С Михаилом Брусневым знаком по совместной учёбе в Санкт-Петербургском технологическом институте. С Кашинским познакомился в Нижнем Новгороде. Жил с Кашинским вместе около месяца. Но ни о каких своих московских кружковых делах Кашинский никогда не говорил...
Тогда-то он понял, что в Москву его привезли по делу брусневской организации, и ещё больше внутренне собрался.
А жандарм пытался уже язвить:
— Что скажете вы, молодой человек, пытающийся меня уверить в своей ангельской кротости, относительно вашего письма родным, в котором вы мало похожи на овечку?
Тогда и он прикинулся ангелом.
— Ах, об этом письме, так ведь я его никуда не посылал. Оно было написано под свежим впечатлением от высылки из Петербурга за участие в студенческой демонстрации. Я, естественно, был травмирован этим несправедливым по отношению ко мне решением. В студенческих волнениях участвуют многие тысячи молодых людей, и они по сей день продолжают учиться. А я был выброшен за борт, мне исковеркали жизнь этим исключением из института. И разве вам, господин следователь, как человеку уже много пережившему на свете, непонятны мотивы, которые руководили молодым человеком, когда он писал это письмо? Подчёркиваю, писал, но не послал... Прошло несколько дней, я снова прочёл своё письмо и, решив, что оно написано в состоянии аффекта, не отправил его родителям. Оно осталось у меня, и я забыл о его существовании. Удовлетворены ли вы этим ответом, господин полковник?
Долго они играли в кошки-мышки. Тогда выиграл он.
А выиграет ли сейчас?
Уже занимается утро. Настроение отвратительное. Как тогда в Москве.
Тогда его отвезли в Таганскую тюрьму, где поместили в одиночную камеру № 505. С верхнего этажа тюремного здания открывался чудесный вид на Москву и Кремль.
А здесь, в Выборгской, его окно упёрлось в каменную стену.
А ведь именно Таганка подготовила его к тому, что сейчас, в Выборгской, не нужно привыкать к тюрьме. Все они одинаковы — и столичные, и провинциальные.
В первый день таганского заключения он заботливо изучал камеру, тюремный режим и часть тюремного двора, которую видел через решётку, взобравшись на стол. В первые недели заключения с воли не было ни вестей, ни денег, ни передач. Одежда износилась, и пришлось облачиться в арестантскую холстину. Читать нечего. Но выручил случайно найденный гвоздь. С его помощью на штукатурке стены можно было решать математические задачи.
Из хлебного мякиша — шахматные фигурки. Играл с воображаемым противником. А гимнастика? В дело пущен тяжёлый табурет...
Совсем рассвело. Красин встал. Сделал гимнастику. Приятно заныли мышцы. В Таганской, борясь с дурным настроением, чистил медную посуду. Здесь она тоже медная. Он пользуется домашней, которую принесла заботливая мать. Она и кормит его.
В Таганской было хуже. В камере был таз, кувшин для воды, миска для варева, называемого супом, кружка для кипятка. Вид у этих предметов был такой, что определить материал, из которого они изготовлены, невозможно. Кусок сукна и мелко натёртый кирпичный порошок, и совершилось «чудо» — горели начищенные, будто из червонного золота, миска, кувшин, кружка. И настроение от такой работы неизменно и прочно улучшалось.
Были и другие занятия — например, регулярная протирка стекла в окне камеры. Оказалось, что это даже полезно. Однажды увидел пролётку с поднятым верхом, подкатившую к тюрьме.
Потом на каждый стук колёс бросался к окну и обязательно с тряпкой. И так познакомился с контингентом арестованных. Среди них посчастливилось узнать некоторых товарищей, привлечённых по делу Бруснева, в их числе Фёдора Афанасьева, и даже самого Михаила Ивановича Бруснева.
И перестукивался с соседями. Здесь, в Выборге, не с кем. Тогда и Люба отыскала. И появились деньги, книги, прогулки.
Книги по философии, естествознанию, истории. Только экономическая литература почему-то не допускалась.
Но не было суда...
И вдруг всё изменилось.
Утром 15 марта 1893 года в камеру вошёл старший страж.
— Собирайся!..
Его доставили в жандармское управление и после самого «микроскопического опроса» сообщили, что отправляют для дальнейшего прохождения военной службы в полк.
Полицейский провожатый доставил его только в помещение московского воинского начальника. Поначалу казалось диким идти по двору, по улице и никого не видеть за собой.
А вечером Леонид уже сидел в вагоне поезда, следовавшего из Москвы на юг, в Тулу. Его сопровождал унтер-офицер, спавший мёртвым сном.
Леонид не спал. Разве заснёшь!..
Местом жительства была определена Тула. 12-й пехотный Великолуцкий полк, находившийся в Туле, принял на поруки по распоряжению начальства, унтер-офицера из вольноопределяющихся Леонида Красина, находящегося под следствием, ибо дело брусневцев ещё не было закончено.
Минули годы. Много событий прошумело за это время. Брусневская организация была разгромлена.
Но возникали новые. По инициативе Владимира Ульянова был создан «Союз борьбы за освобождение рабочего класса». В него влилась группа Степана Радченко.
Прошло ещё несколько лет, прежде чем власть предержащие дали возможность бывшему студенту вернуться к учению. Он закончил Харьковский технологический.
