Лаборатория мощная — в день 5–10 фунтов динамита. Для производства требовалась уйма кислот, глицерина. А где всё это хранить?
И снова вспомнили ночь, проведённую в гробах. Гроб, полированный, дубовый, требует много лака и политуры. Бутыли с азотной кислотой, глицерином не вызовут подозрения.
Всё как будто устраивалось хорошо.
Леонид Борисович совсем не отдыхает. «Электрическое общество 1886 года» — бельгийское. И там деньги зря не платят, выжимают из рабочих и служащих все соки. Хотя Красин сумел себя поставить, всё же ему приходится очень много трудиться на хозяев. Только со стороны может показаться, что Леонид Борисович сидит себе в кабинете и распоряжается. Не без этого, конечно, кабинет Красина — штаб всей боевой работы партии. Но разве усидит этот неуёмный человек на месте? Ему всюду нужно побывать, всё самому проверить, во всех деталях разобраться.
Устал. Ему нужно отдыхать, хоть немного. Как хорошо, что Любовь Васильевна, несмотря на протесты Красина, сняла в Куоккале дачу. Место чудесное, рядом море. И детям здесь привольно.
Редко удавалось Леониду Борисовичу вырываться на дачу. В Питере дела шли не так, как хотелось бы. Всё говорит за то, что вот-вот вспыхнет вооружённое восстание. А у рабочих почти нет оружия.
Что они смогут противопоставить полиции, войскам? У тех пулемёты, пушки, винтовки, у рабочих в лучшем случае револьверы.
Организовали химическую лабораторию по производству взрывчатки, а вот наладить производство бомб — трудно. И трудность прежде всего в одном — оболочки. Где их достать? Ведь нельзя же примириться с кустарщиной — какие-то консервные банки, случайно найденные обрезки водопроводных труб и прочее.
Красин нашёл выход. Ведь он заведует кабельной сетью столицы. Для освещения целого ряда районов Петербурга электрический кабель нужно укладывать по дну Невы, перебрасывать через многочисленные каналы. А что, если через фирму заказать специальные, ну предположим, «грузы для подводного кабеля»? У исполнителя заказа это не вызовет подозрения. В Келломяках имеется маленький заводик Шмидта — пусть там и изготовляют эти грузы, чертежи Красин сделает сам. Да и на заводе «Парвиайнен» не откажутся отлить чугунные муфты. Они пригодны для использования в любой области техники. На «Парвиайнене» есть несколько доверенных товарищей. Им можно и разъяснить, для чего нужны эти муфты, а они уж проследят за изготовлением.
Вскоре Красина известили об отливке первой партии чугунных муфт. Свозить их на Охту в «фотографическую мастерскую» нельзя. Муфты требовали ещё дополнительной обработки, чтобы стать оболочкой бомб.
Нужна была новая мастерская, нужен был токарный станок, а за квалифицированными токарями дело не станет.
Как-то проездом в Келломяки, Леонид Борисович обратил внимание на то, что в Новой Деревне на Озерковой линии так же, как и на Охте, ютится множество ремесленных мастерских. Место подходящее. Рядом завод Шмидта, уже приступивший к изготовлению «грузов для подводного кабеля». Красин стал обходить мастерские и вскоре нашёл одну, по производству детских игрушек. Она влачила жалкое существование, хозяин был рад за приличное вознаграждение продать предприятие, и вскоре к мастерской детских игрушек стала подъезжать подвода с тяжёлыми ящиками. Она примелькалась городовым, не обращали на неё внимание и местные жители. Только хозяева соседних мастерских заметили, что дела «игрушечной» поправились. За стеклом небольшой витрины появились полчища оловянных солдатиков, большая пожарная машина притягивала взоры Озерковских ребят. Но они знали, что эти игрушки не для них.
Муфты оказались удачно отлитыми. В них врезали пробку с отверстием для фитиля или припаивали ударный механизм. Готовые «игрушки» грузили на подводу. Ломовик Ваня-латыш их куда-то увозил.
Близилась зима. Росло напряжение. Всеобщая всероссийская стачка октября — ноября 1905 года парализовала царскую империю. Ни манифест 17 октября, ни манёвры буржуазных партий кадетов, октябристов, ни террор из-за угла черносотенцев не могли предотвратить надвигающееся вооружённое восстание.
Большевистская газета «Вперёд» ещё в начале этого славного года печатала статьи с конкретным разбором планов вооружённой борьбы применительно к различным городам России.
Боевые дружины рабочих требовали оружия. «Мастерская» по изготовлению фотографических аппаратов работала круглосуточно.
Сулимов на очередной встрече пожаловался Красину:
— Производство нитроглицерина у нас массовое. И всё же работаем примитивно. И загвоздка-то в чём? Куда сливать отходы смесей отработанных кислот? Если в водопроводную сеть — кислоты разъедят трубы — скандал, провал. На улицу тоже не выплеснешь...
Леонид Борисович решил посетить мастерскую. Захватив с собой фотоаппарат, приехал на Охту.
Сдал камеру «приёмщику». Его провели за прилавок.
Большая комната, в ней стоит один, грубо сколоченный, длинный-длинный стол. На столе три или четыре штатива со стеклянными воронками. Под штативами обычные эмалированные тазы со льдом. В них охлаждаются двадцатифунтовые стеклянные банки. В каждой термометр.
