Красин не случайно начал с флота. Его принадлежность Советскому Союзу никем не оспаривалась. Значит, весь вопрос сводился к доброй воле французского правительства. Вернув корабли, оно тем самым продемонстрировало бы своё желание идти по пути нормализации отношений с СССР.
Эррио повёл себя в этом деле как-то странно. Оказывается, своей властью он флот вернуть не может, все документы по этому делу направлены в особую комиссию, а господин посол, конечно, должен знать, что в комиссии всякий вопрос, касающийся СССР, так или иначе увязывают с признанием Москвой старых русских долгов.
Что же, Леонид Борисович мог только доставить себе удовольствие в самых незначащих фразах дать почувствовать премьеру, что он понимает его неловкое положение, возникшее в связи с отказом выполнить им же данное обещание.
Эррио поспешил распрощаться.
Вскоре Красин уехал в Москву, чтобы поделиться первыми впечатлениями о франко-советских политических отношениях.
Кабинет Эррио недолговечен. Он не справляется, да и не в его силах справиться с эмиссией франка. Франк катастрофически падает в цене, страна наводняется бумажными купюрами. Франк свалит кабинет Эррио. Но если к власти придёт, скажем, Пенлеве, это ещё больше затруднит ведение политических переговоров. Собственно, Пенлеве не так уж страшен, но в Министерстве иностранных дел тогда наверняка воцарится Бриан, а в Министерстве финансов — Кайо, с ними будет тяжелей.
Не так уж много времени прошло с тех пор, как Леонид Борисович покинул Москву, чтобы обосноваться в Париже. Но только подъезжая к белокаменной, понял, как соскучился. И не только по Москве, а вообще по России. Вспомнились последние годы. Англия и Голландия, Германия и Италия, Франция. Но только в России он дома. После смерти Ильича ему стало труднее работать.
Ильич! Сколько раз вдвоём в кремлёвском кабинете они мечтали о будущем, решали сотни вопросов, спорили. Но всегда понимали друг друга. Теперь Ильича нет, и что-то изменилось. Он слишком мало бывает в Москве, чтобы ответить на этот вопрос. Но ясно, что тот холодок, который был всегда между ним, Красиным, и Сталиным, теперь ещё больше усилился.
Вот, бывало, Владимир Ильич вспылит, пообещает выгон «с треском», а вечером придёт к нему в кабинет и ругается, что Красин всё ещё корпит над бумагами, мало отдыхает. Схватит за плечи и вон из кабинета — к Надежде Константиновне чай пить.
Пожалуй, и сейчас кое-кто в Москве позлорадствует относительно не слишком-то удачного начала переговоров с Францией!
Вернувшись в Париж из Москвы, Красин сразу же почувствовал, что Франции ныне не до России. В парламенте никто и не вспоминал о русских долгах, никого не интересовал и ход переговоров с СССР.
Франция жила правительственным кризисом. Вернее, не Франция, а те её круги, с которыми Леониду Борисовичу так или иначе, как послу, приходилось всё время сталкиваться.
Каждый день Советское посольство отправляло в Москву краткую рапортичку о ходе парламентской борьбы. Эррио заботился только о собственной голове, причёска его уже не интересовала.
В один из таких дней, когда на улице де Греннель было затишье, Любовь Васильевна зашла в кабинет мужа.
— Ты сможешь сейчас поехать со мной?
Красин хотел было поинтересоваться — куда? Но не спросил, вообще-то ему всё равно. Ехать не хотелось. И только уловив за дверью торопливый шёпот дочерей, он согласился.
День выдался прохладный. В прозрачном мартовском воздухе был слышен каждый звук. Уж этот Париж! Автобусы визжат, скрипят, хоть зажимай уши. Шофёры не любят притормаживать и нещадно жмут на клаксоны. Какое разительное отличие от Лондона! Там улицы только шуршат.
Надрывный скрежет тормозных колодок возвестил, что они приехали.
Музей восковых фигур. И что это Любовь Васильевне взбрело в голову? Хотя дочкам будет интересно.
Красин пропустил своих «дам» вперёд, на минутку задержался. Когда оглянулся, они исчезли, словно уже не раз бывали в этом доме.
Леонид Борисович настроен скептически. Конечно, воск хорошо передаёт фактуру человеческой кожи. Из него можно вылепить всё, что угодно. Но вот перед ним фигура Робеспьера, разве он таким был? Прилизанным адвокатишкой? Нет. Красин как бы видит его в последние часы жизни — изуродованного палачами, с простреленной челюстью. В час казни её поддерживала холщовая повязка.
А это что за господин? Любовь Васильевна сделала шаг назад, чтобы полюбоваться эффектом. Дочки взялись за руки — они ждали улыбки отца, чтобы пуститься в пляс.
Красин узнал себя. Но не улыбнулся. Фигура сделана мастерски. Среди «знаменитостей» он первым из советских людей удостоен такой «чести». Но почему-то не хочется смотреть на своего воскового двойника. В нём нет жизни. Таким Красина увидят только в гробу.
Прогулка не принесла радости.
Машина резко затормозила у дома № 25 по улице de Marignan. Видно, не часто у этого крыльца останавливались автомобили. Консьержка явно перепугалась. Из машины вышел пожилой человек, приветливо поднял шляпу.
