Ну, а лёгкие?
Потерпят лёгкие. Время-то какое!
Вацлав Вацлавович действительно не сработался со своим «электрическим начальством». Отвык подчиняться. Привык к свободе (даже в ссылке). И хочется писать, творить. А какое уж тут творчество. Говорят, «поднадзорный». Да к тому же и без диплома...
А Воровскому служба нужна лишь для заработка. Он вовсе не собирается бросать свою литературную, партийную работу. И уже послал Бончу рукопись большой статьи для «Современного мира».
Из Швейцарии Владимир Ильич шлёт тревожные письма ближайшим товарищам по партии. Спрашивает о судьбе большевистских изданий. Они разгромлены. Может быть, если удастся перебраться в Петроград, Воровский сумеет возобновить выход журнала «Просвещение».
В Москве к Воровскому нагрянул неожиданно Красин, насмешливый и пропахший весной.
— В Питере-то слякоть, туманы, а у вас благодать. Я с вокзала пешочком. Подышал весной.
— Леонид Борисович, ты надолго?
— От тебя зависит. Как соберёшься, так и уедем...
— Так ты за мной?
— Понимаешь, место тебе подыскал — лучше не придумаешь. На Неве электростанцию строят. Нужен инженер. Там тебе и дачку присмотрел. Будешь среди хвои жить. Авось все твои бациллы исчезнут...
Вот неуёмный человек! Энергии — прямо в сеть включай. А за место Вацлав Вацлавович не знает, как и благодарить. Опротивела «Электрическая компания» донельзя.
Но недолго Воровскому пришлось жить среди хвои. Строительство электростанции на Неве из-за войны, из-за нехватки денег прекратили. Вацлаву Вацлавовичу предложили, до лучших дней, остаться чиновником в конторе. Но Леонид Борисович решил по-иному. И через некоторое время Вацлав Вацлавович уже утвердился в должности помощника заведующего отделом цен одного из бывших заводов Сименса.
Воровский не переставал удивляться и восхищаться Красиным. «Дьявольски талантлив». Скрытен? Кто знает, какие мысли, какие планы вынашивает он в своей голове.
Инженер до мозга костей. И он должен был стать революционером. А став им, не мог так вот просто отойти. Забыть о своей революционной работе. А разве кто-либо из товарищей, знающих Леонида Борисовича, чураются его, обходят стороной. Нет! Вацлав Вацлавович сам был свидетелем — регулярно раз, а то и два в месяц к Красину приходили подпольщики. Встретился он в его квартире на Мойке и с Аллилуевым. Красин со смехом отсчитывал ему изрядную сумму денег.
— Ничего, брат Вацлав, не попишешь. Контрибуция. Когда-то в Баку я сам учил Аллилуева, как нужно её собирать...
Царское Село. Загородная резиденция Романовых. Здесь живут и те, кто обслуживает дворец, живёт и чиновничья знать.
Место «райское», по мнению Любовь Васильевны. Дети с ней согласны. Леонид Борисович в этом «раю» бывает только наездами, по воскресеньям. Конечно, он доволен тем, что его дочки живут за городом. Да и он сам изредка может подышать, побродить по парку, отдохнуть.
Во время войны это удаётся далеко не каждому. Конечно, соседство с царским семейством не очень-то приятно. Городок наводнён агентами охранки, жандармами, полицией. Во время прогулок Красин держится подальше от дворца.
Царское Село живёт так, словно Петроград где-то за тридевять земель.
А ведь в Петрограде «шумно». Недавно во дворце князя Юсупова оппозиционные аристократы с одобрения промышленных тузов прикончили Гришку Распутина. «Святого негодяя», «святого чёрта», в бред которого уверовала царица. А бредил-то Гришка явно по германской шпаргалке. Откуда-то просочились слухи, что во дворце вынашивают мысль разогнать Государственную думу, разгромить прессу, установить в стране военную диктатуру и заключить сепаратный мир с Германией, чтобы развязать себе руки в борьбе с рабочими.
Пролетарский Петроград с начала 1917 года бастует. 9 января, в день памяти жертв первой русской революции, бастовало около полутора сотен тысяч рабочих столицы. Красин точных цифр не знает, охранка их, конечно, скрыла. 2 января был почти полностью арестован Петроградский комитет большевиков.
И Воровского нет, тот бы всё разведал. Он связывал Красина с большевиками-комитетчиками. Воровский в Швеции, его туда командировала фирма.
Положение на фронте — хуже некуда. После Брусиловского наступления в прошлом году — снова окопная война. В армии острая нехватка снарядов и патронов. Вконец развалился транспорт. Заводы стоят без топлива и сырья. В деревнях не осталось трудоспособных мужчин, а в городах голодно. Бесконечные очереди в булочных, цены на продукты резко подскочили.
Нет, это так просто не кончится. Революция стучится в двери России.
Ленин в прошлом году написал блестящую работу об империализме. Леонид Борисович не читал её, она ещё не издана, но главнейший вывод Ильича ему известен — при неравномерности развития капитализма в эпоху империализма социалистическая революция может победить в одной, отдельно взятой стране.
Февраль стоял студёный, с метелями и неожиданными оттепелями. Красин чувствовал себя плохо. Его всё время лихорадило. Но Любовь Васильевна не была в силах удержать мужа дома, его тянуло в Питер.
Царское Село нахохлилось сугробами, как-то затаилось. Сюда докатился гул начавшейся в Петрограде забастовки.
