— Простите! Минутку! Я догоню вас в вестибюле...
Красин вышел из морозовских комнат. В глаза ударило солнце. Через стеклянные двери отеля было видно море. Красин, не оглядываясь, торопясь скорее покинуть этот печальный приют русского фабриканта, взялся за ручку двери.
— Стойте, куда же вы?
Савва схватил Леонида Борисовича за плечо и протянул конверт.
— Вот всё, что я имею... Передайте Марии Фёдоровне Андреевой на её усмотрение.... Пусть отдаст кому нужно... Нет, в России мне ничего больше не надо. Прощайте!..
И снова за окнами вагона ласково плещется море. И светит солнце. В открытое окно врывается аромат цветов.
Красин ничего не замечает. Встреча с Морозовым, как посещение кладбища: всё дорого и всё мертво. Он видел, как сходят с ума узники одиночек. Морозов тоже узник, его камера — апартаменты роскошного отеля. И он не может сойти с ума, хотя и старается.
Красин пытается отвлечься от этих мыслей. У него впереди столько дел. Неотложных, рискованных, тяжёлых.
«Воротила! Фу-ты, наваждение, опять Морозов». Он слышит его голос. «Воротила». Да, так называют крупных инженеров, руководителей промышленности. Любопытно, а кто всё-таки этот Леонид Борисович Красин? Он практик. Когда открыты законы, когда обоснованы теории — инженеры воплощают формулы в машины, движение в электричество. Строят, переделывают. Так и в революции. Он инженер революции. А что? Именно так.
Нет, свидание с Морозовым выбило его из обычной колеи, направило его мысли в сторону каких-то нечётких, туманных размышлений и сомнительных аналогий. А он не любит неясностей.
Через несколько дней — Россия. Там уже стреляют.
Тихо шелестит листва южного парка. Изредка хрустит гравий дорожек, потревоженный чьими-то шагами. В открытое окно вливается густой зной.
У большого зеркала сидит обнажённый до пояса седой человек. Левой рукой он сосредоточенно прощупывает границы биения сердца. Правая зажала химический карандаш. В зеркале виден круг, очерченный на левой стороне впалой груди.
Выстрел ожёг пальцы. Пуля пробила центр круга. Морозов додумал неотвязную думу.
После посещения Морозова, на обратном пути в Россию, Леонид Борисович остановился в Берлине. Здесь предстояла встреча с руководителями германской социал-демократии. Надо было разъяснить им положение, каким оно стало в РСДРП после III съезда. Разъяснить причины раскола партии, размежевания большевиков и меньшевиков. Владимир Ильич настаивал на таком контакте с немецкими социал-демократами и просил именно Красина выполнить это деликатное поручение, надеясь на его такт и дипломатические способности.
В начале июня 1905 года состоялась эта встреча. Она была не лёгкой, и не сердечной...
«...Вчера... был у Каутского, куда к концу моего визита явилась также Роза Люксембург... Как и надо ожидать от немца, удивляется и не может понять, как это мы „при отсутствии каких-либо существенных разногласий“ за два года всё-таки не могли столковаться».
Леонид Борисович обстоятельно и, чтобы они не подумали, будто ленинский «посол» даёт одностороннюю большевистскую оценку позиции меньшевиков, «стараясь не впадать в страстный тон», говорил:
— Мартов характеризовал положение меньшинства аллегорией о верёвке, надетой на шею. Мол, тянут нас ЦК и Бюро комитетов большинства на III съезд, как баранов на заклание...
Но они отказались идти на «верёвке». Собеседники Леонида Борисовича признали это ошибкой меньшевиков.
Но в чём Красин видит причины отказа?
Леонид Борисович, как терпеливый учитель, разъяснял своим именитым «ученикам»:
— У нас, большевиков, есть вполне законченная организация и известные органы, уполномоченные вести переговоры и обязываться исполнением известных условий за всю свою партию, у другой же стороны не только нет властей, пользующихся известными правами, но и нет способа в скором времени создать что-либо, с чем можно было бы заключать соглашения... Близятся грозные события, и организоваться в боевую партию мы должны во что бы то ни стало.
Меньшевики же ведут дело к развалу партии... Какие бы мы условия теперь ни предлагали, на какие бы уступки ни шли, из этого не будет толку, ибо большевики осуществляют партийную волю посредством съездов партии, а меньшевики болтают о каких-то реформах в местных организациях, разводят демагогию о вовлечении в организационную практику (?) широких масс, о хождении в народ.
Розе Люксембург, знающей русский язык, Леонид Борисович более детально осветил разногласия между большевиками и меньшевиками.
Каутский сообщил Красину, что Август Бебель хотел на днях выступить с открытым призывом к объединению. Но его отговорили это делать. Леонид Борисович со своей стороны подтвердил ошибочность открытых выступлений.
— Это была бы лишь вода на мельницу либералов и эсеров, отношения же внутри РСДРП от этого обострились бы ещё больше.
«Надо мириться, надо мириться» — только и разговору! — писал Леонид Борисович Ленину о пожеланиях Каутского и Люксембург. И тут же приводил свой ответ.
