К вечеру разыгралась метель. Декабрьская, морозная. В белёсой мгле затерялись одинокие дома. Идти стало трудно. Ноги вязли в сугробах, колючий снег бил в лицо. Ещё некоторое время мерцали далёкие огни железнодорожных стрелок и семафоров. Затем исчезли и они.
Лихо свистит ветер. А когда на мгновение замолкает, слышится прерывистый пересвист тяжело дышащих людей. Это идут боевики, они должны взорвать стальной путь из Питера в Москву.
Конечно, куда проще было бы выбраться на железнодорожное полотно и шагать по шпалам. Нельзя. Именно в такие отчаянные вечера дорога охраняется особо тщательно.
К ночи поняли, что сбились с пути. Попали в незамерзающее болото. Впереди стена леса. А он должен был кончиться задолго до подхода к мосту. Люди выбились из сил. Проводника не сумели найти, а времени было в обрез. Сегодня же к вечеру семёновский полк должен отправляться в Москву.
Сегодня! Сегодня уже 15-е, наверное, поезд с солдатами и офицерами, стучит где-то далеко-далеко.
Ленин умел быть резким. Из Москвы, как представитель Московского комитета, приехал Лядов. Положение восставших безнадёжно. По решению нового Московского комитета дружинники 18 декабря прекращают огонь, а 19-го закончится и забастовка.
18 декабря. Оно уже позади. Значит, в Москве утихли выстрелы.
Нет, не утихли. Стреляют каратели. Стреляют в безоружных. Стреляют в каждого, кто показался подозрительным, стреляют опьянённые водкой и кровью.
— Почему не был взорван мост на Николаевской дороге?
— Почему не сумели задержать семёновцев-карателей?
Красин не умел искать оправданий. Ошибок и просчётов было много, и в их числе неудачные операции на Николаевской железной дороге. Опыта не было в делах такого рода. Он поздно узнал о дне отправления семёновцев и не успел принять все меры к срыву военных перевозок. Не проследил сам, так как был в Таммерфорсе. Тверские большевики разобрали железнодорожное полотно на протяжении пяти вёрст. Но что это дало? Сапёры-семёновцы восстановили путь за 5–6 часов. Маршруты с войсками пришли в Москву и решили участь восстания.
— Вот вам блестящий пример того, как мы готовились к вооружённому восстанию!..
Критика Ильича адресовалась ко всем членам ЦК. Красин промолчал. Он верил в новые бои. В новых не повторятся старые ошибки.
Наступил 1906 год.
Глава пятая. В «книжной мышеловке»
— Леонид Борисович!
Красин поднял голову. Перед ним стоял Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич. Редкий гость в этом кабинете. Значит, опять что-то стряслось. В последнее время на службу к Красину люди заходят только с неприятными новостями.
— Что случилось, Владимир Дмитриевич? Да вы присядьте, отдышитесь!..
— Спасибо, Леонид Борисович! Действительно, случилась прескверная история. У нас на книжном складе с утра, как медведь в берлоге, обложенный охотниками, сидит, а вернее, лежит и сейчас, наверное, спит Папаша.
— Максим Максимович! Но каким духом он очутился в Питере?
— Говорит, что несколько дней уходит от погони. Из Риги прискакал.
— А что на Караванной?
— И не говорите, — форменная осада. Понаехали шпики самых высоких рангов, полиция, дворники. В книжный склад не войти и уж тем более не выйти. А Папашу нужно немедленно выводить, да побыстрее. Часа через три, четыре охранное отделение наверняка получит от прокурора ордер на обыск склада и арест Литвинова...
— Н-да, за этим дело у них не станет! Стойте, Папаша не отрастил за это время бороды и усов?
Бонч-Бруевич озадачен. При чём тут усы?
Красин лукаво улыбнулся.
— Владимир Дмитриевич, зайдите ко мне на квартиру, я сейчас предупрежу тёщу по телефону. Скажите ей, чтобы захватила узел с дамским платьем, шубу свою, тёплый капор. Попробуем принарядить Папашу, авось придётся в пору.
У Бонч-Бруевича не было лучшего плана, и он поехал за тёщей Красина. Через час, в задней комнате книжного склада, Максим Максимович путался в длинной юбке, чертыхался, но никак не мог втиснуть плечи в дамский салоп.
Когда Бонч вошёл к Папаше, то не удержался от смеха. Литвинов был так неуклюж, громоздок, что выпускать его в таком одеянии из магазина — наверняка подвести под арест, и притом немедленный.
Максим Максимович с облегчением переоделся в привычный костюм.
Дело близилось к вечеру. Скоро уж и склад пора закрывать.
Бонч-Бруевич выглянул на улицу. Шпики прохаживались, не таясь, вглядывались в каждого, кто направлялся к книжному складу.
Приехал Никитич.
— Ну и дела! Около вашего магазина всё столичное охранное отделение собралось. Вот бы пригласить фотографа, пусть нам на память портреты всех шпиков сделает...
Красин шутил. Но никто не подхватил шутку. Леонид Борисович прошёл в кабинет Бонч-Бруевича.
— Владимир Дмитриевич, думаю, что положение серьёзное. Ваши предложения?
— Есть один план, но без вашей помощи не обойдёмся...
Красин кивнул головой, он готов был сделать всё, для того чтобы выручить товарища.
