Три жизни Красина — страница 36 из 57


Временное правительство Керенского не выходило из состояния непрерывного кризиса. Каждый день кто-либо из министров заявлял о своей отставке. Не многие хотели оказаться в министерском кресле в момент, когда разразится новое восстание. А что оно будет, уже никто не сомневался. Но когда? Когда начнут большевики?

Красин внимательно следил за событиями в столице. Прежние раздумья относительно результатов восстания ещё терзали его. Но иного выхода нет. Временное правительство окончательно обанкротилось. На его стороне люди, цепляющиеся за свои богатства, за свои привилегии. Этим людям плевать на Россию, народ, на будущее своей страны.

Учредительное собрание? Опять-таки, если оно поддержит буржуазию — восстания не миновать. А вот сможет ли оно легализовать власть Советов, власть большевиков? Вряд ли. Красин знал, как проводились выборы в эту «говориловку». Там большинство за эсерами, кадетами, меньшевиками. Хотя чего он боится, восстание произойдёт раньше, чем соберётся «учредительное», значит, «учредительному» придётся считаться с фактом прихода к власти большевиков. Не посчитаются, большевики разгонят его, ведь они единственная партия, которая пользуется авторитетом среди масс.

А что, если восстание не удастся? Что, если победят Керенский и генералы?

Красин уже не верил в их победу. Думая о будущем, о своём месте в нём, он заранее исходил из того, что власть окажется в руках большевиков.

Глава восьмая. Октябрьский шторм

«Ружья уже стреляют сами», — кричат кадетские газеты. И толкают Временное на бой с Советами. Они торопят Керенского — скорее, скорее, нужно захватить инициативу, иначе будет поздно!

Но, было уже поздно!

Она грянула. Октябрьская, социалистическая революция.

Потом стремительно помчались за днями дни. Новые декреты нового правительства. О земле. О мире. О создании Совета Народных Комиссаров.

Непривычно: вместо министра — народный комиссар.

Саботаж. Старые чиновники бастуют. Но главное — голод! Голод, наступающий на революцию.

Скрылся, исчез Керенский после неудачного похода на Петроград красновских казаков. Победа в Москве. Революция шествует триумфальным маршем по стране. А Красин ещё не нашёл своего места в этих событиях. Он всё ещё на пути к Ленину. Он всё ещё не в строю старых и верных товарищей. Теперь ему уже не надо ездить в контору, хотя заводы ещё принадлежат Барановскому.

Неожиданно для себя он решает поехать в Стокгольм, к семье. «На побывку», — как он объяснил знакомым.

Швеция была, пожалуй, единственной страной, где новое Советское правительство имело своего представителя и где с ним считались. Советским «полпредом» в Швеции был Вацлав Вацлавович Воровский.

Теперь уже Красин нуждался в поддержке старого товарища. Воровский догадывался о той мучительной борьбе, которая идёт в Красине. И он верил, что победит Никитич.

Но чем мог Вацлав Вацлавович помочь другу? Разве только скупой информацией «с того берега». А вести были по-прежнему тревожные. Антанта ответила заговором молчания на обращение Советского правительства немедленно приступить к мирным переговорам.

Советскую делегацию на мирных переговорах с немцами возглавил Иоффе. Красин не был убеждён в том, что Иоффе справится с возложенным на него поручением. Леонид Борисович хорошо знал немцев и не верил, что они согласятся на мир без аннексий и контрибуций. Более того, Красин был уверен, что немцы постараются отхватить как можно больше русских территорий, содрать невыносимо тяжёлую цену за мир.

Воровский тоже нервничал. Немцы вели переговоры в Брест-Литовске в обстановке секретности. Они сразу же отвергли предложение советской делегации публиковать протоколы, обращаться по радио к населению.

Но то, чего немцы недоговаривали в Бресте, они передавали своему представителю в Стокгольме — Рицлеру, а тот в свою очередь ставил в известность Вацлава Вацлавовича.

Когда Красин узнал, что ввиду выявившихся серьёзных разногласий советская делегация прерывает переговоры, предварительно заключив перемирие на 10 дней, с 7 по 17 декабря, он решил, что оставаться по-прежнему наблюдателем событий — преступление. Нужно ехать в Россию. Быть может, он сейчас единственный человек, который способен стать посредником между рабочими и русской технической интеллигенцией. Нет, он не заблуждается и далёк от самонадеянности. Он знает, что и рабочие и инженеры доверяют ему в равной степени. А потом не идут из головы эти переговоры в Бресте. Как дипломат, он вряд ли может помочь советской делегации, но, вероятно, наступит момент, когда в Бресте начнут работать комиссии. Пожалуй, как член финансовой комиссии, он смог бы потягаться с немцами.

Поезд мчится по суровым долинам Швеции, по берегу Финского залива. С каждой минутой всё ближе Советская Россия.

Питер мало изменился за этот месяц. Только выпавший снег прикрыл грязные, давно не подметавшиеся улицы, запорошил облезлые крыши. Едва курилась фабричными трубами Выборгская сторона. Редко в шорохи подошв на тротуарах вплеталось цоканье копыт или резкий колокольчик трамвая.

В Смольном всё стало строже, деловитее.

Иоффе был несказанно рад, когда к нему в Смольный вдруг явился Красин.

— Возьмите меня в Брест. Большое дело там делаете, быть может, помогу.

Они долго беседовали в этот день. Иоффе убедился, что Красину известно о переговорах с немцами куда больше, чем это можно было почерпнуть из газет. Красин и не скрывал источника информации: Вацлав Вацлавович делился с ним буквально каждой новостью.

Иоффе понимал: у Красина трезвый, ясный ум, прекрасное знание экономики России и Германии. Такой человек незаменим на переговорах. Леонид Борисович сумеет прижать немцев фактами.

Владимир Ильич Ленин дал указание включить Красина в состав финансовой и экономической комиссии по мирным переговорам с Германией. С этого знаменательного дня началась третья жизнь Красина. Он был подпольщиком, был инженером, теперь наступила самая важная часть его существования: с партией, с Лениным он будет строить Новый мир.

Владимир Ильич Ленин был очень доволен. Значит, он не ошибся в Леониде Борисовиче, значит, недаром они дважды встречались в этом году...


Снова Германия. В Соснице, на таможне, с советскими делегатами обращаются грубо. Заставляют ждать.

После разорённой России, после благоденствующей Швеции, Леонид Борисович пытливо вглядывается в мелькающие за окнами вагона немецкие деревушки, маленькие станции. Он видел их до войны. Ему есть с чем сравнивать.

Ужели правда, что немцы удовлетворительно справляются с лишениями, несмотря на опустошительную войну? Всё те же аккуратные дома под черепицей, ровно расчерченные квадраты полей, уже подёрнувшиеся свежей зеленью яровых всходов. Станции свеженькие, чистенькие, строгие.

Не может быть! Красин отворачивается от домов. Он ищет стада коров. Их нет. А бывало, раньше — откормленные коровы, слоноподобные лошади естественно вписывались в сельские пейзажи Германии.

Нет, его не обманешь видом внешнего благополучия. Поезда забиты солдатами. Обветренные, измученные лица. Они ничего не выражают, кроме усталости, а может быть, и безнадёжности. Солдатская одежда говорит о многом. Лохмотья, штопанные и перештопанные, грязные, вонючие. Сапоги только у офицеров. У солдат обмотки, стоптанные ботинки. Эти люди, эта одежда кричат о крайности, о пределе.

Среди пассажиров классных вагонов Красин выглядит щёголем. Но ведь он дипломат. Ему предстоит участвовать в переговорах, дополняющих некоторые статьи Брестского мира.


Берлин встречает пустующими окраинами. Грязно. Темно. Безлюдно. Мёртвые предместья. Мёртвая тишина, в которой нестерпимо гулко стучит поезд.

На привокзальной площади — ни извозчиков, ни фонарей. С каким-то невероятным грохотом, скрежетом, визгом проезжают грузовики. Один, другой, третий. И все дребезжат, словно за ними тянутся гроздья пустых консервных банок. В темноте не разглядишь.

Леонид Борисович стоит оглушённый. Чемодан у него невелик, зато тяжёл. Не донести. Сердце уже не то.

Какой-то парень, лет шестнадцати, тащит на ручной тележке небольшой мешок.

Молодой человек оказался сговорчивым. Ему всё равно, куда идти. А тележка — его единственная кормилица.

И так, пешком, через весь Берлин до отеля «Элита», памятного по первым тяжёлым дням «берлинского сидения».

«Элита» потемнела, словно над ней пронеслись столетия. Исчез тучный, предупредительный швейцар. Едва тлеет электрическая лампочка. И портье с нескрываемой завистью, даже злобой оглядывает стройного посетителя. Портье тот самый. Он обрюзг и похудел, кожа висит мешками, как и его старый, но когда-то щеголеватый фрак.

Утром Красин неторопливо обходит знакомые улицы. Это не просто моцион. Завтра он встретится с представителями ведомства иностранных дел, чиновниками, генералами, промышленниками. Они будут корректны, наглы, будут похваляться мощью германских армий, ссылаться на победы, а может быть, и открыто угрожать.

Но против них будет Берлин. Теперь Леонид Борисович знает это твёрдо. Лицо столицы — визитная карточка страны. И громкие слова никого не обманут. Гораздо выразительнее вот эти витрины. Пустые, они длинной чередой выстроились вдоль улиц. К запылённым окнам многих из них прилепились объявления — «сдаётся».

Неистово скрежещут грузовики, до озноба, до зубной боли. Теперь, днём, Красин понял, в чём дело — в Германии нет ни грамма каучука, а значит, нет и шин. Автомобили обуты в стальные подвижные панцири на пружинах. Это могильный скрежет страны.

Изредка навстречу попадаются ломовики. Исхудалые, облезшие одры несут хомут где-то на груди — они слишком отощали для довоенной сбруи.

Трамваи еле тащатся. Подолгу стоят на остановках, словно набираются сил для нового отрезка пути. Иногда вагоны разваливаются на ходу. Тогда пожилые женщины-вожатые равнодушно бросают лаконичное «Kranke», снимают с контроллера ручку и уходят.

Каждый второй прохожий — женщина. Худые старухи, худые девушки. Сзади не отличишь. На левом рукаве траурные повязки.