На сей раз вряд ли всё окончится так же «благополучно».
Благополучно! Красин невесело улыбается. По лицу бегут морщинки. А ведь он не стар, всего 38 лет.
Его состарили не болезни, а конспирация. Может быть, он единственный член Центрального Комитета Российской социал-демократической рабочей партии, который всё время безвыездно жил в России и при этом легально. Беззаботные улыбки, тщательно подстриженная бородка, изящные цилиндры, дорогие шубы и костюмы от лучших портных — и руководство боевыми отрядами, снабжение их оружием — винтовками, револьверами, бомбами, уничтожение предателей и провокаторов.
Вот что измотало его сильнее, нежели многих иных «нелегалов», одетых чуть ли не в рубище, ночующих каждую следующую ночь на новой квартире.
Красин ещё улыбается. А мысли его уже далеко, далеко за стенами этой камеры. Он думает и о себе. Но прежде всего о партии. Тяжёлые наступили времена.
Революция потерпела поражение. Это стало очевидным в конце прошлого, 1907 года. Неудачи вооружённых восстаний в Москве, Харькове, Чите подорвали силы. Меньшевики заголосили: «Не нужно было браться за оружие». И это социал-демократы! Но большевики ведь тоже социал-демократы. Они гибли на баррикадах. Теперь меньшевики клевещут над свежими могилами. Бегут маловеры, попутчики. А реакция открыто торжествует. Виселицы, расстрелы, карательные экспедиции.
Чтобы закрепить свою победу, царизм хочет дискредитировать, обесчестить побеждённых. Наверное, и его арест связан с этим намерением.
Громкий процесс. Грязная клевета. Любые небылицы о революционерах, рабочих, большевиках. Чем они фантастичней, чем страшней, отвратительней, тем лучше. Большевики — «вампиры», убийцы. Опыт у царизма есть, ведь в 80-х годах, когда реакция безжалостно уничтожала народников, их также пытались представить вырожденцами, кровавыми чудовищами.
И как знать, не покажется ли кому-нибудь ложь правдой, не заледенит ли сердца безнадёжность.
Красин поднялся с жёсткой железной койки. Подошёл к окну и машинально начал его протирать. Любопытно, в тюрьме к нему вернулись тюремные привычки. Ведь так же он вытирал окно в Таганке. Надзиратели хвалили за чистоту, а он через окно видел всех, кого привозили и увозили из тюрьмы. Но в Выборгской окно слепо уставилось в каменную стену, видно только небо и где-то далеко-далеко верхушка высокой башни. А может быть, это просто зимнее облако.
Как трудно собраться с мыслями в этот первый день заточения.
О чём он только что размышлял?.. О партии? О своей участи сейчас думать не хочется. Если жандармы разузнают обо всём, то виселица, ну в лучшем случае, расстрел, третьего выхода нет.
И он готов к этому давно, очень давно. Но ведь жив пока и столько лет жил на свободе. Что он член ЦК партии, жандармам, конечно, было известно. Жил он под своей фамилией, никуда за последнее время не уезжал, не скрывался. В департаменте полиции знают и о Никитиче. А может, не разгадали, что его, Красина, так зовут товарищи? Вряд ли.
Почему же его не арестовали раньше и почему арестовали сейчас?
Трудно объяснить столь странное поведение полиции. Правда, в 1905 и в 1906 годах в разгаре боевой работы он часто «исчезал», и шпики теряли его след. Ну, а потом?
Остаётся только предположить одно — следили, вынюхивали связи, брали на мушку всех, с кем встречался. С такой возможностью он всегда считался. Но почему, почему такой опытный конспиратор не заметил за собой слежки? И значит ли это, что теперь, когда его арестовали, выследили всех остальных?
Вот что его особенно беспокоит. Может быть, там, в Петербурге, после его отъезда выявили «техников», добрались до членов «боевой группы ЦК»?..
Через мёрзлое окошко Выборгской тюрьмы не разглядеть революционного подполья столицы.
Петербург соскучился по балам, пышным приёмам, бесшабашным кутежам. Революция нарушила «светскую» жизнь. Революция вообще страшное неудобство. Но стоит ли вспоминать. Ведь ныне революция уже прошлое. Слава полицейским, жандармам, казакам. Истинные молодцы! Спасители царя и отечества, герои!
Общество отдаёт дань жандармам. Дамы носят всё голубое. Голубые платья. Голубые мундиры. На многих мундирах появились новые звёзды и на погонах тоже. А ведь раньше жандармов наградами не очень жаловали. Наконец-то поняли.
Жандармы танцуют с томно-таинственным видом. Делают многозначительные мины, галантно целуют руки дамам и, щёлкнув каблуками, куда-то внезапно исчезают.
Впрочем, все знают куда. На Фонтанку, в здание у Цепного моста. Что значит сила привычки. Цепного моста давно нет, добрых два десятилетия там стоит «временный», а здание именуют «у Цепного». И старики по-прежнему величают его «императорской канцелярией», «III отделением». С 1880 года в нём вместо III отделения разместилось Министерство внутренних дел, а вернее, департамент полиции.
