Среди автомобилей средневековый экипаж выглядел очень торжественно и нелепо. У дворца традиционное представление, смахивающее на маскарад — часовые в костюмах времён Тюдоров, с гофрированными жабо, алебардами. Во дворце огромные залы, тёмная мебель, тусклые полотна на стенах. И снова двери, двери...
Остановка в «зале поклонов». Вековой ритуал.
И наконец, его величество король Великобритании, Ирландии и Британских доминионов за морями, защитник веры, император Индии — Георг V.
Георг был меньше похож на свои портреты и очень похож на Николая II. Ведь они кузены.
Далее протокол. Каждое слово, улыбка, наклон головы взвешены. Наконец, посол вручает верительные грамоты королю. Грамоты приняты...
В 1924 году лейбористское правительство Макдональда установило дипломатические отношения с СССР. Однако двор заявил категорически, что «красный посол» не будет принят. К Чешем-Хаузу дворцовая карета не подъезжала ещё ни разу. Лейбористы тогда схитрили, и произошёл обмен не послами, а поверенными в делах. Поверенный в делах вручает свои полномочия не королю, а министру иностранных дел.
Что и сделал Красин, а также и его предшественник.
Нужно было покончить и с этой «этикетной дискриминацией».
Дела заставили Красина покинуть тихую частную квартиру скорее, чем хотелось, и водвориться в Чешем-Хаузе. И снова, как в Париже, в 9 часов утра посол прочитывал газеты, письма, депеши, принимал сотрудников. А потом ехал с визитами, возобновлял старые знакомства, заводил новые.
Англия переживала серьёзные экономические трудности. Безработица. Изнуряющая конкуренция с Америкой и со всей Европой. Страшные для империалистов вести с Востока, где ширилось национально-освободительное движение в английских колониях.
А разве не Россия революционизирует эти забитые, «тёмные» народы? Разве не она «подбирается» к Индии, установив добрососедские отношения с Афганистаном? Она «влезла» в Афганистан. Так кричали консерваторы. Об этом говорили в парламенте. Но Красин видел: в правящих кругах Англии нет единства. Многие, очень многие промышленники и банкиры считают, что вражда с Советами никогда не приносила пользы Англии. Судостроители, текстильщики, магнаты машиностроения были довольны тем, что Россия производит большие закупки в Англии и, что важнее всего, всегда день в день, час в час аккуратно расплачивается за приобретённое.
Не успел Леонид Борисович оглядеться в Лондоне, как конгресс консервативной партии в Скарборо вынес резолюцию, рекомендующую правительству разорвать торговые и дипломатические отношения с СССР.
Министр финансов Черчилль нагло заявил: «Я лично надеюсь, что доживу до того дня, когда мы покончим с дружескими отношениями с Советской Россией».
Да, нелегко будет здесь советскому послу.
Так пролетел месяц. Близилась 9-я годовщина Октября. Леонид Борисович чувствовал, что болезнь вновь усиливается. Возобновились головокружения. Он быстро утомлялся и теперь часто отдыхал на диване в своём кабинете. Никто из сотрудников посольства не догадывался о недомоганиях Красина. Скрывал он своё состояние и от семьи.
Но сам уже плохо верил, что и на этот раз болезнь отступит, даст ему возможность довести до конца то дело, ради которого он прибыл в Лондон.
Московские газеты в эти последние числа октября сообщали о новых успехах советской экономики. С газетных листов веяло чем-то праздничным.
Девять лет существует Страна Советов.
Красин роется в шкафу. Где-то тут лежали вырезки из английских газет за прошедшие годы.
Девять лет назад солидный и непререкаемый «Таймс» поместил телеграмму из Петрограда — это было на пятый день Октябрьской революции: «Господство Ленина, видимо, быстро идёт к своему концу».
Ещё одна вырезка, буквы полуистёрлись: 12 ноября 1917 года, «Дейли Телеграф» в передовой вещал: «Значительные массы войск отвернулись от мятежников в целом ряде центров... Возможно, что в момент, когда пишутся настоящие строки, вся эта безумная затея уже подавлена».
Красин быстро листает подшивку... Каждый день, чуть ли не два раза в день английские газеты, агентства, сообщали: «...есть все основания ожидать, что революция будет ликвидирована в течение нескольких дней», «Большевистское правительство со всеми своими странностями и донкихотскими глупостями обречено на гибель», «Социальная революция осуществлена экстремистами, которых поддерживает гарнизон. Но хотя на их стороне сила, у них не хватит ума для того, чтобы править страной».
Газетные вырезки завалили письменный стол. Красин отодвигает их. Откидывается в кресле. Но рука уже сама потянулась к перу.
«Девять лет Советской власти.
Кто думал об этой годовщине в 1917–1918 гг.?
Не пророчили ли буржуазные газеты всего мира, поддерживаемые мудрецами-политиками и экономистами всех стран, что уже через несколько недель Советская власть беспомощно сдаст захваченные позиции, не будучи в состоянии справиться с самыми элементарными задачами хозяйства, управления, финансовой политики?..»
