- Ставить на голосование!..
- Вместе начинали, вместе и кончим!..
Я остановил волнующихся товарищей:
- Так не годится. Это неправильно будет - силком заставлять людей оставаться. Пусть каждый сам за себя решает. Дело это почетное, и на каждое освободившееся место найдется сто кандидатов с Большой земли, добровольцев... Вот как вы смотрите, товарищ Гетман: хватит у вас сил проработать до конца дрейфа или нет?
Кочегар, подумав, ответил:
- Да что же... Я - как все. Куда мне податься от коллектива? Остаюсь...
Так один за другим все заявили, что они хотят остаться на корабле до конца дрейфа. Последним говорил наш кок. Со своим обычным юмором он заявил:
- Одному лететь в Москву как-то неудобно, - я к такому комфортабельному обслуживанию не привык. Стоит ли за одним поваром самолет присылать? Придется мне еще сварить сотни две борщей в моем холодном камбузе...
Речь кока развеселила людей. Теперь я снова взял слово:
- Итак, товарищи, мы решаем остаться. Большую ответственность мы принимаем на себя, - об этом надо помнить. Две зимовки мы прожили дружно и сплоченно. Кое-чего добились, - сохранили корабль, наладили научные работы. Давайте же и впредь будем работать по-настоящему. Есть предложение послать телеграмму товарищам Сталину и Молотову с просьбой разрешить нам довести дрейф до конца силами нашего коллектива. Это будет нашим лучшим подарком восемнадцатому съезду партии.
Бурными аплодисментами ответил экипаж на это предложение. И через час мы отправили по радио телеграмму:
«Москва, Кремль.
Товарищам Сталину, Молотову. Дорогие Иосиф Виссарионович и Вячеслав Михайлович!
Экипаж ледокольного парохода „Георгий Седов“, дрейфующего во льдах Северного Ледовитого океана, вместе со всем великим народом нашей родины готовится к встрече исторического XVIII съезда любимой партии. Мы решили, что нашим лучшим подарком знаменательному съезду будет наша работа без смены на ледокольном пароходе „Георгий Седов“ до выхода его изо льдов Арктики. Несмотря на то, что партия и правительство готовят нам летную экспедицию и тем самым возможность замены нас новым составом зимовщиков, мы, учитывая большой научный и практический смысл продолжения дрейфа старыми участниками, единодушно готовы остаться на ледокольном пароходе до конца дрейфа.
Заверяем Вас, Центральный Комитет партии, правительство и весь великий народ нашей родины, что мы с честью выполним это взятое нами обязательство и, закончив дрейф, сделаем ценный вклад в советскую науку, покажем образцы, мужества, выдержки и отваги советских патриотов.
Ваше имя, товарищ Сталин, является для нас той путеводной звездой, которая приведет нас на родину победителями.
По поручению экипажа „Георгий Седов“ капитан Бадигин, парторг Трофимов. Борт „Седова“, 75 февраля 1939 года».
Домой я и на этот раз ничего не сообщил. Трудно было подобрать нужные слова. Изорвав в клочки несколько вариантов телеграммы, решил, что будет лучше, если родные узнают о совершившемся факте из газет.
На корабле царило немного нервное, приподнятое настроение. Все ждали, как встретит Москва рапорт, посланный товарищам Сталину и Молотову. Телеграмма начальника Главсевморпути вселяла уверенность, что наше желание будет удовлетворено. Но в то же время хотелось получить окончательное подтверждение, оставят ли нас на корабле до конца дрейфа.
На другой день после памятного собрания, 16 февраля 1939 года, мы находились на широте 85°54',9 и долготе 120°29'. Теперь вахтенные прокладывали на карте линию дрейфа совсем рядом с трассой «Фрама». Нам оставалось продвинуться к северу всего на полмили, чтобы достичь этой черты. Устойчивые южные ветры, казалось, должны были помочь нам довольно быстро пройти эти полмили. Но теперь льды, как назло, почти не двигались вперед, к полюсу. А как нам хотелось именно теперь, когда коллектив принял решение остаться на корабле до конца дрейфа, порадовать своих соотечественников известием о новом рекорде.
Прошли еще сутки. Наступило 17 февраля, туманный, серый день. Скованные тридцатиградусным морозом льды вели себя очень спокойно. Легкий юго-восточный ветер вылизывал плотные, словно утрамбованные сугробы. Темные тучи лениво ползли на северо-запад, закрывая весь небосвод. Ни одной звезды не было видно. Только слабый, какой-то немощный свет далекой зари едва-едва брезжил на юго-востоке. Определить координаты, не видя небесных светил, было невозможно.
В 8 часов утра я передал вахту Буйницкому и лег спать, распорядившись устроить очередной санитарный день: надо было убрать помещения, проветрить постели, постирать белье. Сам я рассчитывал заняться этими сугубо прозаическими делами после ужина.
Однако обстоятельства сложились несколько иначе, нежели я предполагал.
Около часа дня ко мне в каюту неожиданно вбежал Буйницкий - в длинной меховой малице, которую он не успел даже снять, в заиндевевшей меховой шайке, раскрасневшийся от мороза, восторженный.
- Константин Сергеевич! - воскликнул он. - Поздравляю вас!..
