— Николай Евгеньевич, вы должны извлечь Алексея Максимовича из Куоккалы и доставить куда-нибудь на дачу — сами выберете, — вы в Финляндии знаете всех и вся... А я приеду с Румянцевым. Гапона предупредим и дадим провожатого. Только имейте в виду — Горький в Куоккале в осаде. Шпиков вокруг, что ос в дупле с мёдом. Обдумайте всё, но не мешкайте, иначе опоздаем.
Буренин ушёл.
Леонид Борисович откинулся на спинку стула, вытянул ноги. Отдыхала голова, яснее делалась память. Нет, он не жаловался на память, она ещё ни разу его не подводила. И не имеет права подвести. Если свои инженерные заботы он доверяет бумаге, то только потому, что память должна быть целиком отдана делам революционным. Имена и клички, пароли и явки, дела, которые нужно сделать сегодня, и планы наперёд — всё должна хранить только память, и никаких записей.
И память хранит и встречи, и беседы, и лица. Удивительно сложилась его жизнь. «Легальный подпольщик», друг многих замечательных людей. С ними его познакомила революционная работа.
Эти люди наполняют жизнь, заставляют многое видеть по-иному, замечать детали, на которые в другое время не обратил бы внимания, возбуждают новые мысли. И если он должен многое скрывать от этих людей, пока, конечно, то в конечном счёте вся его подпольная деятельность направлена на то, чтобы и мысли и дела этих людей со временем сделались достоянием человечества.
Он опять о делах!..
Нет, нет, не о делах, о дочках. Маленьких забавных дочках. Когда-то давным-давно он читал «Что делать?» Чернышевского. Как поразил его образ Рахметова. Дух захватывало. Спит на гвоздях, бродит по белу свету и закаляется, работает бурлаком, лес таскает, землю копает, железо куёт. Ни кола, ни двора. Никакой любви, никакой семьи. «Ими расцветает жизнь всех...» Ими! А вот он не может без дочек, скучает, если долго не видит. И на гвоздях не спится, в постели лучше. Уж не переродилось ли племя революционеров за те 40 лет, что миновали со дня опубликования романа Чернышевского? Вспомнил о дочках, нужно купить им игрушки, завтра воскресенье, и он поедет в Куоккалу на дачу, и к чёрту всех шпионов и жандармов. Они ещё долго будут ломать шляпы перед инженером Красиным.
Буренин вскоре сообщил Леониду Борисовичу, что свидание с Гапоном может состояться в имении финского сенатора Тернгрена. Красина туда доставят финские товарищи. Сам же Буренин берётся за нелёгкое дело — увезти из-под носа шпиков Горького.
Конечно, можно было бы просто попытаться улизнуть из Куоккалы ночью. Но ночь для всех ночь, в темноте шпионы могут прозевать, но и шпионов нетрудно прозевать. Николай Евгеньевич решил поэтому вывозить Горького, так сказать, «в полной экипировке» и поэтапно. С дачи на дачу — каждый раз «фильтруясь», чтобы прибыть к месту свидания «чистым», без хвостов.
Буренин не был уверен, что за ним не следят, и поэтому не поехал в Куоккалу. К Горькому явились Владимир Ландсберг и семейство Виндштоков. Люди нейтральные... Они захватили для Алексея Максимовича охотничий костюм, припасённый Бурениным. В тирольской шляпе, высоких сапогах, с двустволкой Горький выглядел бывалым лесным скитальцем. Прекрасная борзая послушно тёрлась у ног Алексея Максимовича.
Ночью «охотники» тихо покинули Куоккалу. Они не поехали прямо к железной дороге. Лошади мчали их в обратную сторону. С рассветом остановились на даче Шефтель, потом поехали дальше. И только на следующую ночь, «очищенные», они незаметно подъехали к маленькой железнодорожной станции, где их поджидал Буренин.
Курьерский Петербург — Гельсингфорс такие полустанки пролетал, не замедляя хода. Но в эту ночь он остановился, чтобы принять пассажиров. Начальник станции задержал его красным семафором.
Недалеко от Гельсингфорса ещё одна минутная остановка.
Потом 25 вёрст на лошадях, и наконец, «охотники» прибыли на место. Леонид Борисович уже поджидал их. Гапона не было. Красин вкратце рассказал Горькому об оружии, роли Гапона во всей этой эсеровской затее.
Алексей Максимович сердито теребил ус. Попу нельзя доверять, а оружие получить надобно.
Спустился вечер. Гапон так и не приехал. Дольше ждать было бесполезно.
— Николай Евгеньевич, — Красин стоял уже одетый в дорогу, — придётся вам сейчас же поехать в Ригу. Там — «Папаша», вы знакомы с Максимом Максимовичем Литвиновым?
— Знаком, Леонид Борисович.
— Так вот, пусть он организует приём «Графтона».
Папаша не стал медлить. Ещё бы — оружие. Он собирал его по штуке в Риге. А тут тысячи винтовок, револьверы, динамит.
Недалеко от Ревеля есть островок. Маленький, поросший лесом. На островке небольшой посёлок рыбаков и пограничный пост. Пограничники живут привольно. Утром и часов в семь вечера они обходят остров и на всю ночь запираются в казарме.
Литвинов прибыл на остров вместе с эстонскими студентами. До ночи они просидели у рыбаков. А ночью на побережье закипела работа. Рыли ямы. Максим Максимович рассчитывал принять «Джона Графтона» около острова, оружие свезти на лодках на берег и спрятать в ямах.
