...1
После окончания прений снова выступил Ленин. Он сказал: