Печальна картина Берлина. Более печальна, чем виды притихшего Питера, заснеженной Москвы. В России тоже разруха. И голод. И холод. И худые женщины. И битые фонари. Там траур носят в сердце. В рукавах согревают руки. Но там жизнь победила смерть. Революция греет озябшие сердца.
Пока не начались переговоры, Красин возобновляет былые знакомства в деловых кругах. Их можно и нужно использовать. И Леонид Борисович знает, как это сделать.
Первый визит старому сослуживцу у Сименса — Герцу. Он умён, образован. Принял радушно, будто и не было войны, всеобщего озлобления. И сразу же потащил к старику Сименсу. Там соберутся директора фирмы.
Да, да, пусть Красин не удивляется. Они уже прослышали о его приезде.
У Сименса всё по-прежнему — чопорность, вышколенная прислуга, мебель от дедов и прадедов. Глава фирмы очень постарел. Из глубокого кресла видны только его глаза.
Сименс сразу узнал Красина. И тогда «узнали» его и директора. Прочувствованные рукопожатия, многозначительное молчание. Ведь бывший директор русского филиала — ныне лицо официальное и к тому же «большевик». Красин всматривается в каждого. Да, их тоже проняла война. Десять лет назад они были розовенькие, пузатенькие — один к одному. А ныне постарели и, как ни странно, осунулись, похудели. Ужели дела фирмы так плачевны, что его директора недоедают?
Директора кисло улыбаются. Этот русский всегда отличался острым языком и острым взглядом. Не случайно, большевики послали его в Берлин. Уж кто-кто, а директор русского филиала Сименса наверняка прекрасно осведомлён о делах и не только «Сименса и Шукерта», но и всей Германии. Поэтому директора пытаются вызвать Красина на откровенность. Но убедившись, что Красин понял их намерения, начинают жаловаться. Они похудели — это верно. Но похудели от душевных забот о родине. Её страдания, её беды иссушили их тела. Война надоела всем. Война разорила всех. Но, слава богу, кажется, скоро германское оружие восторжествует. Франция и Англия будут поставлены на колени... И снова пытливые взгляды. Красин смешно топорщит свою бородку. И хитро щурится. Директора умолкают. Да, перед ними не только деловой человек, но и политик, которого слезой не прошибёшь.
Красин почувствовал, что настало время высказаться.
— Господа, я думаю, что мир между нашими государствами куда полезнее фирме, чем война. Перед выездом в Берлин я получил заверения соответствующих советских инстанций, что с установлением действительного мира и возобновлением торговли между Россией и Германией фирма получит компенсацию за национализированные предприятия. И цена, на мой взгляд, вполне приличная — рубль за акцию. Учтите, золотом. И не забывайте, в каком ныне состоянии русские заводы, некогда принадлежащие фирме. Право, мне это хорошо известно.
Лёгкий ропот одобрения. Глаза у кресла оживились. Видно, дела у фирмы и впрямь не блестящие. Конечно, компенсация — пустяки. Это только наживка. Но она открывает возможности выгодных сделок.
Леонид Борисович покидал дом старого Сименса удовлетворённый. Его провожал один Герц. Директора сгрудились вокруг кресла. Там ещё долго будут спорить, считать. Пусть считают. Быть может, цифры прибылей пригасят в этих людях шовинистические чувства.
Герц был восхищён. О том, что Красин великолепный инженер, рачительный администратор, — было известно раньше. Но сегодня он столкнулся с новым Красиным — дипломатом, умеющим точно рассчитать ход, слабые и сильные стороны своих партнёров по переговорам.
Вечером, на квартире Герца, за скромным ужином, та же тема.
— Герц, скажите честно — почему все же немцы без всяких стеснений, не прикрываясь никакими фиговыми листиками, грабят любую страну, любой город, деревню, куда бы ни занесла их война? Это что, национальное?
Герц задумался. Красин не шутит. Но он, конечно, понимает, что грабёж не относится к категориям, определяющим исторически сложившийся психический склад нации. Герц догадывается, что скорее всего Красин за несколько дней пребывания в Германии понял, что она на пороге катастрофы.
Германия должна грабить, иначе — гибель! Сказал и сразу же пожалел. Если Красину нужно только подтверждение, если он понял, что Германия на краю гибели, то он сумеет добиться в переговорах с немцами всего.
Да, большевики знали, кого послать в Германию.
Собственно, финансовые дела между Россией и Германией не требовали, в сущности, ни длительных переговоров, ни дипломатических ухищрений, и Леонид Борисович большую часть времени проводил во встречах с представителями деловых кругов Берлина. Он взял на себя самую трудную часть миссии — убедить германских финансистов и промышленников, что интересам самой же Германии больше соответствует не война с Россией, а мир и установление самых широких экономических связей.
И усилия не пропали даром. Красин это понял только после встречи с военным министром, который сам её пожелал. В итоге часовой беседы министру стало ясно: позиции Красина тверды и логичны. Это взгляды высшего авторитета Советской России — Ленина, а не обычный дипломатический ход. И тогда созрело решение — устроить свидание Красина с Людендорфом.
