Ещё несколько минут назад существовал «исполнительный комитет», и вот его уже нет, хотя председатель и пытается возражать Красину. Но к чему всё это? Красин готов побеседовать на другие темы, более реалистические, к примеру о товарообмене, сделках с частными фирмами.
Члены «исполкома» подавлены. Им наотрез отказали в платежах. Красин фактически распустил не им созданную организацию.
Красин вежливо прощается. Его ждут другие дела.
И снова солнечное утро. Красин распахивает двери балкона.
Хорошо этим французам, благодатный климат — зима, а балкон открывать можно. Оттого и хозяйство у них крепкое. На одном топливе какая экономия. Вот народ — живёт и не знает, что такое топливный кризис.
Журналисты словно сговорились. Приехали все вместе, да ещё с утра пораньше.
Леонид Борисович хотел было принять всех разом в кабинете, но Аросев с сомнением покачал головой:
— Ничего не выйдет, их там куча, и каждый рвётся ухватить информацию, интересующую только его газету. Общая пресс-конференция их явно не устроит.
— Ладно, шут с ними, давайте по одному...
Журналистов предупредили, что посол очень загружен, поэтому сможет ответить каждому не более, чем на один-два вопроса.
Как только из кабинета выходит очередной репортёр, те, кто ещё томится в приёмной, жадно набрасываются с расспросами. Их интересует посол, его привычки, манера разговаривать.
Корреспондент «Либерасьен» разводит руками:
— Ему невозможно возражать. А ведь француза хлебом не корми, только дай ему поспорить. Пока он говорил, у меня на языке вертелись преотличнейшие аргументы, но он смотрит на вас такими открытыми глазами, что все мои возражения испарились, как дым.
Корреспондент, удивлённый, даже обескураженный, проталкивается к выходу. А журналисты уже окружили маленького, кругленького «короля репортажа» из «Монда».
Вытирая лысину цветным платком, тот с восхищением тараторит:
— Непостижимо! Нет, это чёрт знает что такое! Представьте, он убеждён, что французские промышленники должны организовать большую поездку в СССР и на месте убедиться в возможности завязать деловые отношения с этой страной.
О, я журналист, и поэтому меня-то он не убедил, но будь я промышленником или коммерсантом, поехал бы, непременно поехал. Маг! Чародей! Но бог мой, какую же информацию дать мне в свою газету?
Последний представитель прессы тихо прикрыл за собой дверь. Красин подошёл к балкону, отдёрнул штору. В кабинет ворвался яркий луч солнца. Хорошо! Но почему на улице де Греннель такое оживление? Какие-то странного вида типы заглядывают во двор посольства...
Вот незадача, из-за этих корреспондентов он чуть не забыл о важном церемониале — подъёме флага. Красный флаг в центре Парижа! Его нужно поднять со всей торжественностью, как это делают на военных кораблях.
Красин подошёл к окну, выходящему во двор. Так и есть, вся маленькая советская колония уже в сборе. Оркестр настраивает инструменты.
У парадных дверей Леонида Борисовича поджидают дети. Не успел он появиться, как они повисли у него на руках. Эти сорванцы знают, что посол не прогонит их, всегда найдёт для малышей и весёлую шутку и конфету.
Смеются дети, смеются довольные родители.
Оркестр грянул «Интернационал», и на флагшток взвился государственный флаг СССР — красный флаг с серпом и молотом...
В ответ с улицы раздался злобный вой, свистки. На какое-то мгновение они заглушили оркестр. Белогвардейский Париж устроил кошачий концерт.
Гимн кончился. Слышнее стала беснующаяся улица. Красин невозмутимо повернулся к ней спиной, снял пенсне, защёлкнул футляр.
— Товарищи, в самом центре Европы мы сейчас подняли наш красный флаг!..
Улица взревела, хотя никто из хулиганов, наверное, и не слышал ни одного слова Красина. Леонид Борисович не обращал внимания на белогвардейских молодчиков. Спокойно, немного сурово закончил своё выступление. И снова грянул «Интернационал». Но на сей раз оркестр перекрыл выкрики и свистки бесновавшихся монархистов. «Запоздавшие» полицейские очищали улицу.
А Леонид Борисович уже в саду. И снова его полонили дети. Сегодня посол их «добыча», и они не скоро выпустят его из рук.
Каждый вечер, когда на улицы наползают серо-голубые сумерки, из парадной двери посольства на рю де Греннель выходит высокий, худощавый человек, с утомлённым лицом. Несколько секунд он стоит задумавшись, потом решительно ступает на тротуар. Иногда его путь лежит к авеню де ля Бурдоне, на Марсово поле, к Эйфелевой башне. Но чаще он направляется к бульвару де ля Тур-Мобур и к Дому инвалидов, чтобы потом проследовать на набережную Д’Орсе.
На этой набережной ему часто приходится бывать и днём — ведь здесь Министерство иностранных дел Франции, а рядом Палата депутатов. Там он ещё не был, но уже через неделю после его приезда в Париж палата дала о себе знать.
Депутат Поль Фор выплеснул с трибуны палаты ушат клеветы на советского посла. С каким восторгом правая и белоэмигрантская пресса подхватила сплетни. «Красин был в составе делегации русских промышленников, обратившихся в феврале 1917 года к князю Львову с требованием драконовских мер против бастующих рабочих».