Папаша нервничал.
Пароход давно уже должен подойти. А его всё нет и нет.
И, наконец... известие. «Джон Графтон» сел на мель в шхерах. Команда, подорвав судно, съехала на берег. Рыбаки подбирают в воде ящики с оружием.
Красин требует, чтобы Папаша связался с этими рыбаками и скупал «графтоновские» винтовки, револьверы, патроны.
Гапоновская авантюра была хитро задуманной провокацией охранки. Об этом стало известно много позже. А тогда? В руки рабочих всё же попало несколько сот спасённых рыбаками винтовок, револьверов, кинжалов.
И снова на очереди всё тот же вопрос.
Где достать оружие?
Из Киева в Петербург едут специалисты по изготовлению динамита, пироксилина, гремучей ртути. Они прошли особую подготовку. Они спешат, ведь в любой момент может вспыхнуть вооружённое восстание.
Специалисты Сергей Сулимов, Иван Михайлов — «Потапыч» и не предполагали, что их так ждут и так на них надеются... Уж если говорить по чести, специалисты-то они аховые. В Киевской школе проучились десяток дней, зазубрили кое-какие формулы, узнали, что во что сливать. Да и сливали-то на глазок. Руководитель — химик, настоящий химик, в ужас приходил и уверял своих беспечных учеников, что у них 90 шансов из 100 через полгода очутиться в мире ином.
Ну, что же, заглядывали и в потусторонний мир. Однажды зарядили бомбу только что изготовленным пироксилином, установили запал, специально сконструированный Михайловым. Стал он бомбу проволокой обкручивать, и вдруг — внутри слабый треск. Это значит — лопнула стеклянная трубка и кислота капает на бертолетову соль. Сейчас бомба рванёт, а от детонации рванёт и весь пироксилин в мастерской.
Несколько мгновений... взрыва нет. Разогнули проволоку, вытащили пробку — трубка треснула, но не лопнула. На стекле капли кислоты...
Ладно, к чему вспоминать. Ведь это не самое плохое. Не взорвалась бомба — дело случая. А вот каким образом все явки, данные им в Киеве на Петербург, оказались меньшевистскими и где теперь искать Никитича, один бог знает...
Ночевали на вокзале. Потом случайно, толкаясь в коридорах курсов Лесгафта, встретили Иннокентия — Дубровинского. Он только что приехал с юга. И он знал, где найти большевиков, Никитича.
Сулимов много слышал об этом удивительном человеке. Легальный подпольщик, выдающийся инженер. Но главное не в этом. В Киеве Кржижановский рассказывал, как умеет Красин покорять людей. У него необыкновенное обаяние, отточенный ум, реалистический взгляд на вещи, события, ситуации, умение безошибочно находить единственно правильные решения.
...Они всё ещё шатаются без дела. Сегодня был указан адрес для ночлега на Охте, в мастерской гробовщика. Местечко не из удобных, хозяин — финн Людвиг, располагает маленькой каморкой, куда вмещается одна только кровать.
Потапыча это не смутило. Выбрав себе гроб по росту, насыпал в него стружек, улёгся, накинув пальто, и захрапел. Сулимов и «Англичанин» предпочли устроиться на полу. Но через час замёрзли. Залезли в гробы. А ничего, тепло, удобно и безопасно. Если полиция ночью нагрянет, в гробах не будут искать живых, а увидят — испугаются.
Полиция не нагрянула, но утром они проснулись от неистовой брани хозяина. Он что-то кричал по-фински и был бледен как мертвец. Да и не мудрено. Выполз сонный из своей каморки, а в мастерской, в гробах три «покойника». Насмерть перепугался.
Наконец, Иннокентий велел прийти на большевистскую явку. Днём ходили по указанному адресу. Здоровенный домина, и сразу видно: принадлежит какому-то купцу — аляповато-роскошная архитектура.
Сулимов был почему-то уверен, что на явке встретится с Никитичем.
Их встретил ещё молодой человек. Холодное лицо, тщательно ухоженная бородка, тонкие длинные пальцы. Никитич, решил Сулимов, именно таким он и представлял Красина.
Но это был не Красин. Боевиков встретил Буренин. Встретил сурово. Ему было известно о «похождениях» южан, о том, что в Киеве они плохо соблюдали конспирацию и чуть было не завалили «школу-лабораторию».
Никаких посещений митингов, партийных собраний, «уйти из жизни». Что бы ни происходило, они не должны вмешиваться. Связь с «военкой» поддерживается только через одного человека. Связь с внешним миром — «хозяин и хозяйка», остальных не видно, не слышно.
Условия тяжёлые, особенно для молодых, особенно в такое время, когда так высоко накатила революционная волна.
На следующий день начались поиски подходящего помещения. Рядом с мастерской по изготовлению гробов на Малой Охте лепилось множество кустарных мастерских — сапожных, мебельных, столярных. Появление ещё одной по «изготовлению фотографических аппаратов» не могло привлечь внимания полиции.
Потапыч стал хозяином. Центральный Комитет прислал и хозяйку, старую подпольщицу — типографщицу Васильеву. Её кличка — Люция.
В одной комнате установили верстаки, набросали дорогую стружку — ведь коробки фотоаппаратов делались из ценных пород дерева. Но это декорация. Рядом со столярной мастерской была оборудована лаборатория по изготовлению взрывчатых веществ.