Красина удивил внешний вид комнаты. Обои обуглились, словно их специально и очень аккуратно опалили; потолок закоптился каким-то буро-рыжим налётом. Воздух насыщен кислотными испарениями — с непривычки трудно дышать. Да и химики выглядят из рук вон плохо, усталые, бледные, глаза воспалены. Что-то тут неладно. Сулимов отнекивается, говорит, что всё в порядке, ссылается на специфику производства. Красин не стал слушать.
— Что у вас произошло?
Пришлось «фотографам» виниться. Оказалось, что вчера ночью случилась беда. И виноваты они сами. Захотелось получить как можно больше нитроглицерина. Установили штативы, отрегулировали поступление кислоты и улеглись спать. А утром едва проснулись. В комнате клубился жёлто-бурый дым. Где-то шипело, стреляло, вспыхивали огоньки. С трудом Сулимов добрался до установки, перекрыл поступление кислоты. Опасность взрыва миновала. Но куда теперь выпускать ядовитые пары? В форточку — тотчас заметят на улице, бросятся на помощь. Догадались затопить печь. Кое-как вытянуло. Но комната выглядит теперь как после пожара. И у всех болят головы, тошнота — наверное, немного отравились.
Красин промолчал. Что говорить — ведь они хотели лучшего.
— Ну, а со сливом отработанных кислот как обстоит дело?
Показали Красину большой оцинкованный бак. Ночью двое «подмастерьев» незаметно оттаскивают его подальше от дома и опрокидывают на свалке.
— Это негоже. Так можно в любой момент провалиться.
Ведь дом, где помещается мастерская, пятиэтажный, в нём масса жильцов, не заметишь, как проследят. Леонид Борисович припомнил своё юношеское увлечение химией. Не случайно его тогда прозвали Хромом — он больше всего возился с этим элементом и даже домой писал восторженные реляции по поводу его чудесных свойств.
— У вас же есть водопровод. Если пустить сильную струю воды, а кислоты выливать слабой струйкой, с перерывами — трубы выдержат. Во всяком случае, их хватит на время вашего «заточения».
Красин сердито щурится. Эти химики доставляют ему столько беспокойства. И беспокоится он о них же, их собственной судьбе, а вернее, жизни.
Сколько с ними ни говори, как ни втолковывай простейшую мысль о необходимости осторожности и строжайшей конспирации, нет-нет да и случаются осечки.
Леонида Борисовича особо волновало положение в специальной химической группе, работавшей над изготовлением бомб прямо в лабораториях военно-морского ведомства. Уже одно место работы этой группы говорило о неслыханной дерзости подпольщиков и их руководителя Эллипса.
В подчинении у Эллипса находились два специалиста — Альфа и Омега. Такими людьми партия больше не располагала. Их нужно было беречь и беречь — попадут в руки охранки, с ними не станут нянчиться. Вздёрнут без суда и следствия. А они!..
Вот извольте, недавно этот самый Омега — Скосаревский вздумал возобновить занятия в кружке рабочих. И на втором же «выходе в свет» попал в руки полиции. Слава богу, рабочие успели во время обыска вывести его на улицу, и при аресте ему предъявили обвинение только в том, что на нём «рабочая форма». А могли и проследить.
Даже Буренин, незаменимый помощник, конспиратор, каких поискать, и тот на днях чуть было не провалился. Из Риги в Петербург на явочную квартиру доставили этакую безобидную корзиночку. А в ней три бомбы, латыши смастерили. Квартира к тому времени была уже на подозрении полиции. Её очистили от всякой нелегальщины, — а тут, пожалуйста, бомбы. Да при этом не очень качественного изготовления — внутри у них всё время что-то дребезжит, того и гляди взорвутся.
Буренин — к химикам. Те в ужас пришли от такой кустарщины. Потребовали немедленно уничтожить бомбы. И тут же нажаловались Красину на Буренина.
Уж и отчитал тогда Леонид Борисович Николая Евгеньевича, самому жалко стало. А потом они оба долго смеялись над злоключениями, которые могли закончиться трагически.
Николай Евгеньевич, несмотря на предельную загруженность работой в боевой технической группе, не бросал своей концертной деятельности как пианист. И это было правильно. Но концерты требуют от музыканта точности. Они начинаются в определённые часы.
В тот вечер, когда одна из злополучных бомб оказалась в руках Буренина, ему предстояло аккомпанировать какому-то крупному артисту. Во фраке, лакированных туфлях, в енотовой шубе, Николай Евгеньевич за полчаса до начала концерта метался по Рузовской улице, не зная, куда выбросить бомбу.
Выскочил к Обводному каналу. И спасительная мысль — утопить её, окаянную.
День стоял сырой, промозглый — зима только-только начиналась. Крутые откосы канала лоснились грязью, осклизлой глиной. Но делать нечего. Едва ступил на берег — с ужасом почувствовал, что сползает вниз. В поднятой руке бомба. Достаточно за что-нибудь зацепиться, случайно тряхнуть снаряд посильнее и... Нет уж, лучше в парадном фраке искупаться в ледяной воде. В этот раз ему повезло, ногой упёрся в какой-то камень. И снова ждала удача — рядом плавало бревно, под которое Буренин и сунул бомбу.