И новоиспечённым инженером очутился на каспийских берегах, в Баку.
Игнатьев объезжал влиятельных друзей, членов финляндского сейма, редакторов газет.
Кто кого опередит — успеет ли Игнатьев и все, кто стоял за ним, выхватить Красина из тюрьмы, или охранники вцепятся мёртвой хваткой в свою жертву?
Кто кого!
Игнатьеву удалось поднакалить атмосферу во влиятельных финских инстанциях. Один за другим сыпались официальные запросы об узнике. На каком основании его держат без предъявления обвинения около месяца? Что это, простое нарушение тюремных правил? Нет! Нарушаются и попираются законы страны. И борьба за освобождение Красина из застенка стала в какой-то, пусть и небольшой мере пробным камнем, с помощью которого прогрессивно мыслящие люди Финляндии хотели, наконец, узнать, а есть ли вообще финляндская конституция?
Счёт времени шёл уже на часы. Антонина Григорьевна, не отдыхая, несмотря на холодные апрельские ветры, кутаясь в платок, не отходила от ворот тюрьмы.
В Петербурге опаздывали. У начальника петербургского губернского жандармского управления, которому было поручено собрать улики и получить от прокурора Санкт-Петербургской судебной палаты приказ на перевод Красина в столицу, ничего ещё не готово...
В растерянности жандарм писал в департамент полиции.
«Уведомляю... что привлечение к формальному дознанию в порядке 1034 статьи уголовного судопроизводства Леонида Красина не состоялось ввиду отсутствия соглашения на это товарища прокурора Санкт-Петербургской судебной палаты. В. Е. Корсак, вследствие полного недостатка юридических данных для означенного привлечения, почему и не предъявлено финляндским властям требования о выдаче Красина».
Департамент полиции всполошился.
Отсутствие юридических данных — да там с ума все посходили, в этой судебной палате! Данные будут добыты в ходе судебного процесса, а с финляндских властей хватит и доносов агентов охранного отделения, рапортов филёрской слежки.
...И они опоздали. Согласно законам великого княжества Финляндского Красина выпустили из тюрьмы, и он сразу же перешёл на нелегальное положение.
Полиция опоздала на сутки. Через сутки пришло обвинительное заключение, на «законном» основании передававшее Красина в руки столичных жандармов.
Обвинительные документы рассказывали об участии Красина в социал-демократической пропаганде группы Бруснева, и о новой ссылке в Нижний Новгород, глухо говорили о Никитиче — Красине — агенте ленинской «Искры», и что-то очень невнятно утверждали о его видном участии в противоправительственных действиях 1905–1907 годов. Были ещё зловещие агентурные донесения, намекавшие на то, что Никитич руководил боевыми дружинами партии. Если бы эти донесения были подкреплены неопровержимыми уликами, виселица Красину была бы обеспечена. О многом, видимо, не знали охранники. Вот и выпустили из рук инженера Красина, подпольщика, члена ЦК РСДРП — большевика Никитича. Это его и спасло...
Он был удачливым строителем железных дорог и электростанций. Математиком. Электриком. Технологом. Он мог в уме рассчитать ту самую «балку преткновения», о которую споткнулся не один сокурсник по институту.
Наедине же с этой двухколёсной штукой он чувствовал себя не очень уверенно, несмотря на давнее с ней знакомство.
Велосипед в Тюмени встречался редко. На велосипедиста указывали пальцем.
В Нижнем он часто видел полицейского, важно восседавшего на трёхколёсном велосипеде.
Три колеса — это хорошо для утоптанных дорожек Нижегородской ярмарки.
Но по талым финским тропкам вряд ли можно пробраться и на двух.
Велосипед вихляет, как подвыпивший извозчик. Переднее колесо скользит на ледяных наростах едва оттаявшей дороги.
Леонид Борисович когда-нибудь расскажет об этом экзотическом путешествии, когда он, выбравшись из Выборгской тюрьмы, очутился на нелегальном положении и добирался тайком до столицы Финляндии. Рассказ прозвучит почти неправдоподобно. Он ничего не прибавит, разве что забудет упомянуть о том, как твёрд ещё в апреле слежавшийся финский снег на обочинах. И как несовершенен велосипед системы «Дуке».
Путь до Гельсингфорса — не увеселительная прогулка. Особенно весной, и тем паче, когда приходится пробираться затаёнными лесными дорогами, далеко стороной объезжая деревни, не смея показаться в маленьких городках и посёлках.
В апреле лесные дороги пустынны. Лесорубы уже разошлись по домам, а сплавщики ещё не появлялись. Редко-редко встретится лошадёнка, по-зимнему ещё лохматая. Укутанный седок, пригревшись на ласковом апрельском солнышке, то ли спит, то ли грезит наяву.
Но, завидев путника на велосипеде, начинает усиленно работать кнутом.
Проклиная случайную встречу, Красин сворачивает в сторону, вязнет в талом снегу. Он устал. И уж если нужно спешить, то самое лучшее, что он может сейчас сделать — немного передохнуть. Рядом с дорогой хвойная чащоба. Нетронутый снег, чуть осевший от тёплого воздуха. Застарелые, заплывшие талой водой чьи-то следы.