Однако, если мы обратимся к мысли и памятникам практически новейшим — к символистам, французским и русским, то увидим, что убедительно показывает последнее фундаментальное письмо Н. Б., как остро символисты если не знали, то хорошо чувствовали, прозревали художническим видением глубочайшие духовные основы символического сознания, и христианского, и более древнего — мифологически-мистериального.
На этом завершаю и жду Ваших писем.
Ваш В. Б.
(14.07.12)
Дорогой Виктор Васильевич,
с большим интересом и воодушевлением прочитала Ваши последние письма о символологии Дионисия Ареопагита. Эту тему Вы поднимали еще в Вашей первой книге «Византийская эстетика», но сейчас в новой и развернутой интерпретации, да еще в контексте моего погружения во французский символизм, я прочитала эти тексты совсем по-новому. Вся теория Ареопагита вращается исключительно в богословском пространстве, но насколько она оказывается значимой и даже актуальной для эстетики, для философии искусства, для понимания того, что в нашем разговоре мы именуем художественной символизацией! Ведь и французские символисты, понимая символ в искусстве как выражение незримого, по крупному счету не уходят далеко оттого, о чем писал Ареопагит применительно к божественной сфере. Конечно, их «незримое» шире духовных пространств ранних христиан, оно включает многие духовно-эмоциональные пространства самого человека и его взаимоотношений с миром, но его подоснова совершенно очевидно базируется на мистическом незримом традиционных религий и древней мифологии. Убеждена, что в контексте наших разговоров о символизме в искусстве Ваши материалы по Ареопагиту просто необходимы. И я рада, что Вы нашли возможность и время снова вернуться к этой теме и существенно развить ее.
Ваша Н. М.
Символизация в искусстве как процесс и результатДух символизма
(14.07.12)
Дорогие друзья,
в начале мая мы с Н. Б. пытались продолжить наш, так сказать юбилейный, диалог длиною в год. Н. Б. задала мне ряд вопросов в развитие темы символизации, ответ на которые потребовал от меня значительно большего времени, чем можно было позволить себе в устном разговоре. Поэтому по согласованию с Н. Б. я решил превратить этот ответ в наше традиционное триаложное письмо, над которым можно спокойно поработать в тиши кабинета. К этому превращению подталкивало и то, что пришедшие мне в голову идеи были в какой-то мере навеяны и последними письмами Вл. Вл. и Н. Б. Так что устный ответ в неспешной беседе превращается в еще более медленные размышления на заданную тему.
Вот вопросы Н. Б.:
В любом ли художественном образе содержится символическое ядро? Всякий ли творческий процесс завершается созданием символа? Различаете ли Вы символизацию как процесс и как результат художественного творчества?
На что я начал отвечать следующим образом.
Кажется, вопросы символизации, символа, образа в искусстве серьезно зацепили нас, если мы постоянно вот уже на протяжении достаточно длительного времени обращаемся к ним и они все еще остаются вопросами, т. е. не получают удовлетворительного ответа. Попробуем еще раз поразмышлять на эти темы и, уже не давая, может быть, четких дефиниций — они не раз мною давались и все-таки чем-то не удовлетворяют ищущее сознание, — описательно прояснить проблему, насколько она вообще может быть прояснена.
Когда французские символисты, а вслед за ними и русские утверждают, что все искусство символично, что они имеют в виду? Этот вопрос мне стоило бы задать Вам, но попытаюсь ответить сам, а Вы меня поправите, если я ошибусь. Мне представляется, что они очень точно уловили сущность искусства: изображать нечто невидимое, незримое, выражать исключительно средствами искусства, его языком то, что другими способами не передается, не выражается. Понятиями символ, символическое в подходе к искусству они пытались перенести акцент с того, что изображать, на то, как изображать, ибо именно в этом как и усматривали главный смысл искусства, его символический смысл. Стремились показать, что главным в искусстве является не его миметическая функция (даже в миметическом по форме искусстве, которым фактически всегда и было изобразительное искусство с древнейших времен), но символическая. Они были убеждены — а я вместе с ними и сегодня, — что, изображая пейзаж, портрет, мифологическое действо или историческое событие, художник системой чисто изобразительно-выразительных средств может показать и нечто большее, чем собственно видимая сторона изображаемой действительности. Он может показать свое отношение к ней, выразить комплекс своих переживаний и эмоциональных состояний, возникших в связи с ней, и заразить им (знаменитая их суггестия) зрителя, читателя. Более того, символисты были убеждены, что художник своим духовным видением проникает в самую сущность изображаемого предмета или явления и умеет все теми же художественными средствами выразить ее в своем произведении. А некоторые из них, особенно мистико-религиозной ориентации, были убеждены, что выдающийся и духовно одаренный художник может проникать и вообще за сами феномены, к метафизической реальности иных планов бытия, в духовные сферы Универсума и, возвращаясь оттуда (нисходя опять в мир, по выражению Вяч. Иванова), запечатлеть воспринятое там в своем искусстве. И весь этот спектр передачи в произведении искусства невидимого самых разных уровней символисты и обозначили формулой: все искусство символично.
