Три жизни Красина — страница 24 из 57

Сколько таких случайностей ежедневно, ежечасно подстерегало «техников». Совсем недавно в боевую группу вошёл интереснейший человек, изобретатель Александр Михайлович Игнатьев. Он предоставил своё имение Архи-Ярви в распоряжение боевиков. Леонид Борисович решил, что трудно найти лучшее помещение для химиков, вырабатывающих пикриновую кислоту и мелинит, — очень сильные взрывчатые вещества.

Илья — Березин взялся наладить производство во вновь обретённом поместье. Но оказалось, что при получении мелинита выпадает жёлтый осадок. Да такой въедливый, всюду проникающий, что нет никаких средств избавиться от него. У Ильи белки глаз стали жёлтыми. Совсем недавно он с группой товарищей ходил на станцию Райвола. Возвращаются обратно, видят на снегу жёлтые следы. Илья обозлился. Где-то рядом с Райволой находилась подпольная эсеровская лаборатория. «Наследили, черти, конспираторы называются!..» — подумал Илья.

Каково же было смущение химиков, когда следы привели их в Архи-Ярви. Как ни мыли потом подошвы, ничего не помогло. Теперь сидят безвыходно в имении от снежка до снежка. Свежий снежок засыпает жёлтые отпечатки.

...Красин ушёл из «фотографической мастерской». Нужно срочно искать помещение для новых мастерских. Охта уже попала на подозрение полиции.

А кроме мастерских, химических лабораторий, складов для готовых бомб, нужно подумать о множестве других неотложных дел.

Красин уверен, что Октябрьская стачка, заставившая Николая II дать свой куцый манифест и ноябрьские события по всей стране неизбежно выльются в вооружённую борьбу.

Но вряд ли застрельщиком восстания будет Петербург, а вернее, Петербургский Совет.

Слишком много засело в нём меньшевиков или «господ» такого толка, как Троцкий.

Скорее всего восстание начнётся в Москве, может быть в Харькове.

Московский комитет уже принял решение начать 8 декабря всеобщую стачку, с тем чтобы она переросла в вооружённое восстание.


Многие проблемы партии в условиях начавшейся революции решались в спорах, порою ожесточённых. Но был один вопрос, который не вызывал споров — это выпуск своей большевистской легальной газеты.

Ленин был уверен, что она уже выходит или со дня на день начнёт выходить.

И слал статьи.

Красин их получал. Красин знал, что, кроме него, Румянцева и Богданова, некому основывать газету. Они — члены ЦК, оставшиеся в столице. Остальные работают в различных городах. Под рукой, правда, Литвинов. Но газете нужны ещё редакторы, секретари, печатники.

Все рассчитывали на Никитича. А ведь он не мог надолго отлучаться из своего служебного кабинета. Не мог он и поспеть всюду сам.

Но «Никитич» знал, кого привлечь. Старых друзей из подпольщиков «Нины». И, конечно, Бонч-Бруевича.

Бонч организовал базу для распространения партийной литературы и газеты. Под вывеской склада и книжного магазина на Караванной улице им была основана главная квартира большевиков в Петербурге.

Вся женевская колония большевиков рвалась в Россию. После манифеста 17 октября из Женевы исчезли меньшевики. Вот она — конституция. Государственная дума, амнистия заключённым. «Революция победила». Больше нечего желать. Нужно готовиться к парламентской борьбе.

«Революция победила?» А из России пришло невероятное, страшное известие — в Москве черносотенцами убит Бауман. Убит также подрядчик «Анонимного общества» по изготовлению бетона — большевик, боевик — Грожан.

Манифест — обман. Манифест — ловушка.

Владимир Ильич считает, что сейчас каждый большевик должен быть в России. Он не мог ждать, пока Надежда Константиновна «сдаст дела Стасовой».

Через Стокгольм — в Питер.

Его встретил Красин. Леонид Борисович сильно сомневался в том, что Владимир Ильич сумеет сколько-нибудь долго продержаться на легальном положении. И пусть его не обманывают «легальные митинги», рабочие и студенческие демонстрации на Невском. Ленин и сам это прекрасно понимал.

Он заметил, что за домом № 15 по Греческому проспекту следят. Надо не рисковать, а переходить на «нелегальщину».

Но Ленин выжидал. Из нового подполья ему будет очень трудно наладить и работу ЦК и, главное, газету «Новая жизнь».

Её купили на деньги Горького у декадентов. Пятницкий — формальный издатель; Горький, Пётр Румянцев — члены редколлегии.

Ленин «учинил разнос», и декаденты «гордо ушли».

В газете появились Воровский, Ольминский, Луначарский. А в типографии встали у печатных машин старые друзья Никитича — подпольщики «Нины».

О них не забыл Красин.


Вооружённое восстание началось. И именно в Москве. А прохвосты-меньшевики, засевшие в исполкоме столичного Петербургского Совета, всё ещё твердят, что всеобщей стачкой можно сразить царизм. 8 декабря начали стачку, а сегодня — 10-е, и она уже замирает, идёт на убыль. Между тем восставшая Москва ждёт подмоги от Питера. И прежде всего оружием.

Красин чувствует себя виноватым, хотя он сделал, кажется, всё, для того чтобы раздобыть как можно больше оружия. Но его не хватает.