«А жена Красина и его дочери за семь лет, прошедших со дня русской революции, так и не захотели посетить Россию».
Пусть себе! Конечно, Фор не стал бы обрушиваться на Красина, если бы он действительно был в составе пресловутой делегации.
Девочки скоро приедут в Париж, и он должен за эти оставшиеся несколько дней разведать самые захолустные кварталы города. На Елисейские Поля, в Лувр, в сад Тюильри они съездят на машине. А к Собору Парижской богоматери, цветочному рынку он поведёт их пешком, обязательно пешком.
Тускло горят фонари на набережной Сены. В декабре здесь почти не видно влюблённых. Студёно, неуютно. От винных подвалов на набережной Сан-Бернар несёт терпким и кислым запахом, даже слегка кружится голова.
Красин поворачивает обратно и чуть не сталкивается с третьим секретарём посольства.
— А вы почему здесь?
Секретарь хотел отговориться. Но разве можно соврать Красину?
— Сегодня моя очередь сопровождать вас, Леонид Борисович!
— Разве я поехал на официальный приём?
— Когда вы отправляетесь на приём, вас охраняют ажаны.
Красин не на шутку рассержен. Этого ещё не хватало! Не иначе, Волин, в сговоре с Любовью Васильевной, учредил охрану.
— Леонид Борисович, вы напрасно сердитесь. Только вчера у здания посольства задержали какого-то типа, пытавшегося проникнуть в дом. В кармане у него обнаружили револьвер... Вам нельзя одному разгуливать по Парижу — это может плохо кончиться.
— Вздор! Ничего подобного, они — вся эта белогвардейщина — подлецы, трусы, просто трусы...
— Вы ошибаетесь, среди них всегда найдутся фанатики!
Красин не стал спорить, хотя его так и подмывало спросить, а что бы сделал этот молодой человек, если бы в Красина стреляли? А?
Леонид Борисович улыбнулся — всё-таки хорошие товарищи, хорошие друзья работают в посольстве.
Бывший президент Франции Мильеран, вынужденный досрочно уйти в отставку в связи с победой на майских выборах «левого блока», не пропускал ни одной возможности, чтобы задеть Эррио. Эррио в предвыборной программе одним из пунктов поставил нормализацию отношений с Россией. Теперь в Париж, как триумфатор, въехал Красин.
Мильеран ринулся в бой.
«...Я спрашиваю: в силу какой преступной аберрации в момент, когда раненая, хотя и победоносная Франция так нуждается в отдыхе, спокойствии и мире, в силу какой преступной аберрации правительство установило в центре Парижа, под красным знаменем серпа и молота, главную квартиру революции...»
Уж если сам бывший президент говорит так, без дипломатических экивоков, белогвардейцы решили, что настал момент действовать. Их кормили обещаниями нового «крестового похода» против Советов, их терпели. Теперь они покажут свою непримиримость. И как знать, может быть, револьверный выстрел в Красина отзовётся таким же эхом, как выстрел Гаврилы Принципа в эрцгерцога Франца-Фердинанда. Дай-то бог!
Около дома под красным флагом никогда не бывает безлюдно. Шатаются праздные зеваки, подкупленные хулиганы — общество в основном мужское. Женщины с улицы де Греннель предпочитают ходить по противоположной стороне.
Но эта девица вот уже второй день бродит вокруг дома. Походка нервная, резкая. Она никак не может пристроить свои руки, то засунет их глубоко в карманы пальто, то прижмёт к вискам, то начнёт по одному перебирать пальцы. Она оборачивается всякий раз, когда хлопает парадная дверь посольства.
Красина товарищи из посольства посадили под «домашний арест». А если хочется подышать воздухом — есть сад. Но он тосклив, особенно сейчас, когда деревья уныло свесили голые ветви к земле. Вечером Красин всё же улизнул от своих «телохранителей», но это удалось сделать только с помощью автомобиля.
Автомобиль хорош для центральных проспектов, но на нём не так просто пробраться по кривым улочкам где-нибудь между Севастопольским бульваром и площадью Бастилии, в старинном квартале Морэ.
Здесь всё напоминает прошлое. В 1906 году где-то здесь они ужинали с Горьким и Марией Фёдоровной, перед тем как Алексей Максимович должен был отправиться в Америку.
Красину очень хочется побывать и в других районах столицы, например в «предместье страждущих» — это на склонах горы Святой Женевьевы. Или пройтись по Сан-Антуанскому предместью — посмотреть, как живёт рабочий люд Парижа.
Но он не может туда в автомобиле...
В посольстве переполох. Любовь Васильевна не отходит от окна. Куда запропастился Леонид Борисович? Ведь та подозрительная женщина, теперь известна её фамилия — Евгеньева, действительно собиралась убить Красина. Её задержали, нашли револьвер.
Леонид Борисович пробовал отшутиться, говорил, что цыганка ему нагадала иную смерть, менее романтическую. Но никто не смеялся.
Утром, чуть свет, как только курьер, подменивший швейцара, открыл парадное, в вестибюль ввалился полный и очень плотный человек неопределённого возраста.