Чем глубже, тем холодней дыхание елей. Там ещё зима. Только редкие солнечные поляны и серо-белый снег.
Леонид Борисович, тяжело отдуваясь, садится на ствол давно свалившегося дерева.
Оглядывается. Солнце высвечивает лесные тайники. Целую осень упорные северные ветры сносили сюда опавшие листья, хвою, сучья. Снега не смогли прикрыть этой свалки прелой зелени. Странно, но эти кучи почему-то напоминают Красину железнодорожные тупики на строительстве Кругобайкальской железной дороги. Облегчённые шпалы, их нельзя было класть под рельсы именно на этом участке Великого сибирского пути, ржавые костыли, отбракованные стрелки беспризорно валялись где попало, припорошённые снегом.
Сколько лет прошло с тех пор, и каждый год Красин наталкивается в газетах на скорбные сообщения о крушениях поездов на Кругобайкальской железной дороге. С отвесных гор летят на рельсы огромные глыбы гранита. Шаг в сторону — и ледяные воды Байкала. Дорогу достроили после того, как закончился срок его ссылки в Иркутск.
Опять воспоминания. Эти месяцы он только и живёт ими. Они греют душу. Но с телом хуже. Красин замёрз. Как ни старается солнце, а всё же оно ещё не вошло в силу. И долго ему ещё придётся вытапливать снежные укромины, переплавлять их в весенние ручьи.
Несколько вёрст усердной работы педалями, и Леониду Борисовичу стало жарко.
Велосипед придётся бросить. Скоро начнутся пригороды столицы Финляндии. И велосипедист на апрельских дорогах будет выглядеть более чем странно.
Последняя передышка. Красин подводит машину к тригонометрической вышке. Оглядывается. Отсюда видно далеко-далеко.
Видны на горизонте трубы. И небо там темней, чем над заснеженными лесами. Там порт. Красину хочется по теодолиту проложить прямую линию к этим трубам, к сгустившемуся морскому небу.
А у него нет даже компаса, потерял его где-то на трудной дороге, теперь он, пожалуй, и не нужен.
Только что вспоминал о строительстве Кругобайкальской железной дороги. А сейчас вспомнил о теодолите. Какая тесная цепочка ассоциаций, когда ты один, когда скрываешься и былое заменяет настоящую жизнь. Но о чём это он думал сейчас? А, теодолит! Да, именно этот прибор помог ссыльному наняться на работу.
Хмурый, весенний, ветреный, вставал тогда день в Иркутске, и он слишком рано явился в особняк инженера. Их превосходительство ещё спало, и Красина просили обождать в кабинете.
На огромном столе два телефона. Признаться, Леонид Борисович с интересом разглядывал аппараты. Он видел телефоны, висящие на стене, но настольные — впервой. Американские.
В кабинете инженера над столом множество таблиц, графики, колонны каких-то цифр. Графики и цифры имели для Леонида совершенно особую, притягательную силу.
Эти цифры не нужно было складывать, множить, делить — они выражали только итог, к которому должны прийти строители Великой сибирской магистрали. Но итог внушительный, пожалуй, подобного не смогла бы подбить ни одна железнодорожная компания мира.
Даже сейчас, через 13 лет, он помнит, что к концу 90-х годов строителям следовало уложить 5288 вёрст железнодорожного пути, 45,5 вёрсты мостов, соорудить две пристани на Байкале. Через каждые 30–50 вёрст понатыкать станции, сторожевые будки, казармы.
Красин знал, что строительство обошлось в какие-то фантастические суммы. Но об этом говорили неохотно и не отмечали в таблицах.
А строили плохо. Очень плохо. Рельсы облегчённые, ширина шпал не стандартная, и под ними нет достаточного балласта. Мосты деревянные. Да, в России всегда так — грандиозность скрывает брак, затушёвывает нищенство, казнокрадство.
Даже страссировать дорогу как следует не смогли. Красин замечает у окна новенький теодолит. Загляденье, игрушка, наверное, только что из-за границы. Он с такими никогда не сталкивался. Хотя это и не удивительно, геодезию в Технологическом читали в очень урезанном объёме, не было и практики.
Теодолит решил судьбу Красина. Когда в кабинет вошёл хмурый, невыспавшийся хозяин и буркнул: «Чем могу служить?» — Красин понял, что работу ему придётся искать где угодно, но только не на строительстве железной дороги.
— Вы знакомы с геодезией, молодой человек?
Вопрос задан коварно. Инженер хорошо знал, что в Технологическом институте сия наука не была в почёте.
Леонид Борисович говорил о геодезии вообще, но достаточно убедительно и даже немного небрежно. Так же «мимоходом» упомянул о новом теодолите и, не глядя на него, перечислил все преимущества этого инструмента перед своими состарившимися собратьями.
Нет, Красин не знал, что теодолит больное место и тайная страсть главного инженера. Куда девался его хмурый вид, сонное недовольство. Он улыбался, кивая головой, как бы отсчитывая каждое новое качество инструмента. Леонид Борисович успел вовремя заметить перемену в настроении собеседника и нашёл в себе достаточно предусмотрительности, чтобы предоставить ему последнее слово.
