Три жизни Красина — страница 47 из 57

Руководители германской делегации сожалели, что начатые ещё до приезда в Геную переговоры с советской делегацией не были завершены.

Чичерин, Литвинов, Красин умело воспользовались противоречиями в лагере империалистов. И 16 апреля немцы в Рапалло подписали с советской делегацией договор.

По Рапалльскому договору между Советской Россией и Германией возобновлялись, причём немедленно, дипломатические отношения. Обе стороны отказались от возмещения военных расходов и убытков и представляли друг другу преимущества во взаимном торговом обмене.

Антанта завопила о вероломстве.

Рапалло пробило огромную брешь во фронте империалистических держав против Советской страны.

Если бы в Генуе советские делегаты больше ничего и не добились, из-за одного такого договора стоило сюда приехать.

Как ни бесился Ллойд-Джордж, как ни неистовствовал Барту, какие бы угрозы они ни адресовали немцам и русским — дело было сделано.

А конференция не закрылась. Она топталась на месте.


Близилось 1 Мая. Руководители советской делегации решили праздновать пролетарский праздник здесь, в шумной Генуе.

Пригласили гостей.

1 Мая, ближе к вечеру, они стали съезжаться в «Палаццо Империале». Явился Марсель Кашен, член ЦК Французской коммунистической партии, в Генуе он присутствовал как корреспондент «Юманите». Приехали Пасторе, Коротти — итальянские коммунисты. Прибыл Уильям Галахер, а вместе с ним мало кому известный американский журналист Хемингуэй.

Речей было немного.

Но зато шума, смеха — вдоволь.

Чичерин, блестящий пианист, покорил всех своей вдохновенной игрой на рояле. С первыми аккордами Чайковского вспомнилась Россия.

Чичерин преображался за роялем. А когда он кончил, разгорелся «петушиный бой».

В круг вошли Литвинов и Мдивани. Зрители корчились от смеха. Ещё бы — Мдивани был выше Литвинова, грузнее. И, конечно, наседал. А Максим Максимович, кругленький, крепенький, ловко увёртывался. Мдивани так и не добился желанной победы.

Красин рассказывал о Лондоне, Ллойд-Джордже, о Керзоне, нравах и обычаях британцев. Рассказывал с самым серьёзным, даже сосредоточенным видом. Но его слова заглушал хохот.

Потом был товарищеский ужин.


И снова заседания, совещания, визиты, банкеты.

Успехи, разочарования, новые надежды.

19 мая было последним днём конференции. Ллойд-Джордж говорил о ценности подобных совещаний. Барту отметил, что он ожидал «речей о разрыве», а в результате стало возможным произнести «заключительную речь».

Чичерин сказал откровенно: «...результаты конференции не оправдывают великих ожиданий, которые она возбудила среди народов всех стран».

Не выработано новых экономических и политических методов в условиях существующих уже де-факто двух общественных систем, сорвано обсуждение вопроса о разоружении.

Решили дискуссию перенести в Гаагу. Чичерин предупредил, что «русская проблема» может быть разрешена только при условии равноправия и взаимности.


Красин уехал на юг Италии — немного отдохнуть. Оттуда дела его снова призвали в Лондон.

А из Лондона путь его лежал сначала в Москву, потом в Гаагу.


«...Ну вот я и в Гааге, — писал Леонид Борисович семье 6 июня 1922 года, — всю ночь на море был отчаянный ветер, шторм и качало изрядно... А к 6 часам утра пароход был уже в гавани... Глебася и Зиночка приехали за два дня до меня».

Глебася — это Глеб Максимилианович Кржижановский. Жизнь и партийная работа надолго разлучали и потом неожиданно сталкивали двух старых друзей.

Кржижановский с большим интересом и любовью наблюдал за работой Красина в Гааге.

Через несколько дней после приезда Леонид Борисович с мрачным видом что-то строчил за столом. Кржижановский поинтересовался, что он пишет.

— Да так, письмо с прогнозами. Послушай: «...время идёт тут достаточно скучно и бесполезно. Переговоры, как говорится, ни из кузова, ни в кузов, и скорее всего не приведут ни к какому результату. Ни одна сторона не идёт на уступки в такой мере, как это было бы надо другой стороне. Сегодня уже есть слух, что французы получили инструкцию кончить разговоры и в трёхдневный срок вернуться восвояси. Конечно, если бы это был отъезд только французов, это могло бы даже улучшить общие шансы согласования, но, по всей видимости, у них имеется общее соглашение о солидарных выступлениях, и если разрыв будет, будет всеобщим. Таким образом, мы совершенно не имеем понятия, как долго ещё придётся пробыть в Гааге...»

— Леонид Борисович, ты же только приехал... — Кржижановский должен был признать, что Красин умеет найти главное в цепи мелких событий. Но какой пессимизм!

— Да, только что приехал, но думаю, что долго всё же мы здесь не засидимся. Глеб Максимилианович, давай завтра с утра пойдём, погуляем по городу, если, конечно, милые стражи выпустят нас из «Схевенингена». Как правильно по-русски написать название этого отеля? Не знаешь?

— Никак, Леонид Борисович. По-русски не напишешь.

