Нужен! Нужен!
— Леонид Борисович, думаю, что нам понадобятся ещё и ещё деньги. Только позаботьтесь о наименьшем риске для товарищей. Нет, нет, я понимаю, что без риска не обойтись, но вы должны предусмотреть буквально все мелочи, все неожиданности, все варианты.
...И они предусмотрели.
На полу раскинулся подробный план Тифлиса. Над ним на коленях склонились Камо и Красин. Собственно, можно было обойтись и без плана — оба хорошо знают Тифлис, его закоулки и улочки. Но Ленин приказал не упустить ни одной случайности.
И на плане в который уже раз «разыгрывается» тифлисская операция.
Леонид Борисович взял на себя роль полиции и охраны денежного транспорта. Он выдвигает самые неожиданные условия — Камо должен быстро найти выход.
Весь день 30 декабря Леонид Борисович вынужден был посвятить своим прямым служебным обязанностям.
Завтра столица встречает новый, 1907 год. В особняках, ресторанах, клубах опять, как в былые времена, будет стоять дым коромыслом. Не то что накануне 1906-го. Тогда официальный Петербург ждал от грядущего года новых восстаний, новых баррикад.
Теперь они уверены — революция побеждена, царизм одержал верх. И им хочется верить, что это навсегда. Поэтому завтра будет «боже царя храни», салют шампанским, пьяный разгул...
И заведующий кабельной сетью столицы инженер Красин обязан обеспечить особняки и рестораны, клубы и трактиры светом.
Красин зол. Его подмывает проехать по городу и самому выключить рубильники в трансформаторных будках.
Нельзя! Он пока не может поставить точку на своём легальном положении заведующего кабельной сетью столицы. Хотя и заметил за собой слежку.
Его контора, его трансформаторные будки нужны партии. В них хранятся ассигнации, так удачно отнятые Камо у царских казначеев.
И завтра свет будет гореть без перебоев.
31 декабря утренние газеты пришли с опозданием, когда Леонид Борисович уже завтракал.
Допивая чай, машинально развернул «Петербургский листок».
«Трагедия в конспиративной квартире на Малой Охте».
Сердце рванулось, потом замерло, потом часто-часто застучало. Нет, «Листок» — это жёлтая пресса, вот солидная «Петербургская газета».
«29 декабря чины охранного отделения под начальством ротмистра губернского жандармского управления предложили приставу Охтенского участка сделать совместно с ним обыск и облаву на дом, где проживает Суворкова и её жильцы...»
Красин комкает газету. Дом Суворковой — это его самая большая патронная мастерская. Чёрт! Но нужно дочитать.
«...Чины полиции заняли все ходы и выходы и вошли во двор. Подойдя к дверям, А. А. Родзевский постучал и потребовал, чтобы ему открыли двери, но, не получив ответа, толкнул дверь. Дверь оказалась открытой. Пристав сделал шаг вперёд, но в этот же момент получил сильный удар по руке, и бывшая в его руке лампа полетела в сторону и грохнулась об пол. Лампа не разбилась, так как была металлическая, и наступила полная темнота...»
Эти жалкие репортёры выгоняют строчки. О лампе какой-то больше, чем о том, что всё же произошло.
«...Натиск революционеров», стрельба, «залпами... Полицейские, обмёрзшие благодаря сильному морозу, медленно заряжали ружья, и этим моментом умело воспользовались революционеры, метко стрелявшие в осаждавших».
Полиция потеряла: 2 околоточных, 2 городовых, ранены агент и дворник.
Ну, а революционеры — Саша, Ваня, Паршенков?
Красин бегло просматривает статью. «Несмотря на самое тщательное расследование и поиски в окрестностях, следы беглецов были затеряны, и последние скрылись...»
«В квартире был произведён тщательный обыск, причём поднимались полы, сняты были обои и перерыта вся мебель. Найдены несколько револьверов, ружьё, два кинжала, две шпаги, станок для набивки ружейных патронов, много патронов, нелегальная литература и разная переписка».
Значит, спаслись ребята! Красин счастливо улыбается. Вот ведь черти, какое сражение закатили и ушли, чтобы принять участие в других боях.
В кабинете конторы Леонида Борисовича дожидался Пётр. Это было вопиющим нарушением конспирации, и Красин готов был отчитать Сулимова, но тот указал на газету и засмеялся.
— Наверное, вы уже познакомились с действиями доблестной кучки городовых против армии революционеров?
Красин вспомнил, что именно Сулимов, так сказать, шефствовал над Охтенской патронной мастерской. И если он явился к нему, значит, «Охтенская трагедия» или выглядит иначе, или имеет своё продолжение.
Между тем Сулимов рассказал Леониду Борисовичу:
— Часов около пяти ко мне на квартиру ввалился Саша, в одном нижнем белье, только ещё пиджачок сверху и пальто летнее, лёгкое, сапоги на босу ногу, они так и примёрзли к подошвам. Стрелял он без передыху, почти час, ствол маузера раскалился, а когда остыл — обледенел и примёрз к нижнему белью.
— Куда вы спрятали Сашу?
— Послал в Сестрорецк к Емельяновым.
— Это хорошо, но нужно будет переправить его дальше, в Финляндию.
— А теперь рассказывайте, как на самом деле произошло это сражение?