— В семь часов вечера, минута в минуту, когда мы закрываем склад, к воротам дома должен подъехать лихач. Помните, вы рассказывали, что у нас есть свой извозчик, большевик...
— Есть, есть. Сам староват, зато лошадь — загляденье.
— В санях должен сидеть кто-либо из товарищей, который, войдя к нам на склад, передаст Литвинову свою шляпу или, лучше, котелок. Мы приготовим для него усы и эспаньолку.
Именно с таким обличьем и нужно подыскать товарища.
— Такой есть, это мой помощник. А как вы всё же выведете Максима Максимовича?
— Я сейчас по телефону созову в магазин кого только смогу. Вывалимся всей ватагой, затеем возню, а Папаша в сутолоке на санки и на станцию. А там Финляндия. Думаю, ему нужно отсидеться за границей.
— Великолепно! Идёмте к Максиму Максимовичу.
Литвинов встретил Красина беспомощной улыбкой. Мол, не сердитесь, дорогой, но всё так скверно вышло...
Хотя у Красина самого, что называется, кошки скребли, но он весело поздоровался с Максимом Максимовичем и стал его разыгрывать. Не везёт Папаше. Только вошёл в роль администратора и преуспевающего издателя газеты — хлоп, прикрыли газету. Двинулся в Ригу, встречать пароход, полный оружия, пароход сел на мель...
— Хочу предложить вам на выбор два важных дела, Максим Максимович. Не сомневаюсь, батенька, опять провалитесь.
Максим Максимович засмеялся, но невесело:
— Какие дела?
— Да вот — винтовки или Горький?
— Я вас не совсем понимаю...
Красин рассмеялся. Действительно, понять этак сразу и нелегко.
— Владимир Ильич настаивает на том, что мы должны вооружаться. Пролетариат ещё не сказал своего последнего слова, революция продолжается. Для закупки оружия нужны деньги. Горький едет в Америку, будет там выступать, собирать деньги на русскую революцию. Одному ему будет трудно. Должен был поехать Воровский, он с «языком». Но Воровский не может, ему сейчас иное дело поручено. Как вы?
— Леонид Борисович, если честно, то давайте винтовки.
— Ну что же, отлично, Максим Максимович. Но с отъездом не мешкайте. Деньги для начала у нас есть, я их вам переведу, укажите только пункт.
— Пожалуй, Париж. Там будет моя штаб-квартира.
Красин задумался.
— Дорогой Максим Максимович, вы будете добывать, скупать, транспортировать оружие прежде всего для кавказских товарищей. Это они разжились несколькими сотнями тысяч рублей и просили ЦК скорее обратить их в винтовки, револьверы, пулемёты. На Кавказе революция только-только начинается. И её нужно довести до вооружённого восстания.
— И вот ещё что. Вы решили осесть в Париже. Давайте прикинем. Конечно, Лондон был бы куда удобнее, но после случая с «Джоном Графтоном» об этом и думать не следует, русское правительство уже сделало англичанам дипломатическое предостережение. Германия отпадает по двум причинам — она близка к русским границам, но западным, а оружие нужно доставлять на Кавказ. Тащить его через всю Россию трудно. Во-вторых, полиция Вильгельма работает рука об руку с царской охранкой. Там вы быстро провалитесь.
Остаётся Франция. Но и там обстановка изменилась не в нашу пользу. Либеральствующие крикуны после поражения московского восстания поставили крест на русской революции и косо посматривают на эмигрантов. Царское правительство всячески подогревает аппетиты французских рантье, обещая стабильность и выгодность русских бумаг. Обыватель во Франции понимает, что занимать денежки правительству, которое активно атаковано со всех сторон рабочими, — неразумно. Но если царизм свалится, то новое правительство может и не сделать такого выгодного займа. Значит — долой революционеров!
— Обстановочка!
Литвинов молчал. Возразить нечего. Но он не собирается искать себе работу полегче.
— Максим Максимович, вы Мартенса знаете?
Вопрос неожиданный. И как будто к делу не относящийся. Конечно, он знает Мартенса, вернее, слыхал о таком.
— Так вот, недавно я получил чертёж и описание сконструированного товарищем Мартенсом пулемёта. Я не оружейник, но, по-моему, с инженерной точки зрения здесь всё вполне удовлетворительно. Заманчивая штучка — портативна, легка и, если она к тому же будет стрелять, — незаменима в уличных боях. Мартенс сейчас в Цюрихе, просит денег, чтобы довести до конца реализацию изобретения. Заезжайте к нему, поглядите и поступайте по своему усмотрению.
Красин встал. Теперь действительно наступила пора прощаться. Обнялись.
— А из заточения мы вас сейчас вызволим.
На Караванной зажглись фонари. Мороз и петербургская сырость разукрасили деревья и провода узорной бахромой. Уже закрылись присутственные места, на дверях складов и лавок закачались увесистые замки. Редко встречаются прохожие и только у склада на Караванной толпятся, бьют каблук о каблук, дуют на озябшие пальцы агенты охранки.
Давно они приглядываются к этому книжному складу-магазину. Сколько раз полиция делала на него налёты, даже один раз опечатала, обнаружив запрещённые издания. Но как по волшебству издания исчезали, а сургучные печати оставались нетронутыми.