Демонстрация в Международный женский день вылилась 25 февраля во всеобщую забастовку.
На стенах домов появилось воззвание большевиков. Они призывают к стачкам, всеобщей забастовке — к немедленному свержению царизма.
«Лучше погибнуть славной смертью, борясь за рабочее дело, чем сложить голову за барыши капитала на фронте и чахнуть от голода и непосильной работы... Впереди борьба, но нас ждёт верная победа! Все под красные знамёна революции...», — читал воззвание толпе рабочих молодой человек. Его слушал и Красин...
А газеты были полны сплетен, какой-то великосветской чуши. Царь в Могилёве, в Ставке. Их императорское величество, видите ли, спокоен. Как всегда, рано встаёт. В 9.30 он уже в штабе и до 12.30 работает с генералом Алексеевым. Затем целый час трапезы и прогулка на автомобиле, в 5.00 — чай, до 7.30 разбор петроградской почты.
В империи порядок.
И наконец, свершилось долгожданное. 27 февраля в Царском выстрелы. А в Петрограде рабочие массы вышли на улицы, их поддержали солдаты и матросы. Наступил паралич самодержавия. Царь отрёкся от престола.
Любовь Васильевна явно ничего не поняла.
— Боже мой, что будет, что будет? Леонид, мы должны немедленно уехать за границу, в Швецию. С твоими связями, с твоим именем мы не пропадём. А здесь начинается братоубийство... Я не могу, я боюсь за детей, за себя!..
Это была уже истерика.
— Помолчи, пожалуйста! И принеси мне чёрный костюм...
— Я тебя никуда не отпущу. Ты с ума сошёл!
Красин досадливо отмахнулся. Конечно, если Люба так напугана, он может отправить её за границу, в Стокгольм. Может быть, это и к лучшему. Но он из России никуда не уедет. Его место здесь. Именно теперь, когда самодержавие свергнуто и революция призовёт к управлению страной новые силы, новые классы, он будет нужен.
Он строил электростанции — Баку и Орехово, он руководил предприятиями электропромышленности. Сименсы и Шукерты вынуждены были уйти из России — война. Но заводы остались, они будут принадлежать народу. Его забота — сдать их в сохранности истинному хозяину — русскому рабочему классу. Вот и получилось, что не зря он отдал около десятка лет жизни отечественной энергетике. Ему нечего краснеть перед товарищами по партии. И эти годы очень и очень пригодятся ему на службе революции.
С его знанием хозяйственных нужд страны, с его техническим опытом он может и должен помочь революционному народу не допускать развала экономики, того самого хаоса, перспектива которого так перепугала Любовь Васильевну.
Право, пусть она уедет. Он будет очень скучать по дочуркам, но зато у него будут развязаны руки. А потом это ненадолго. Они скоро увидятся.
И этот день начался как обычно. Холодный день первых чисел апреля. В такой день, наверное, самое трудное — выбраться из нагретой постели.
За ночь в открытую форточку апрель вдунул литры сырости. Нет дров, и печь неуютно отсвечивает кафелем на холодном зеркале паркета.
Для ванной колонки сторож нашёл какие-то обрубки. Значит, можно будет погреться в горячей воде. А врачи прописали ледяные обтирания. Но это было давно. Теперь, наверное, не прописывают. Тёплая ванна — роскошь, доступная немногим.
А вечером будут пельмени. Слава аллаху, зимой наморозили, по старой сибирской привычке, запаслись. А весна не спешит. Но скоро стаёт лёд. К тому времени кончатся и пельмени.
В голову лезут пищеварительные сюжеты. Отчего бы это?
Красин забирает тарелку, стакан чаю и торопливо выходит из столовой. Семья ещё здесь, а он уже чувствует себя одиноким. Это, наверное, ещё и оттого, что почти нет работы.
Красин часто ездит в столицу, чтобы побыть среди людей.
Кстати, пришло время спешить на станцию. Поезда по царскосельской дороге ходят так же регулярно, как, наверное, ходили в первый год её основания, ещё при Николае Первом.
В вагонах теснота, грязь, смрад. Поэтому некоторые пассажиры, кто посмелее, предпочитают крышу, невзирая на сажу, которой их усердно посыпает паровоз. Единственно, на что нельзя пожаловаться в вагонах, — так это на холод.
Забившись в угол тамбура, Леонид Борисович быстро согревается.
Однако, как интересно прислушиваться к разговорам попутчиков, всматриваться в их лица. За месяц русской революции на царскосельской дороге резко изменился контингент пассажиров. Почти не видно чиновничьих фуражек. А ведь ещё совсем недавно среднечиновный люд такими же вот утрами спешил в свои столичные присутствия.
Исчезли и дамские шляпки. Значительно реже встречаются офицерские погоны.
Картузы, драные ушанки, платки и, конечно, папахи.
Грязные, чёрные от грязи солдатские папахи. В апреле появились и цветастые косынки. Раньше Красин их что-то не замечал. Любопытно — он никак не предполагал, что вокруг царского логова проживает множество простого рабочего люда. Просто раньше на улицах Царского Села слишком часто встречались генеральские шинели и очень редко рабочие поддёвки. Трудовым людям некогда было прогуливаться. Теперь февраль открыл для них двери вагонов. Красину приходило в голову, что двери вагонов — это ещё не двери министерств. В министерские, как видно, придётся стучаться рукоятками наганов.