В Москве дружинники вооружены чем попало, в основном револьверами, отнятыми у городовых. Оружие есть в Петербурге, но кто знает, начнётся ли и в столице восстание? И потом: как переправить в Москву хотя бы часть этого оружия? Николаевская дорога не примкнула к всеобщей забастовке. Царские войска вцепились в неё, охраняют каждую версту. По Николаевской в Москву со дня на день подбросят солдат. И только по ней в Москву можно подвезти оружие!

Виктор Ногин сумел ещё до начала восстания послать в Москву бомбы, ружья. А теперь уже ничего не отошлёшь.

А если на санях? Нет, это авантюра.

Владимир Ильич прислал записку, что ему нужно срочно повидать Красина перед отъездом в Таммерфорс. Конечно, будет ругать, будет требовать немедленной организации помощи Москве. А ведь у ЦК даже связь с Москвой и та нерегулярная. Приезжают товарищи, приходят с оказией случайные письма, а общей картины событий в первопрестольной никто толком нарисовать не может.

Московский комитет арестован. Восстание, так сказать, распалось по районам.

Декабрьский вечер давно зажёг огни в притихшем, прислушивающемся, встревоженном Петербурге.

На квартире ЦК все уже в сборе. Красин пришёл последним. Владимир Ильич коротко информировал о ходе восстания в Москве. Затем вытащил из кармана листок бумаги. Красин узнал почерк Горького. Письмо адресовано Пятницкому.

Ленин прочёл: «...сейчас пришёл с улицы. У Сандуновских бань, у Николаевского вокзала, на Смоленском рынке, в Кудрине идёт бой... гремят пушки... на улицах только драгуны. Их три полка — это трусы. Превосходно бегают от боевых дружин... Их били на Страстной, на Плющихе, у Земляного вала... На улицах всюду разоружают жандармов, полицию. Сейчас разоружили отряд в 20 человек, загнав его в тупик.

Рабочие ведут себя изумительно! Судите сами: на Садово-Каретной за ночь возведено 8 баррикад, великолепные проволочные заграждения... Баррикады за ночь были устроены на Бронных, на Неглинной, Садовой, Смоленской, в районе Грузин — 20 баррикад! Видимо, войска не хватает, артиллерия скачет с места на место... Публика настроена удивительно! Ей-богу — ничего подобного не ожидал! Деловито, серьёзно — в деле — при стычках с конниками и постройке баррикад.

Превосходное настроение!»

Вера Кольберг, которая привезла это письмо, на словах рассказала о том, как, подчиняясь директиве Московского комитета, дружинники начали партизанскую войну.

В «Известиях Московского Совета рабочих депутатов» были опубликованы «Советы восставшим рабочим».

Не «действовать толпой». Маленькие отряды, в два-четыре человека, неуловимы для войск и полиции.

Не занимать укреплённых мест. Укрепления легко одолеет артиллерия, а из проходных дворов легко стрелять, легко уходить.

Никаких митингов. Небольшие летучие совещания для обсуждения боевых действий. Митинги — после победы.

Пехоты, по возможности, не трогать, казаков не жалеть, равно как полицейские и драгунские патрули.

Что же, толковые советы, хотя Московский комитет несколько запоздал с ними.

Вера Кольберг — связная Московского комитета. Её рекомендовал Горький, приехала за запалами для бомб. Бомбы в Москве есть, а запалов достать негде, и бикфордова шнура тоже.

Леонид Борисович знал об этих нуждах московских дружинников. Он прихватил с собой и запалы, и шнур.

Запалы повезёт Кольберг, немедленно, сегодня, ночным поездом. Но во что их упаковать, чтобы и безопаснее было, и в глаза не бросалось в случае обыска?

— Кондитерскую Галле знаете?

Кольберг кивнула головой.

— Поезжайте и привезите самую большую коробку шоколадных конфет...

Через полчаса на столе красовалась огромная коробка, кокетливо перевязанная синей шёлковой лентой.

Леонид Борисович вытряхнул конфеты на скатерть, осторожно уложил в коробку запалы, затем аккуратно прикрыл их ровным слоем тех же конфет.

— Теперь в путь! Если пойдут по вагонам с обыском — спокойно откройте коробку, беззаботно лакомьтесь конфетами и, главное, не волнуйтесь, не обнаруживайте и тени смущения.

Кольберг уехала.

Бикфордов шнур решили послать с Наташей — Драбкиной. Она должна захватить с собой и маленькую дочь. «Женская половина» ЦК взялась разодеть Наташу в пух и прах, предварительно обмотав её бикфордовым шнуром.

Наташа уедет через день-два. Красин же настаивает на немедленном отъезде. И дело не в том, на день раньше или позже бикфордов шнур окажется в Москве.

— Мы направили на Николаевскую дорогу специальный отряд. Ему поручено взорвать мост и тем самым вывести эту магистраль из строя. Насколько мне известно, москвичи также пытаются взорвать полотно под Москвой и Тверью.

Наташа может вовсе не попасть в Москву и тогда окажется в очень трудном положении, где-либо посреди пути с дочкой на руках, и... надо не забывать о шнуре.

Драбкина шла на риск. Сегодня ей никак не успеть, а завтра или послезавтра, может быть, придётся ехать в поезде вместе с карателями-семёновцами. Всё равно, она рискнёт.