Утром Красин и Кржижановский сумели-таки улизнуть от бдительных стражей, которые под предлогом охраны «безопасности» членов советской делегации изолировали её от голландской публики, прессы, других делегаций. Когда отошли от отеля, Кржижановский оглянулся.

— Посмотри-ка, а полицейские-то с ищейками... Благо, мы только что приехали, и собачки, видно, не успели принюхаться...

Красин улыбнулся.

Тоскливо в Голландии, когда идёт дождь. Как это Глеб сказал? А, «дождевой чистоган»... неплохо.

Море затянуло сероватой дымкой, хотя и дождь, но ветер слабый. Тепло, даже парит. На пляже купаются.

Кржижановский поёжился. Море-то всё-таки северное.

— М-да... тут купаться можно только в обнимку с кипящим самоваром...

Красин расхохотался. Глеб сегодня настроился на юмористический лад.

— Давай пойдём дальше. Может, и тебе захочется ополоснуться?

— Избави боже, я уж лучше под дождичек.

— Смотри-ка, это ещё что за гусары за такие?

По берегу парами расхаживали здоровенные парни в красных бриджах и с медными трубами в руках.

Когда Красин и Кржижановский приблизились к пляжу, «гусары», как по команде, остановились, приложили к губам трубы. И чудо — все, кто находился в воде, послушно двинулись к берегу.

— Ну и ну, вот это дисциплина! — удивился Кржижановский.

— А я, знаешь ли, предпочитаю русский способ купания. Маманя носится по берегу и кричит: «Туда нельзя, сюда нельзя, идите туда, не ходите сюда!» А ребята купаются себе всласть и выберутся из воды только тогда, когда зуб на зуб перестаёт попадать... Сам так всегда купаюсь, до озноба!

Кржижановский тоже считает, что такие морские ванны, пожалуй, доставят больше удовольствия.

На обратном пути встретился генеральный секретарь советской делегации, Борис Ефимович Штейн. Тот был страшно удивлён — как это они смогли обмануть явную и тайную полицию, охранявшую делегатов.

Красин выразительно отогнул борт пиджака. Штейн кивнул головой.

— Со студенческих лет я помню всего два или три года, когда за мной не следило бы полицейское око. Считая и иностранных детективов. Давайте посмотрим, долго ли он будет раскуривать свою сигарету...

И Леониду Борисовичу вдруг очень захотелось курить.

Нельзя, врачи запретили. Конфетки соси, если есть конфетки. Он полез в карман.

Это движение не ускользнуло от внимания детектива. Бросив сигарету, он подался на несколько шагов вперёд. Да так и замер. Только сейчас шпик узнал в собеседниках Штейна недавно прибывших советских делегатов. Бежать, предупредить! Уйдут, встретятся с кем-либо, а он обязан докладывать о всякой встрече.

На лице детектива была написана такая растерянность, что Красин, а за ним Кржижановский со Штейном так и покатились со смеха.

Но прогулка была испорчена.

— Борис Ефимович, теперь нам от него не отвязаться. Идёмте в гостиницу, а по дороге расскажите нам, вновь прибывшим, как там движется колымага, именуемая Гаагской конференцией...

— О чём говорить, Леонид Борисович, сами знаете. Действует конференция экспертов, а это значит, что правительства заранее слагают с себя ответственность за её решения.

Метод старый. Помпезности никакой, не то что в Генуе. Ни речей, ни парадов, ни даже приёмов и обедов. И никто не вещает о восстановлении Европы, всеобщем мире. Видимо, считают, что Европа восстановлена, нет в ней кризисов, безработицы, бюджетных дефицитов и вообще хаоса. Об этом здесь говорить не принято. Так же как и о нефти, хотя вся атмосфера конференции так и пропахла ею.

На следующий день Красин и Кржижановский появились в Гаагском дворце. Глеб Максимилианович оглядел мрачное здание и остался недоволен. Здесь в комиссиях им придётся спорить о довоенных царских долгах.

— Глеб, а ты знаешь, что этот дворец — подарок царя Николая II голландской королевской семье?

Кржижановский только усмехнулся.

Леонид Борисович выступал во всех комиссиях, но больше и чаще всего в подкомиссиях частной собственности и кредитов. Кржижановский любовался им. Хотя французский язык русского дипломата несколько отдаёт «славянизмами», Красина слушают, стараясь не проронить ни слова. Даже враги аплодируют «красному инженеру». Престиж его огромен. Опираясь на эти «могучие плечи», советские делегаты чувствовали себя как-то увереннее.

Но конференция явно катилась к провалу. Представители Запада не хотели создавать хоть какой-либо основы для переговоров. И это несмотря на целый ряд конструктивных предложений советской делегации.

И конференция была сорвана.

Леонид Борисович вынес из неё убеждение: пока Советская Россия не признана де-юре всеми странами, необходимы сепаратные соглашения с отдельными государствами или с наиболее влиятельными капиталистическими группами.

Покинув Гаагу, он снова возобновил переговоры — с «влиятельным и злобным партнёром» — Уркартом.

До Октябрьской революции Уркарт владел на Урале, Алтае и в Казахстане рудниками, металлургическими заводами, приисками. Его личные претензии к Советскому государству составляли чуть более одной трети всех претензий, ко