Другой тип символизации невидимого посредством видимого византийские теологи находили в природе. «В тварях мы замечаем образы, прикровенно показывающие нам божественные отражения» (Ин. Д.). Свт. Феофан Затворник советовал христианам, желающим углубить свою внутреннюю жизнь «всему вообще, с чем необходимо встречаться, — вещам, лицам, случаям — дать духовное знаменование».
Дорогой Виктор Васильевич, я излагаю прекрасно известные Вам тексты только для того, чтобы еще раз убедиться в общности наших воззрений на реальность мира прообразов (эйдосов). Опять-таки при самых различных способах оформления наших интуиций. Если это так, а я надеюсь, что так и нам не надо убеждать друг друга в наличии парадигм тварного мира, то теперь перейду к вопросу о парадигмах (образцах) произведений искусства. Здесь много неясного. Мы уже как-то затрагивали эту проблему, но быстро перешли к другим темам. Осталось чувство некоторой недоговоренности. Теперь же в ходе обсуждения сфинксовых загадок символизма и мифологии вполне уместно продолжить разговор, некогда прерванный на самом интересном месте. Если, как я полагаю, мы признаем реальность парадигм тварного мира (для искусства и эстетики это признание-непризнание не столь важно), но сами никогда не стремились к их непосредственному познанию, то в отношении искусства ситуация носит совсем иной характер. Здесь мы накопили действительный опыт, который, однако (по крайней мере в моем случае), нуждается в дальнейшем прояснении. Поэтому перехожу от рассмотрения вопроса о парадигмах тварного мира к проблеме парадигм произведений искусства. Предлагаю ограничить поле рассмотрения только сакральным искусством (христианским; с экскурсом в ветхозаветные времена).
(25.04.13)
…Да, некоторая недоговоренность…
…Этим вздохом я и хотел ограничиться, дабы затем с легкой душой, свободной от полемического бремени, воспарить к эстетическим первообразам, однако сегодня утром вместо парения решил успокоить свою несколько встревоженную совесть, невнятно бубнившую о том, что все-таки не мешало бы для ее (совести) очистки заглянуть в том «Триалога» и перечитать письма, в которых мы обменялись мнениями о существовании прообразов (архетипов) произведений искусства…
…Преодолевая лень, приготовился к утомительным поискам забытых текстов и, вот, нате, многостраничный том открылся на нужном месте, но не в утешение мне, пробудив своего рода гамлетовские колебания: оказывается, что уже ясно обрисованы (хотя и кратко) наши позиции… стоит ли тогда снова воскрешать «дела давно минувших дней»; очень уж не хочется возвращаться на давно оставленное поле брани и возобновлять былую полемику, и не только из-за ослабевших лап с аккуратно подстриженными когтями (о клыках же… молчание… молчание), сколько из-за первоначального намерения написать нынешнюю эпистолу, так сказать, в гимническом стиле, воспев сферу отрешенности, в которой мирно покоятся сакральные архетипы и, вот, пожалуйста, опять возникает злостно нероновский повод «сыграть на лире»…
В свое время мы мудро прекратили полемику и перешли к более успокоительным темам; я увлекся описанием выставки «Следы духовного», а Вы прислали мне очерк об эстетических воззрениях Ивана Ильина; так неужели начинать все сначала?
Нет, не буду начинать сначала; продолжу это письмо как ни в чем не бывало; конечно, тогда неизбежны некоторые повторения мыслей и ссылок на священные и несвященные тексты, так что простите великодушно; к тому же речь пойдет об архетипах в несколько ином ракурсе и с прицелом на прояснение проблемы канона.
Итак, возвращаюсь к вопросу: существуют ли парадигмы (образцы) для произведений искусства в той же степени духовной реальности, в каковой существуют парадигмы для явлений природного мира? Конечно, имеется немало людей, для которых и такие парадигмы природы относятся к области дикой фантастики и неправомерных гипотез, как и подлежит отрицанию сама мысль о существовании автономного мира идей (эйдосов), но, как мне кажется, для нас не подлежит сомнению возможность эйдетических созерцаний (по меньшей мере в гуссерлианских горизонтах и пределах).
Далее от «мы» перехожу к «я», т. е. буду говорить о своем понимании проблемы эстетических парадигм, памятуя о былых расхождениях при разговоре на эту тему.
Как и в письме (01–07.10.08), опубликованном в первом томе «Триалога» (с. 519), я исхожу из признания существования парадигм (образцов) сакрального искусства прежде всего на основании свидетельств, данных в Священном Писании. В «Исходе» говорится о том, что Господь (известно, что за этим мало говорящим словом скрывается непроизносимое подлинное Имя Божие)[141] повелел Моисею «устроить святилище» (скинию), в которой Он будет обитать с «сынами Израилевыми». — «Все, как Я показываю тебе, и образец скинии и образец всех сосудов её, так и сделайте» (Исх. 25,9). В Вульгате «образец» переведен словом similitudo (сходство, подобие, схожесть, сродство) (Исх. 25,9) или словом exemptum (образец, отображение, копия, модель) (Исх. 25,40). Это богатство смысловых оттенков, несомненно, надо учитывать при разговоре об образцах. Они, согласно Св. Писанию, были показаны Моисею на горе. Гора — прадревний символ, указующий на духовный мир, к эйдетическому созерцанию которого приходят в результате мистериальной инициации. «Смотри, сделай их по тому образцу, какой показан тебе на горе» (Исх. 25,40).