Что это — начало статьи? Или, быть может, он просто зафиксировал на бумаге мысли, возникшие как бы в ответ на эти вот прогнозы английских газет девятилетней давности?
Леонид Борисович перечитал написанное.
Да, это начало статьи. И он напишет её, напишет для советской газеты. У него есть, что сказать советскому читателю. 9 лет Советской власти — девять лет неутомимой, напряжённой, труднейшей борьбы с голодом и разрухой, с открытыми врагами и недругами с дружеской улыбкой на лице.
Леонид Борисович не любит громких слов. Не любит и жалких. Правде нужно смотреть в глаза. Наверное, ему уже не написать статьи, посвящённой 10-й годовщине Октября. Он знает, что его болезнь — неизлечима. Если он и поверил там, во Франции, в чудо, то только потому, что эта вера нужна была ему, чтобы выполнить свою миссию в Лондоне. И вера помогла.
Но, увы, ненадолго.
Он будет бороться. Ведь он ещё ничего не успел сделать в Лондоне. Будет бороться, но он знает — пора подвести итог. А завещание?
Пусть оно звучит бодро, хотя бы вот так...
Красин вновь берётся за перо. Но потом снова кладёт его на место. Ведь завещание уже есть — его оставил Ильич. Разве Красин может что-нибудь прибавить к словам Ленина? Нет, только повторить...
«Наш вождь, наш Ленин, учил нас при жизни и приказывает теперь из гроба исполнять его завет, и там, где погибает видный, незаменимый боец, ставить на его место коллективную силу. Всё больше и больше смерть отнимает у нас сподвижников и соратников Ленина.
Но уже идёт гигантская молодая поросль, идёт смена, которая не только полностью возьмёт на свои плечи, но во многом разовьёт и усилит нашу работу.
Будем же бодры и радостны в юбилейный день Великого Октября...»
Вновь кружится голова. Шумит в ушах. А мысль застыла на одном — не нужно, не нужно писать о смерти... А может быть, нужно?
Нет, не нужно.
6 ноября посол Франции в Лондоне — де Флерио явился с визитом к советскому послу. Это был визит вежливости. Флерио счёл возможным лично поздравить Красина с национальным праздником — 9-й годовщиной русской революции. Они обменялись рукопожатиями. Рука Красина была горячая. Глаза влажно блестели. Французский посол понял — Красину нездоровится. Что же, тем лучше — визит будет коротким. Посол поспешил откланяться.
Леонид Борисович уже не слышал, как закрылась дверь за визитёром...
Он очнулся в своей спальне. Была ночь. Его лихорадило. Голова горела. У постели сидела Любовь Васильевна. Красин хотел остаться один. И он прикрыл глаза. Что-то поплыло перед ним. Быстрее, быстрее... Сердце стучало тяжело, с перебоями...
«Надо уснуть... Надо уснуть...» — приказывал себе Леонид Борисович. И уснул.
Утром, в день праздника, Красин почувствовал, что ему легче. Хотел встать. Но обнаружил, что вместо Любовь Васильевны в его спальне находится какой-то господин, чрезвычайно респектабельного вида. И только белый халат, накинутый поверх отлично сшитого смокинга, выдавал в нём врача.
Заметив, что Красин открыл глаза, господин представился:
— Лорд Даусон — врач короля!..
Леонид Борисович даже приподнялся в кровати. Но ничего не сказал. В глазах мелькнули озорные смешинки. Лорд немного смутился, пожалуй, он действительно поспешил заявить о своём звании и титуле. Ведь перед ним «красный посол», комиссар — вряд ли его проймёшь этим — «врач короля»...
Но Красин действительно чувствовал себя значительно лучше. Если бы не этот королевский эскулап, то он, пользуясь отсутствием Любовь Васильевны, пожалуй, и встал бы. Ведь сегодня такой день!
Между тем Даусон внимательно выслушал Красина, познакомился с историей его болезни.
— Простите, сэр, — Леонид Борисович взял из рук врача «скорбные листки», — я имею смелость утверждать, что лучше объясню симптомы моей болезни, нежели эти записи...
И к удивлению Даусона, Красин в мельчайших деталях, языком профессионала-врача описал свою болезнь, привёл на память данные анализов. Врач короля был поражён. Он понимал, что посла уже ничто не спасёт от смерти, и она наступит скоро, очень скоро. Понимал он и то, что больной не заблуждается относительно своего недуга. Но какое мужество, какая внутренняя собранность! У него хватает выдержки мило шутить!
Они разговорились. Наверное, «врач короля» совершил профессиональный проступок — больному не следовало так много говорить. Но, право, посол так живо, так интересно рассказывает, так умён, образован, что врач забыл, где он находится. Слушать Красина — наслаждение.
Они расстались, довольные друг другом.
Красин уснул. А когда снова открыл глаза, был уже вечер. Утомлённая ночным бодрствованием, Любовь Васильевна дремала в кресле.
Леонид Борисович поднялся. Сел на кровати. Как будто ничего, и голова не кружится. Он тихо, чтобы не разбудить Любовь Васильевну, оделся. Сегодня вечером в посольстве состоится торжественное собрание. Он чувствует себя вполне прилично и сможет пойти.