Я уже догадывался, в чем дело, но на всякий случай спросил:
- С чем?
- «Седов» находится на 1,2 мили севернее «Фрама»...
Да, это была чудесная новость. Серенький, будничный день сразу стал праздничным. Но насколько точны определения, полученные Виктором Харлампиевичем? В таком деле нужна самая придирчивая, двойная и тройная проверка.
- Давайте сделаем так, Виктор Харлампиевич, - сказал я, - проверьте координаты по четырем звездам, чтобы не было и тени какой-либо неточности...
- Будет сделано, Константин Сергеевич!
Буйницкий вышел на палубу и начал кропотливо возиться со сложным универсалом Керна. Он прицелился сначала на одну из звезд Большой Медведицы, потом на Поллукса, на звезду Альфу из созвездия Андромеды и, наконец, на Капеллу. Потом он убежал к себе в каюту и занялся вычислениями.
Немного погодя он принес мне листок бумаги, испещренный цифрами, и сказал:
- Ручаюсь за точность до полукабельтова...
Вычисления подтверждали, что «Седов» в 13 часов 24 минуты 17 февраля 1939 года находился точно на 85°56',7 северной широты и 120° 13' восточной долготы. Рекорд «Фрама», поставленный им 15 ноября 1895 года, - 85°55',5 северной широты. Следовательно, с этой минуты первенство в проникновении к высоким широтам перешло к «Седову».
Все будничные дела были отставлены. Услышав долгожданную новость, люди быстро сбежались в кают-компанию. Я сообщил координаты, напомнил историю дрейфа «Фрама», сравнил этот дрейф с нашим, поздравил экипаж с победой и в заключение оказал:
- А теперь, товарищи, прошу с карабинами к государственному флагу. Ознаменуем наш рекорд торжественным салютом...
Несколько минут спустя все пятнадцать зимовщиков собрались на корме. Изношенный, немного полинявший от снежных бурь и штормов, но по-прежнему гордый и величественный стяг СССР дрогнул и пополз вверх. Когда он поднялся и ветер заколыхал его широкое полотнище, я подал сигнал. Раздался дружный залп, эхо которого подхватили льды. Загремело «ура». Потом новый залп огласил ледяную пустыню. Пять раз прогремел в морозном воздухе боевой салют. Облачко сизого порохового дыма окутало кормовой флаг. И, словно откликаясь на наш салют, звездное небо опоясалось трехъярусной зеленоватой лентой полярного сияния...
Государственный флаг СССР
19 февраля из Москвы прибыла коротенькая радиограмма, подписанная руководством Главсевморпути. В ней было сказано:
«Ваша телеграмма, адресованная товарищам Сталину и Молотову, вчера опубликована в „Правде“. Правительство удовлетворило ходатайство об оставлении всего состава экспедиции на борту „Седова“ до окончания ледового дрейфа. Горячо поздравляем с оказанным вам доверием. Твердо уверены, что ваши научные работы будут достойным продолжением работ экспедиции „Северный полюс“. Желаем бодрости, настойчивости и упорства в борьбе с ледовой стихией...»
Как раз в этот день мы отметили годовщину завершения экспедиции «Северный полюс» и слушали радиопередачу из Москвы, посвященную этой дате. У микрофона выступали работники Главсевморпути, летчики, моряки. Каждый из них приветствовал наше решение остаться на «Седове» до конца дрейфа.
Все это ободряло и поддерживало нас. И когда очередное астрономическое определение показало, что мы пересекли 86-ю параллель, на корабле царил всеобщий подъем. Теперь, после некоторой задержки, наше движение на север ускорилось, и каждые сутки мы продвигались вместе со льдами на 0,5-1 милю. Люди сознавали, что именно теперь, когда рекорд «Фрама» побит и мы находимся так близко к полюсу, начинается самый интересный период дрейфа. Никто не жалел о своем согласии остаться на корабле. Никто не оглядывался назад. Все помыслы наши были устремлены в будущее. В его туманной мгле мы силились прочесть, что готовит нам завтрашний день.
Мобилизация резервов
Оставаясь на корабле до конца дрейфа, мы прекрасно учитывали все трудности, которые неизбежно должны были возникнуть в связи с отменой воздушной экспедиции. Теперь уже не приходилось рассчитывать ни на присылку мощной мотопомпы, ни на замену изношенных частей радиостанции, ни на пополнение наших аварийных запасов легкими и удобными для переноски концентратами.
Конечно, по первому нашему требованию Москва выслала бы к нам звено мощных самолетов со всем необходимым. Но ведь такой полет, направленный к высоким широтам, был бы крайне трудным и опасным, тем более что в районе дрейфа «Седова» не прекращались подвижки льда. Зачем же подвергать риску жизнь наших летчиков и прекрасные летательные аппараты, если уже решен основной вопрос - о личном составе корабля? Не проще ли пойти по другому пути - учесть и мобилизовать все резервы снаряжения, продовольствия, оборудования, имеющиеся в нашем распоряжении?
И мы избрали этот второй путь.
Никто не мог бы предсказать, как долго еще «Седов» пробудет во льдах. В распоряжении науки был один фактический пример - дрейф «Фрама». Корабль Нансена пробыл среди льдов около трех лет, его дрейф начался в сентябре 1893 года и закончился в августе 1896 года.