Три жизни Красина — страница 26 из 57

Для охранки сейчас нелёгкие времена. Раньше, бывало, — заподозрили квартиру или там магазин какой, ввалились, обыск, а в случае чего и арест, и не нужно никаких ордеров и прочих реверансов.

Теперь Россия страна «конституционная». Этот злополучный царский манифест объявил неприкосновенность личности и жилища. Вот и топчись тут на морозе, пока прокурор даст ордер на обыск магазина и арест нелегала. Прошлый раз он ушёл. Хитрый. А теперь уж никуда не денется — Людвиг Вильгельмович Нитц, а вернее, Максим Максимович Литвинов, Папаша, да мало ли у него имён!

Вечер, скоро магазин закроется, а народ в него толпами повалил. Может быть, снова там какая нелегальщина завелась?

Бонч-Бруевич не отходил от дверей. Как только в магазине появлялся свой товарищ, он вкратце рассказывал ему в чём дело, и отводил к стойкам с книгами. До закрытия магазина эти люди не должны уходить. И усиленно изображать покупателей. Таких «покупателей» набралось уже человек 30.

Настала решающая минута. Максим Максимович спешно прилаживал усы и эспаньолку. Бонч-Бруевич встал в сенях. Сейчас войдёт помощник Красина, передаст котелок Литвинову.

Звякнул колокольчик. Владимир Дмитриевич кинулся к двери. Но что это? В полутьме коридора он разглядел офицера. За его спиной стояли ещё какие-то люди в шинелях.

«Опоздали. Обыск. Арест».

— Что вам угодно?

— Простите, мы кажется не вовремя, вы уже закрываете магазин. А нам необходимо подобрать книги для библиотеки юнкерского училища. Может быть, вы окажете любезность, задержитесь на несколько минут?

— Пожалуйста, пожалуйста... — Бонч-Бруевич указал офицеру и юнкерам, прибывшим с ним, на розничное отделение.

В это время в коридор вышел Литвинов. Увидев военных, отшатнулся, хотел бежать. Но куда?

— Всё в порядке, — успел шепнуть Бонч-Бруевич. — Стойте здесь, сейчас придёт товарищ...

И действительно, минута в минуту, когда стенные часы пробили семь, вошёл помощник Красина. Бонч-Бруевич снял с него котелок, напялил на Литвинова и вытолкнул его на крыльцо. Вместе с ним во двор весёлой гурьбой высыпало человек 30–40 «покупателей». Окружив плотным кольцом Литвинова, они двинулись к воротам.

Шпики насторожились, сбились в кучу. Но «покупатели» уже успели затеять с одним из «пауков» драку, сбили с него шапку, кто-то дал охраннику подножку, и тот рухнул в снег.

— Скорее! — Бонч-Бруевич подтолкнул Литвинова к маленьким саням.

— Пошёл!

Рысак, получив удар вожжами, взвился на дыбы, рванул и, прежде чем охранники опомнились, скрылся в переулке. Околоточный выхватил револьвер. Но стрелять уже было не в кого.

Бонч-Бруевич, пользуясь суматохой, быстро свернул на Невский и затерялся в толпе. «Покупатели» мгновенно рассеялись по сторонам.


Революция шла на убыль. Но сдаваться нельзя — об этом не говорилось, но каждый большевик носил в душе уверенность в грядущих и недалёких схватках с самодержавием. Были ошибки, да, они были — не было опыта в организации вооружённых выступлений в такой огромной стране, как Россия. Мало оружия, некоторые операции проведены плохо и кончились неудачей. И несмотря на неимоверные усилия, работу до изнеможения — ты член ЦК, и твой ответ — работа, работа и работа...

Бомбы — этого грозного оружия революционеров не хватало. Мастерские партии, где их изготовляли, были кустарными предприятиями. Конструкция бомб и их боевая сила оставляли желать много лучшего.

Узнав, что в Болгарии, в вечно бурлящей Македонии применяют бомбы особого типа, Красин срочно вызвал к себе Николая Евгеньевича Буренина и без промедлений отправил его на Балканы. Он снабдил Буренина всем необходимым для выполнения опасной миссии.

В Болгарии до Буренина уже побывал по поручению Красина Омега — Скосаревский — из химической группы производителей взрывчатых веществ. В Софии Омега виделся с болгарским революционером Тюфекчиевым, крупным знатоком «бомбовых проблем» и других типов вооружения повстанцев. Омега условился с Тюфекчиевым о пароле для следующих встреч. Это были хитро вырезанные, сложной конфигурации две половинки визитной карточки. Сложишь вместе, сойдутся половинки — значит, пришёл свой человек.

Тюфекчиев так же, как и Красин, жил двойной жизнью. Он занимал видное положение в Софии, вёл легальный образ жизни. Пароль Буренина сыграл свою роль. Тюфекчиев провёл Николая Евгеньевича в свой кабинет и начал выдвигать ящики большого письменного стола. Если бы Буренин вдруг увидел все сокровища, за которыми гонялись герои романа Стивенсона, он был бы поражён меньше, чем от того, что увидел у Тюфекчиева.

— Я не поверил своим глазам, — рассказывал Николай Евгеньевич Никитичу, — все ящики были набиты до отказа образцами револьверов, бомб разного типа, обоймами, патронами и другими боевыми припасами.