— Ну, что же, мы не прочь, но вот меньшинству нужно время провести свои резолюции и построить партию снизу.
Письмо к Ленину заканчивалось утверждением необходимости всесторонней информации социал-демократов Запада о положении в РСДРП.
«Иначе мы сами будем виноваты, — писал Красин, — если у них будет всё в одностороннем освещении. Сегодня я уезжаю из Берлина, еду через Вержболово.
Всего лучшего. Крепко жму руку.
Винтер».
Красин спешил домой в Россию, где с каждым днём революционная ситуация становилась напряжённей. Надо было организовывать боевые дружины, вооружать их, готовить к открытому бою с самодержавием.
Вернувшись из-за границы в Москву, Леонид Борисович вскоре легализовался. Провал цекистов на квартире Леонида Андреева непосредственно его не затронул.
Летом 1905 года ЦК РСДРП признал необходимым освободить из Таганской тюрьмы членов бывшего ЦК — Владимира Носкова, Баумана, Дубровинского, Сильвина и других.
Они должны быть на свободе. Они умеют руководить. А это так важно сейчас. Вся операция по освобождению поручалась Красину.
Много вариантов выдвинули «красинские техники». Один из них Леонид Борисович признал реальным — подкоп под тюремную баню, куда раз в неделю приводили заключённых.
Со стороны Москвы-реки вблизи Таганской тюрьмы находился пустырь. Отсюда всего удобнее было вести подкоп. Но как на глазах у всех, среди бела дня затевать большие земляные работы? Леонид Борисович поручил своим помощникам арендовать прилегающий к тюремной бане участок и объявил о создании «Анонимного общества по производству бетонных изделий».
Участок был огорожен забором. На нём возвели большой крытый сарай и для маскировки закупили различные бетонные трубы, разбросали их по территории «предприятия».
Главным директором-распорядителем «Анонимного общества» стал Леонид Борисович. Из помещения сарая и начался подкоп в направлении Таганской тюрьмы. Два латыша работали землекопами, вместе с ними Трифон Енукидзе — «Семён». Он очутился в Москве по вызову Красина, чтобы организовать нелегальную типографию на Лесной улице. Как и полагалось в солидном предприятии, был здесь приказчик, а у него помощник. Таким помощником выступал Павел Августович Грожан, близкий товарищ Никитича.
Связь с узниками Таганской тюрьмы поддерживалась регулярно. К Носкову приходили на свидание под видом родственников специально подобранные товарищи. Они-то и сообщили необходимые сведения заключённым.
Однажды в тюрьму на свидание явился ещё один «родственник» — это был Леонид Красин. Его неожиданное появление в тюрьме вызвало изумление и тревогу среди арестованных цекистов, но визит Красина прошёл безнаказанно и с пользой для дела.
Чтобы не вызвать подозрений, предприятие по производству бетонных изделий должно было вести какие-то деловые операции — заключить договоры, что-то покупать и продавать. Игравший роль приказчика в «подкопном» заведении, Кедров был бесподобным актёром — он так усердно и добросовестно выполнял свои обязанности, что вызывал удивление и недоумение у своих партнёров по торговым сделкам. Он торговался за каждый грош, выпивал бесконечное количество чашек чаю, ведя изнурительные переговоры с подрядчиками.
Строительство сарая и другие подготовительные работы отняли изрядное количество времени. Сам подкоп начался лишь в сентябре 1905 года. Но тогда уже стало ясно, что развивающаяся революция освободит узников Таганки раньше, чем будут закончены подкопные работы. Учитывая это, Центральный Комитет приостановил деятельность «Анонимного общества». Через несколько недель напуганное нараставшим революционным штормом царское правительство раскрыло двери тюрем.
Впервые партийную кличку «Никитич» большевик В. Богомолов услышал в 1904 году. Это имя — Никитич было, по словам Богомолова, окружено ореолом таинственности. Первая встреча Богомолова с Леонидом Борисовичем произошла во второй половине 1905 года.
Уже известному в московской партийной организации Богомолову — «Чёрту» предложили принять под своё руководство подпольную типографию Центрального Комитета, созданную по указанию Красина на Лесной улице в Москве. Для получения исчерпывающих инструкций по ведению этой типографии Богомолову надлежало приехать в Петербург для встречи с Никитичем. Ему была дана явка в Петербурге — улица Гоголя, правление «Общества 1886 года». В «Обществе 1886 года» управляющим кабельной электрической сетью столицы работал инженер Красин.
В течение дня к техническому руководителю городским электрическим хозяйством приходили десятки самых различных посетителей. В этих условиях конспиративные встречи Красина с необходимыми ему людьми не представляли особых трудностей и были безопасны.
Богомолов застал Красина в его кабинете. Леонид Борисович предложил «Чёрту» прийти к нему вечером на квартиру, чтобы потолковать не торопясь и без всяких помех.
Наступил вечер. Богомолов явился в дом на Литейный проспект, где жил Леонид Борисович.