Дом старый-престарый, ему больше ста лет. Если войти с главного подъезда, что глядит на Фонтанку, то поначалу кажется — попал в театр или в богатый салон. Лестница белая, мраморная, мебель белая с золотом — такую ныне только в родовых дворцах и сыщешь. Кадки с тропическими растениями. Через небольшую прихожую — дверь... в домовую церковь.
Недавно, справа от алтаря, на стене церкви повесили мраморные доски с именами жандармов «невинно убиенных» в 1905 году.
И уж совсем неожиданно — светлый зал, рояль, те же тропические растения между огромными портретами царей в полный рост — это преддверие квартиры самого министра внутренних дел.
Второй этаж. Высокие дубовые шкафы напоминают диковинный улей.
Его ячейки — маленькие выдвижные ящички с карточками. Это — «книга живота». Здесь можно узнать немногое о каждом, а на третьем этаже узнаётся всё о некоторых «наиболее зловредных» из политических.
В доме этом ходят бесшумно, говорят вполголоса.
На служебных календарях — 1908 год. Старые «сотрудники» не могут припомнить ещё одного такого суматошного года, когда было бы столько новых дел.
«Красин Леонид Борисович. Год рождения 1870. Русский. Православный. г. Курган».
Дальше картотека давала ссылки на номера дел. Этот Красин, оказывается, имеет в департаменте вполне солидное досье. Правда, все эти дела прошлые, законченные производством.
А вот и новое! Оно пока жидковато. Только сведения агентурной разработки. Они серьёзны, но хороши лишь как подтверждение улик. На основе одних лишь филёрских доносов и отчётов специальных агентов не состряпать обвинительного заключения. Среди множества других «забот», департамент прохлопал Никитича. Конечно, его нужно было брать сразу, как только стало известно о том, что он ни с того ни с сего задумал съезжать со своей петербургской квартиры. А теперь извольте уважать финские порядки.
По финским законам арестованный содержится в тюрьме в ожидании обвинительного заключения не свыше месяца и если за этот срок не будет предъявлено обвинение, то его выпустят. А ведь чего доброго и выпустят!
Департамент полиции снёсся с Москвой. Может быть, московская охранка знает кое-что такое... о Красине.
Московская охранка всегда соперничала со столичной и старалась подставить ей ножку. Из департамента в Москву идёт спешное отношение. Оно составлено так, что в Москве не могут подумать об отсутствии у департамента полиции веских улик против Красина. «Департамент полиции уведомляет... что известный вам член финансовой комиссии при ЦК РСДРП Никитич, арестованный 9 текущего марта в Финляндии, будет передан в распоряжение начальника Санкт-Петербургского губернского жандармского управления».
В Московском охранном отделении так и поняли, что им ничем уже тут не поживиться. Заслуга не их, а посему особенно и стараться незачем. Переправить в Петербург имеющиеся на Красина документы, и дело с концом.
Департамент полиции спешил, в его распоряжении — месяц. Пришли бумаги из Москвы. Может быть, они дадут необходимые улики?..
Леонид Борисович тоже подбирал улики, свои собственные. Он должен, хотя бы в главных чертах, представить себе, что же известно о нём полиции, а что так и осталось в тени.
Он обязан неторопливо, не упуская ни одной мелочи, как прокурор, проследить всю свою жизнь.
Положим, конечно, не всю. Детство в счёт не идёт. Но уже «Техноложка»...
...Август 1887 года. Петербург. Со всех концов России стекаются сюда молодые люди, жадные до знаний.
Иные прибывают с кучей баулов и чемоданов, селятся в дорогих квартирах. Но у большинства — небольшие саквояжи, в которых упакован нехитрый скарб и самые радужные надежды. Для таких есть дешёвые «меблирашки» и «углы» в петербургских трущобах.
Экзамены — камень преткновения для многих. Но у Леонида высокие баллы 5,5 и только сочинение — 4,5.
Даже сейчас, в тюрьме, Леонид Борисович не может вспомнить о нём без улыбки. Тема-то какая попалась — «Нет хуже зла, как безначалье». Что он уж там написал, забылось, но экзаменаторы всё же 4,5 балла ему поставили.
И вот он, Леонид Красин, — студент столичного Технологического института.
Последние дни лета. В Петербурге они прохладные, немного печальные. Часто сеет противный, обложной дождь, и ветер гонит жёлтые листья. Приходится подумать об экипировке. Первым долгом фуражка технолога — тёмно-зелёная с синим бархатным околышем. Такая подойдёт ко всякому пальто, гордо свидетельствуя о том, что владелец сего головного убора — студент.
С форменной шинелью посложнее. Если шить — куча денег. Купить поношенную — тоже нужны деньги, а их почти нет.
Но безвыходных положений не бывает. Старое пальто помолодело от блеска новеньких, форменных пуговиц и бархатного воротника. Сойдёт.
В Технологическом студентам не обязательно носить мундир. А посему и на этом можно сэкономить.
Оставшиеся несколько дней до начала занятий — беготня по городу. Нужно побывать в Эрмитаже, Академии художеств, как будто они исчезнут или навсегда закроются. Но так хочется скорее отписать домой, рассказать о том, где побывал, что повидал. Конечно, впечатлений столько, что в письме в