Все эти ссылки на Священное Писание для подтверждения моего тезиса о существовании вечных (метафизических) парадигм (образцов) произведений сакрального искусства Вы нашли «неубедительными» (Триалог. С. 524).
Некто в черном: Ты же не хотел полемизировать.
Я: Ну, не хотел, а теперь захотел.
Некто в черном: Капризный ты какой-то стал… неприятный… зубы что ли тебя доконали…
Не в капризе и зубах дело, а в принципах. Все-таки желательно в ходе собеседований прийти к положительным результатам, метафизическому синтезу различных подходов, а не просто довольствоваться обменом царапками. Основания для такой надежды у меня — и надеюсь у Вас — несомненно, имеются.
Вы пишете о неубедительности моей «апелляции к религиозным источникам», поскольку я «нигде не акцентирую внимание на сущности искусства — его художественности» (с. 524). В «Исходе» речь идет «не о произведении искусства, а о чисто культовом предмете, который мог быть реализован и в художественной форме, и не в художественной. Работодателя (это Вы о Господе или о Моисее? — В. И.), согласно тексту (какому? — В. И.), совершенно не волновал этот аспект дела (Вы уверены? Вы Его, прости Господи, об этом спрашивали? — В. И.). Об эстетическом качестве формы скинии ничего нет ни в Писании, ни, кажется, и у отцов Церкви» (с. 524). Хорошо, но разве Вы сами не признаете существования в прошлом имплицитной эстетики? Вы прекрасно пишете о том, что «выявление имплицитной эстетики сопряжено с определенными методологическими трудностями… Трудность эта существует, однако она связана не столько с тем, что древность не знала на уровне ratio науки эстетики (думаю, что странно было бы требовать таких познаний от Моисея, хотя будучи научен „всей мудрости египетской“ (Деян. 7,22) он несомненно был знаком с канонами сакрального искусства эпохи Нового царства, отличавшегося высокими художественными достоинствами. — В. И.), ибо уже тогда существовала эстетическая реальность (курсив мой. — В. И.) …с самими принципами подхода к древним текстам, с мерой корректности их интерпретации. И в этом все дело. На мой взгляд, эстетически-художественные качества скинии имплицитно содержатся в описании ее парадигм (образцов).»
Давайте отрешимся от вопроса об исторической подлинности описаний, данных в «Исходе». Возьмем все ситуацию в архетипическом измерении. Бог открывает посвященному архетип нерукотворной скинии: «Когда разум Моисея, — писал святитель Григорий Нисский, — был очищен этими (данными Богом на Синае. — В. И.) законами, он был возведен к еще более высокой ступени посвящения в таинства, когда Божественная сила явила ему сразу всю скинию (курсив мой. — В. И.)» (49 а). О существовании небесной скинии говорится и в Новом Завете: «Христос, Первосвященник будущих благ, пришед с большею и совершеннейшею скинию, нерукотворенною (tabernaculum non manufactum)» (Евр. 9, 11). В Апокалипсисе неоднократно упоминается о небесном храме как духовной реальности: «…я взглянул, и, вот, отверзеся храм скинии свидетельства на небе (templum tabernaculi testimonii in caelo), и вышли из храма семь Ангелов» (Ап. 15, 5–6). — «И отверзся храм Божий на небе (templum Dei in caelo) и явился ковчег завета Его в храме Его» (Ап. 11,19). Может ли быть такой образец (парадигма) лишенным эстетических достоинств, если признать в Боге источник Красоты? Согласно Дионисию Ареопагиту, «сверхсущественное же Прекрасное называется Красотой потому, что от Него сообщается собственное для каждого очарование всему сущему; и потому, что Оно — Причина благоустроения и изящества всего» (DN 4, 7).
Красота — Имя Божие. Все исходящее из этого источника прекрасно. «Прекрасным мы называем то, что причастно Красоте, а красотой — причастие к делающей красивым Причине всяческой Красоты» (там же). Этим чувством причастности к божественной Красоте пронизано все средневековое искусство. В Новое время оно заметно ослабло, однако еще Шеллинг с полной ясностью указывал на Бога как на «первопричину всякого искусства». — «Бог есть источник идей. Только в Боге пребывают изначально идеи. Искусство же есть изображение первообразов (курсив мой. — В. И.); итак, Бог есть непосредственная первопричина, конечная возможность всякого искусства, Он сам источник всякой красоты (курсив мой. — В. И.)» (Философия искусства). Следуя Шеллингу и опираясь на собственный эрмитажный опыт, я писал в начале «Метафизического синтетизма» (1968): «Бог является основанием Красоты. Высшая напряженность бытия Красоты — приближение к Богу. Ослабление бытия Красоты есть удаление и забвение Бога».