— О, вы забыли о точности, изумительной, фантастической точности съёмки этим чудом. Должен вам заметить, я не поклонник немцев, нет, нет, упаси боже, но...
Инженер выразительно развёл руками.
Через час Леонид Борисович был уже зачислен техником на строительстве дороги, и любезный хозяин заверил поднадзорного студента, что первая вакантная должность инженера незамедлительно достанется ему. А на дипломы и полицию — наплевать.
Теодолит! Он тогда помог. А кто поможет ему сейчас?
Пригороды Гельсингфорса. Велосипед теперь не нужен. Отслужил свою службу. В городе у Леонида Борисовича явка на квартиру Смирнова, лектора русского языка при Финляндском университете. Это центральный большевистский явочный пункт в Гельсингфорсе. Через него прошло множество партийной публики, направляющейся в Россию и за границу. Здесь и Владимир Ильич останавливался.
Красин едва доплёлся до дома, где живёт Смирнов. По старой привычке подпольщика всё время осматривался, не тянется ли за ним хвост. Нет, всё как будто благополучно...
Пароль. Отзыв... И Леонид Борисович снова под крышей.
Можно немного отдышаться от велосипедной гонки, от напряжения этих последних дней.
Но Смирнов выглядит встревоженным. Кажется, и здесь не отдохнёшь перед последним броском через границу.
— Царские шпики что-то стали усиленно интересоваться моей особой. Я вижу их на улице у дома. Они следят за университетской русской библиотекой, где я служу, ходят за мной по пятам... Не хочу, дорогой Никитич, подвергать вас риску... Есть совершенно «чистая» явка у доктора Гюллинга. Вы знаете его. К нему мы немедленно и отправимся.
Доктор Гюллинг и его семья — милые, заботливые хозяева. Здесь действительно можно дождаться парохода. Времени свободного много, но показываться без надобности в городе — значит испытывать судьбу. Но есть дела неотложные.
Леонид Борисович заказывает телефонный разговор с дачей «Берго». Это неподалёку от границы Финляндии и России. Там сейчас живёт семья Буренина. Необходимо сообщить своему ближайшему помощнику, а через него и всем, кому следует, что всё пока благополучно. И скоро Никитич покинет Суоми. Во всяком случае он надеется на это.
К телефону подошла сестра Буренина. Ей хорошо знаком голос Красина.
— Звонит... «Николай Николаевич»! Очень извиняюсь, что не могу лично приехать, так как не один, а незваных гостей привозить не хочу. Передайте привет всей вашей семье. Я уезжаю за границу.
— Спасибо, что позвонили, Николай Николаевич. Счастливого пути. Ваши приветы передам...
В трубке захрипело. Разговор окончен.
Глава третья. «Звери» из Мюнхена
Давно ли колючие метели бросались на угрюмые, озябшие финские берега? Теперь Балтика нежится под ласковыми лучами весеннего солнца. И всё же суровая она, неулыбчивая. Чуть «светило» за тучу — Балтика хмурится, того и гляди наскандалит.
Не то что Чёрное море. Или Каспий!
Немного спало нервное напряжение последних недель. Петля сброшена с шеи. Стало легче дышать. Пароход, на который вчера вечером был тайно доставлен Красин, уверенно рассекает свинцовые воды Балтики. Давно скрылись финские берега. Теперь беглец вне досягаемости царской охранки. Пароход идёт в Штеттин, в Германию...
Леонид Борисович в шезлонге на палубе. Смотрит отсутствующим взглядом на бескрайнюю водную равнину. А мысли его далеко, далеко. И видятся ему берега иного моря...
...Восемь лет минуло с тех пор, когда он, только что получивший диплом, по приглашению инженера Классона приехал в Баку. До этого Красин бывал и на Чёрном, и на Балтийском морях, не раз отваживался купаться в ледяном Байкале. Но Каспий поразил. Его красота скупая. Её нужно разглядеть. Чёрное море — франтиха, все прелести напоказ. Каспий — скромен в тихую погоду, а когда забушует, разгневается, тогда беда, в гневе он выворачивается наизнанку, волна о дно скребётся.
Баиловский мыс, на котором акционерная компания «Электросила» задумала построить электрическую станцию для нефтяных промыслов, только слегка вдавался в море, округляя бухту, на берегу которой стоит Баку. В бухте вода грязная, пахнет нефтью, дохлятиной. А как спустишься с Баиловской горы к окончанию мыса — будто на другое море попал, — вода чистая, видно, как мелкая рябь разрисовывает дно мраморными узорами. Лёгкими, изменчивыми.
Даже жалко было в эту воду сбрасывать землю. Но пришлось. Почти под основание срыли гору и на несколько десятков метров удлинили Баиловский мыс. А когда потревоженное море вновь успокоилось, осела муть, к мысу стали подходить рыбы. Большие рыбы. Они удивлённо оплывали новый берег, как бы спрашивая — откуда он взялся, ведь раньше тут было открытое море?..
...Снова выглянуло солнце, тучи с Балтики переместились на восток, в Россию. Вновь палуба парохода заполнилась пассажирами. Беззаботные, только что плотно пообедавшие и слегка захмелевшие от вина и моря, они весело смеются, бродят вдоль борта, собираются группами. Красин, думая о своём, машинально отмечает про себя —