— Могу ли я видеть господина Онегина?
Консьержка заметила, что господин говорил с лёгким иностранным акцентом. Потом ей в глаза бросился красный флажок на радиаторе автомобиля. Русский, советский!
— Как же, как же, месье Онегин дома... но он очень болен... — Консьержка приготовилась к длинному монологу.
Но Красин не стал слушать. Если Александр Фёдорович болен, то тем более он должен его немедля навестить.
Когда Леонид Борисович вошёл в квартиру, то сразу вспомнил Анатоля Франса. Это у него он читал о квартирах, в которых стены сделаны из книг. Огромнейшие шкафы тускло поблёскивали кожаными корешками. В промежутках между шкафами — картины, портреты, акварели. Да, это квартира-музей. «Онегинский музей», хранящий бесценные реликвии — пушкинские рукописи, издания его сочинений, переводы, в общем, всё, что связано с Пушкиным.
Онегин — как это гармонирует с именем Пушкина! Может быть, фамилия и повинна в том, что Александр Фёдорович посвятил свою жизнь служению памяти Пушкина? Нет, это прозвище, полученное гимназистом Александром Отто за его любовь к Пушкину. Прозвище давно стало единственной и законной фамилией.
Александр Фёдорович оказался в своём кабинете. Это был глубокий старик. Он сидел в удобном кресле с высокой спинкой, ноги, укутанные пледом, покоились на низенькой скамейке. Седая щёточка бровей скрывала выцветшие, но внимательные, изучающие глаза.
Красин представился.
Онегин не ожидал такого гостя. Разволновался.
Леонид Борисович опустился на низенький пуфик, рядом с хозяйским креслом.
Встречаясь чуть ли не каждый день с русскими, которых судьба забросила во Францию, Красин знал, что уже после первых слов приветствия его засыпят вопросами о России, Москве, Питере. Онегин волновался, но молчал. Наверное, он уже не помнит ни России, ни Москвы, ни Петербурга. С 1881 года этот человек безвыездно живёт в Париже, охраняет и приумножает сокровища своего музея.
Красин заговорил о Пушкине, пушкинских местах, где ему довелось побывать. Старик оживился. Он понял, что «красный посол» не только умён, но и великолепно образован. Много знает, встречался с интересными людьми. Они говорили по-русски, и это было тоже праздником для хозяина.
Теперь уже слушал Красин. Онегин говорил тихо, с натугой. В интонациях его голоса легко было угадать подлинную любовь и даже страсть к тому, что уже давно называют «Пушкинианой». Но что слова...
Александр Фёдорович силится встать: окаянная подагра!..
Красин помогает Онегину подняться с кресла. Хозяин открыл какой-то ящик стола и вытащил из него пакет, объёмистый, пожелтевший.
— Я, милостивый государь, ещё в шестидесятых годах прошлого столетия начал собирать всё, относящееся к Пушкину. Но вот эта реликвия, сделавшая музей музеем, была подарена мне Жуковским. Нет, нет, не тем, не Василием, а его сыном Павлом, с которым я имел честь состоять в дружбе с гимназических лет. Это была рукопись Пушкина...
...В 1883 году Павел Васильевич Жуковский, сын прославленного поэта, до того довольно легкомысленно распоряжавшийся доставшимися ему в наследство от отца пушкинскими реликвиями, сделал серьёзный шаг. Он отдал своему другу пакет с семьюдесятью пятью, большей частью неизданными, произведениями, Пушкина. Ещё через два года он подарил Онегину бумаги, хранившиеся в семье Жуковских и имевшие отношение к обстоятельствам дуэли и смерти гения русской литературы. Тогда же Онегин получил от Жуковского первое посмертное издание сочинений А. С. Пушкина.
Почти ежегодно Павел Васильевич Жуковский прибавлял к коллекциям Онегина новые сокровища; в числе их была подлинная маска с лица погибшего поэта, портрет Пушкина в гробу и многое другое. На титульном листе первого тома сочинений Пушкина была резолюция царя Николая I, ненавидящего поэта. Царь писал о своём согласии на издание собраний сочинений Пушкина: «Согласен, но с условием выпустить всё, что неприлично из читанного мною в „Борисе Годунове“, и строжайшего разбора ещё неизвестных сочинений».
Потом Красин не раз заезжал на улицу de Marignan. Если Александр Фёдорович чувствовал себя сносно, они бродили по комнатам, рассматривали книги, рукописи перевода «Пиковой дамы», сделанного Мериме, или любовались картинами А. Иванова, Тараса Шевченко, Похитонова. Онегин давно уже собирал не только пушкинские автографы, но и рукописи Тургенева, Толстого, Гоголя, Лермонтова, Герцена.
Красин чувствовал, что старик чего-то не договаривает.
Собственно, свой первый визит к Онегину Леонид Борисович нанёс не только с познавательной целью. Ему было известно, что в Москве и в ленинградском Пушкинском доме очень беспокоились за судьбу Онегинского музея. Александр Фёдорович стар, всё время болеет. В 1920–1921 годах до Москвы докатились слухи, что он умер, а музей не то пошёл с молотка, не то продан в Америку. На поверку слухи оказались ложными. Онегин жив, содержит свой музей в идеальном порядке и даже несколько пополнил коллекции.