Конец декабря 1906 года выдался на редкость морозным. На что уж петербургские «Ваньки» народ ко всему привычный, и то к вечеру промерзали до костей и, махнув рукой на заработки, гнали своих заиндевевших лошадёнок домой.
Александр Сергеев так и не нашёл ни одного извозчика. Пришлось от Мариинского театра топать пешком на Малую Охту.
Что же, наука и искусство требуют жертв. Саша никому не рассказывал о своих посещениях театров, музеев, выставок. Чего доброго и на упрёк нарвёшься. «Де, нашёл время, в России революция, рабочие парни не в театр, а в самодельный тир ходят, стрелять учатся, бомбы опробуют, а ты тут тенорочков слушаешь». Да разве же он не понимает! Но как ответишь ворчунам? Они не знают, что любитель театра патроны набивает для этих самых рабочих парней, спит на пироксилине, и, если полиция сцапает, — виселица гарантирована.
Пока добрался до Охты — совсем закоченел. Но вот и казармы Финляндского полка, рядом малый Охтенский проезд. Дверь в дом с угла, но она закрыта — поздно уже. Мороз подгоняет. Саша бегом влетел во двор, и пулей — в дверь.
В кухне тепло. Вкусно пахнет хлебом, хозяйка, наверное, днём пекла.
Прошёл в коридор, прислушался. В хозяйской комнате тишина, рядом комната жильца — тоже рабочего. Похрапывает. В патронной мастерской давно спят. Саша тихонько вошёл в комнату, в темноте зацепил за станок для набивки патронов. Чертыхнулся и нырнул под одеяло, только брюки и сапоги стащил. Благодать-то какая! Но вот леший, второпях забыл маузер под подушку сунуть. Вставать неохота, но надо. Достал пистолет, взвёл курок, и сон навалился, закружил уже куда-то.
Сергеев сквозь сон услышал какой-то шум в коридоре. Не хотелось вылезать из-под одеяла. «Небось хозяйский сынок опять явился выпивши и воюет с табуретками...»
Шум не прекращался.
Что за оказия! Кровать Сергеева, стоявшая поперёк двери, ведущей в кухню, вдруг поехала. В комнату воровато пробрался узкий луч света. Потом загрохотало что-то тяжёлое, металлическое, и свет погас.
Саша окончательно проснулся, когда его кровать очутилась на середине комнаты, а в дверях он увидел трёх городовых с винтовками.
Не размышляя, не думая о том, что он будет делать в следующую секунду, Сергеев вскочил и с силой задвинул кровать на прежнее место. Городовые и опомниться не успели, как дверь вытолкнула их в кухню.
— Открывай! Именем закона!..
— Сейчас, сейчас, вот оденусь только!..
Одеваться долго не пришлось. Городовые налегли на дверь, а Саша успел натянуть только один сапог.
Теперь в голове одна мысль — мастерская полна готовой продукции, несколько тысяч патронов, в банках порох, на окне хранится мелинит, тот, что с «Графтона» в прошлом году выловили рыбаки. Да и маузер у него «графтоновский». Кое-что спасли всё же с парохода. И тут же обожгло сознание: повесят!.. Вот так с рассветом и буду болтаться, да ещё на таком морозе. Почему-то страшно не хотелось висеть на холоде. Вот если бы расстреляли.
Дверь рухнула. Кровать отлетела в сторону. В комнату ввалился пристав с лампой в одной руке, револьвером в другой.
«Повесят, повесят обязательно!..»
Сергеев кинулся к кровати, выхватил из-под подушки маузер. Выстрел в комнате прозвучал страшно громко. Пристав, теряя лампу, рухнул на пол. Из комнаты хозяйки показались околоточный и городовые. Сергеев, не целясь, сделал ещё два выстрела.
С криком и бранью, забыв про оружие, городовые выскочили в коридор и ринулись к выходу.
Саша, не переставая стрелять, выбежал на улицу. В мерцающих отсветах ущербной луны, были видны удаляющиеся городовые. Нажал курок, выстрела не было, кончились патроны.
Сергеев, не торопясь, вернулся домой и первым делом надел второй сапог. Перезарядил маузер, взял патронташ и тогда только вспомнил о товарищах. Он не слышал, чтобы они стреляли.
Дом был пуст. Саша натянул пальто. Осторожно выглянул со двора на улицу. Никого!
Съехал по обледенелой набережной на Неву и двинулся к Смольному монастырю. Было около пяти часов утра. Мороз сгустился, плотнее осел на землю, на лёд реки. Луна закончила свою ночную вахту. Когда Сергеев добрался до середины Невы, с берега заговорили винтовки.
Пули визжали где-то в стороне. Потом всё стихло.
Саша сложил маузер. С трудом вылез на берег. На улице мёрз ранний извозчик...
Леонид Борисович прочитал последние страницы отчёта. В этот деловой документ он вписал рассказ о Саше Охтинском. Ведь он один отбивался в мастерской и обратил в бегство городовых и жандармов. Ведь это он сигналил Красину с башни в окошко Выборгской тюрьмы и снова отстреливался, снова ушёл.
Хочется в отчёте рассказать о всех, но это немыслимо, поэтому и отчёт выглядит несколько фрагментарно. Но в нём главное. Осталось только подвести итог. И это самое трудное, он не готов сейчас поставить все точки.
Красин отодвигает исписанные листы. Подходит к окну. За стеклом глухо урчит Берлин.