И они были совершенно правы. Если не все, о чем мы уже говорили и в нашей беседе, то большая часть произведений высокого искусства именно в этом смысле (т. е. во всех указанных здесь смыслах) — символично. Оно передает с помощью чисто художественных средств (например, цветовых отношений, формы, композиции, линеарной графики в изобразительных искусствах) в миметических, изоморфных изображениях нечто, существенно превышающее этот миметизм, или изоморфизм, т. е. простую передачу видимых форм действительности. Символизирует то, что фактически не заключено в самой визуально воспринимаемой форме изображенного предмета или события. Именно в этом смысле и можно говорить о символизации как о характерной особенности всего искусства, и более того — как о показателе художественности произведения искусства.
Почему? Да потому, что сам факт подобной символизации (а мы говорим только о ней в данном случае, и, я думаю, именно ее имели в виду и символисты, когда считали любое искусство символическим) есть свидетельство художественности. Если мастеру удалось чисто художественными средствами выразить нечто из вышеназванного, передать реципиенту то, чего он сам не обнаружил бы в объекте реальной действительности, послужившем сюжетно-предметной основой произведения, то он создал произведение, обладающее художественностью или даже высокой художественностью — высокохудожественное произведение. Что же еще иметь в виду под художественностью, если не способность уникальными средствами искусства выразить нечто, другими средствами не выражаемое и самим представленным (изображаемым, в частном случае изобразительных искусств) объектом не презентируемое? А это и есть в чистом виде (по определению) символизация, т. е. передача с помощью некоего объекта знания (в широком понимании этого термина, включающем и непонятийные компоненты, и эмоциональные состояния) о чем-то, чего в самом этом объекте не содержится. В данном случае, когда передача (особая коммуникация) осуществляется исключительно языком данного вида искусства, мы имеем художественную символизацию.
Между тем уже из того, что я перечислил выше в качестве показателей символизации (которые, как мне кажется, имели в виду и символисты), видно, что здесь мы имеем дело с символизацией в самом широком смысле слова. И перечисленные показатели очень не равноценны. Одно дело — передать чувство радости от сверкающего на солнце водоема в обрамлении прекрасного пейзажа, что хорошо умели делать импрессионисты, и совсем иное дело — передать с помощью изображения того же пейзажа ощущение и переживание каких-то мистических или метафизических глубин бытия, которые не поддаются никакому изображению и визуализации. Символизация символизации рознь.
Символизация в широком понимании как свидетельство художественности произведения присуща практически любому искусству достаточно высокого уровня. // Вот здесь нам как всегда не хватает слов. Это досадная норма для эстетики. Что значит «высокого уровня»? Речь, во-первых, идет не об уровне технического мастерства. Шишкин обладал таким уровнем, или, скажем, современный портретист Шилов явно обладает им. Но и Шишкин не создал искусства «высокого уровня», и тем более — Шилов. Речь идет об уровне художественной выразительности, т. е. мы вполне закономерно впадаем в словесную тавтологию, хотя, я надеюсь, понятно, о чем все-таки идет речь. // И в этом плане она перекликается с тем, что эстетика имеет в виду пор, художественной образностью, или даже художественной формой в понимании А. Ф. Лосева.
А есть еще художественная символизация в узком смысле, когда я говорю о художественном символе как сущностном ядре художественного образа. И здесь я подхожу к ответу на один из Ваших вопросов. Далеко не всякий художественный образ содержит в себе художественный символ. Об этом я не раз говорил уже в различных контекстах, но, кажется, все-таки плохо вербализовал эту трудно уловимую субстанцию.
Если вернуться к тем показателям символизации, о которых я говорил выше, выводя их из эстетики символистов, то, пожалуй, только в последнем случае, когда художественное произведение выводит реципиента за свои собственные пределы и приводит его в состояние реального контакта с метафизической реальностью, переживания некой сверхреальной полноты бытия и высочайшего блаженства, мы имеем дело