Тюфекчиев обещал посланцу Красина полное своё содействие в приобретении запалов к бомбам и бикфордова шнура. В перевозке запалов помощь оказал доктор Тернгрен, видный политический деятель Финляндии. Буренин привёз Красину образцы бомб нового типа. Леонид Борисович внёс необходимые улучшения в устройство бомб и предпринял меры к налаживанию их производства.

Буренин вторично выехал в Софию к Тюфекчиеву для выполнения новых заданий Красина.

Застанет ли он там Тюфекчиева, или этот неугомонный болгарский инженер-изобретатель опять куда-либо исчезнет.

Первый визит на почтамт. Буренин не рассчитывал на корреспонденцию, но это было правилом для партийных функционеров, прибывающих за границу, — зайти на почту.

Правило пригодилось. Красин телеграфировал, что переговоры с Тюфекчиевым и закупку оружия он поручил другому человеку. Буренин должен немедленно разыскать Горького и Андрееву в Париже и вместе с ними выехать в Америку. Подробные инструкции о поездке будут даны на месте.

Алексей Максимович — дорогой человек! Сколько бесценных услуг оказал он партии. Его роль в партийных предприятиях ЦК была незаменима. Талант писателя, величайшая популярность его имени в народе служили делу пролетариата. Вместе с пылающим сердцем Данко Горький отдавал революции своё сердце и ум.


Максим Максимович Литвинов с нетерпением ожидал прибытия в Цюрих. А вдруг удача, вдруг пулемёт Мартенса окажется именно тем оружием, которого так не хватает рабочим. По чертежам и опытному образцу будет нетрудно заказать партию этих пулемётов какой-либо фирме, к примеру бельгийской. Конечно, заказ придётся маскировать, но зато он обойдётся дёшево, ведь своя конструкция, да и к тому же, если пулемёт выйдет хорошим, можно продать патент и получить немалые деньги.

Сияющий Мартенс встретил Папашу объятиями. Опытный образец пулемёта готов, и его пора испытать.

Литвинов залюбовался пулемётом. По чести, раньше он как-то не соприкасался с этим грозным оружием. Приходилось «по долгу службы» несколько раз рассматривать «максим», но не в деталях. По сравнению с мартенсовским — «максим» выглядел целой пушкой. А этот красив, мал, лёгок.

Мартенс торжественно заложил ленту. Максим Максимович инстинктивно подался назад и поднёс ладони к ушам. Сейчас как загрохочет на весь этот дремучий лес под Цюрихом!..

Мартенс нажал на спуск. Грянул выстрел. И пулемёт заело. Напрасно изобретатель дёргал ленту, что-то подвинчивал, снова жал на гашетку — тщетно, пулемёт не стрелял.

Мартенс был смущён, немного растерян. Но всё же убеждённо объяснил Литвинову сущность конструктивной неполадки, обещав её быстро устранить. И очень обрадовался, узнав, что Папаша готов финансировать его работу.

В Цюрихе дел больше нет. Нужно спешить в Париж. Туда уже должен прибыть «Борис Иванович», вездесущий Буренин. Он, наверно, уже закупил во Франции, и в Бельгии, и даже в Англии партии оружия — Литвинову предстоит наладить транспортировку его в Россию.

В Париже на вокзале произошло нечто неправдоподобное. Буренин не успел сойти с подножки вагона, как почувствовал, что чемодан его вырвался из рук, а перрон заслонили большущие и очень колючие усы, потом кто-то нежно поцеловал его в щёку.

Господи, Горький, Мария Фёдоровна и, что самое удивительное и неожиданное, — Леонид Борисович. Это он отобрал чемодан. Рядом с Красиным — Папаша.

— Забыли про конспирацию, забыли... — только и смог выдавить взволнованный Николай Евгеньевич.

— Забыли! — Горький басит так густо, что на него оборачиваются, кое-кто из пассажиров даже присматривается пристальнее. Но узнать Алексея Максимовича трудно.

В чёрном, глухом не то сюртуке, не то полукафтане, широкополой шляпе, он похож на тощего, длинного кюре или виноградаря с юга Франции.

Леонид Борисович, как обычно, ни в чём не уступает самым элегантным парижанам. В лёгком сером костюме, с тросточкой, и только громоздкий буренинский чемодан портит это великолепие.

Литвинов внимательно вглядывается в лица прохожих. Ему знакомы многие из русских шпионов в Париже. Всё же не стоило приезжать всем вместе на вокзал — Горький слишком видная фигура, чтобы полицейские ищейки оставили его хоть на минуту в покое.

Между тем Горького и Андрееву вовсе не беспокоит возможная слежка.

— Как вы тогда добрались? — Буренин спрашивал Горького не из одного лишь любопытства. После триумфального выступления Алексея Максимовича и Марии Фёдоровны в Пожарном доме в Гельсингфорсе, ему пришлось немало потрудиться, чтобы убрать из поля зрения полиции своих подопечных. Пели «Интернационал» сразу на русском, финском и шведском языках. Мария Фёдоровна декламировала стихотворения и не только по-русски, за несколько часов до концерта она ухитрилась выучить стихотворение на труднейшем финском языке.

А потом гостиница «Фенниа». Горького и Андрееву посадили в кресла, подняли на вытянутых руках, с пением революционных песен понесли вокруг зала.

Финский художник Варен на следующий день спрятал их в своём имении под Выборгом. Тогда-то Буренин и должен был спешно выехать за границу, поручив заботу о писателе и его жене финским товарищам.

— Я, знаете ли, очень волновался!