В Германии это была тогда самая видная фигура. Людендорф стоял во главе армии, и фактически он, а не кайзер, правил страной.
Может быть, кто-либо из влиятельных промышленников и финансовых тузов, может быть, сам Сименс шепнул этому генералу о Красине. А может быть, дела Германии гораздо хуже, чем об этом думает Леонид Борисович.
Весь вечер в канун поездки Леонид Борисович провёл в кабинете советского посла в Берлине. Иоффе предоставил в распоряжение Красина всю информацию, которой располагало посольство в отношении германских внутренних дел. Красин тщательно готовился к встрече. Каждое слово должно быть взвешено. Немцы не должны, не имеют права нарушать территориальную целостность Советской России, обусловленную Брестским договором. А потом вопрос о Баку.
Баку, такое далёкое, родное, заняли турки. Заняли по сговору с немцами. Формально немцы договора не нарушали! А фактически бакинская нефть, каспийские порты — очутились в их руках. Об этом он скажет генералу без обиняков. Турки должны уйти из Баку. То, что Германия имеет возможность пользоваться бакинской нефтью, вызывает ярость Антанты. Это ещё один предлог для интервенции с её стороны. Слишком много предлогов, пусть одним будет меньше.
Да, многое нужно сказать.
Сначала в Спа. Там генеральный штаб, ставка Людендорфа.
Машина петляет по нескончаемому серпантину дорог. На минуту закралось подозрение, — а не похитили ли его? Нет, это ерунда. Сегодня не удалось выспаться — всю ночь просидел над текстом речи, а в 7 утра уже трясся в автомобиле.
Чем дальше на запад, тем чаще пожарища. Автомобиль остановился в Спа. Неудача. Людендорф выехал в восточные районы Франции, занятые немцами. А день уже на исходе. Короткий сон. И снова дорога. Старую границу не заметили.
Любеж — это уже французская земля. Крепость. Старая, маломощная, она досталась немцам целёхонькой. Германские войска наступали здесь стремительно, не успевали разрушать.
В офицерском клубе пусто. Видимо, в него никого не пускают, ожидают «гостя». Торопливый и невкусный обед. Его не интересуют сменяющиеся блюда. Куда занятнее смотреть в окно. Немецкие солдаты в совершенно невероятной одежде. Они вместе с военнопленными заняты на какой-то работе. Но их трудно отличить! И германские солдаты и французские военнопленные напоминают каторжников.
И снова дорога. Теперь в машине, рядом с шофёром, появился молодой лейтенант. Кто он? Провожатый? Не похож. Лейтенант всё время сверяется с картой, видимо, и ему незнаком путь, которым везут Красина. Охрана? Впрочем... бог с ним, с лейтенантом.
В пути уже много часов. Пора бы и приехать. Машина ныряет под купы развесистых лип и резко сбавляет ход.
Запущенный парк. Типично французский и очень старый.
Машина сворачивает к какому-то строению.
Стены увиты плющом. Кое-где пробивается мох. Ступени скрипят. Скрипят приглушённо и жалобно.
Двери рассохлись. И мебель времён Людовика XV тоже.
Тёмная домашняя молельня. А за ней неожиданно светлая, очень уютная гостиная.
Её недавно убирали. На буфетной стойке бутылки, сыр, ветчина. В гостиной всего четыре кресла, зато два круглых стола. На каждом ящик с сигарами, пепельница, стакан с карандашами. Бумага.
Для секретной встречи более уединённого места и не найти.
Людендорф заставляет себя ждать.
Пусть важничает, ведь встреча-то неофициальная. Леонид Борисович с удовольствием прогуливается по парку.
Завыли моторы. Приехал генерал. Красин заметил, как дрогнули брови на круглом, типично немецком лице. Людендорф ожидал, что Красин встретит его у машины. Но Леонид Борисович не спешил. Пусть генерал немного потопчется. Людендорф отдал какое-то распоряжение, и Красина поразил его высокий, визгливый голос, так не подходивший ко всей внушительной фигуре генерала. И особенно к тому беспощадному выражению, которым, как маской, он прикрывал лицо. Красина поразила усталость этого лица.
Здоровались сухо.
Потом Красин говорил полтора часа. Людендорф не перебивал. Изредка губы Людендорфа раздвигала ироническая усмешка. Но Леонид Борисович быстро гасил её. Он не заискивал и не угрожал. Красин упорно, методично развивал всё ту же мысль — немцы должны свято соблюдать условия мира, должны очистить территории, которые захватили вопреки мирному договору. Это будет лучше и для них же самих. Германия нуждается во многом. И какая-то часть её нужд может быть удовлетворена Россией. Но Советская страна только тогда начнёт торговлю, когда убедится, что немцы действительно намерены соблюдать договор о мире.
Красин кончил.
Людендорф был раздражён. Его голос визжал на высших регистрах. Он пытался свалить на плечи Советского правительства вину за нарушения мирного договора. Говорил о нападении красных войск на немецкие части, об уничтожении советскими судами гарнизона в Севастополе. Красин знал, что генерал говорит вздор. Но он не перебивал его. Пусть наговорит побольше. Чем больше нелепостей скажет этот человек, тем легче Красину будет поставить его в невыгодное положение.