«единый» принцип, которым художник руководствуется в специфическом «подражании природе», или «прекрасной природе». Именно он управляет гением при создании произведения искусства, и он же лежит в основе оценки произведений искусства. «Вкус, оценивающий творения гения, — утверждал он, — может быть удовлетворен только хорошим подражанием прекрасной природе». Вкус — врожденная способность человека, подобная интеллекту, но если интеллект интересуется истиной, заключенной в предметах, то вкус направлен на красоту тех же предметов, т. е. интересуется не ими самими по себе, «но в их отношении к нам».
Н. М.: Вот это важный момент в теории вкуса, который затем существенно разовьет Кант. Вкус предстает здесь именно как способность реагирования на субъект-объектное эстетическое отношение, т. е. включает в пространство своей компетентности, если так можно выразиться, и характеристики эстетического объекта, и уровень эстетической подготовки субъекта.
В. Б.: Совершенно верно. Батё, пожалуй, впервые в эстетике, только нарождавшейся тогда в качестве самостоятельной науки, переносит акцент с самого эстетического объекта, с самого произведения искусства на субъект и связывает результат эстетического суждения с категорией вкуса. Именно вкус, убежден был он, помогает создавать шедевры искусства и правильно оценивать их, исходя из понятия о «прекрасной природе», которая понимается Батё как нечто, соответствующее «как самой природе, так и природе человека», т. е. видится в качестве идеального гармонизирующего человека с природой фактора. Отсюда вкус — это «голос самолюбия. Будучи создан исключительно для наслаждения, он жаждет всего, что может доставить приятные ощущения».
Н. М.: Это тоже, кстати, существенный вывод Батё, подчеркивающий, что наслаждение, эстетическое наслаждение играет значительную, если не главную, роль в эстетическом опыте и вкус является той удивительной способностью человека, которая позволяет ему реализоваться. Мы между тем знаем, что в эстетике XIX–XX вв. к эстетическому наслаждению было какое-то стеснительное, а часто и негативное отношение. Возможно, поэтому и о вкусе тогда говорили мало как о специфическом органе этого наслаждения.
В. Б.: Да, к сожалению, это заключение близко к истине. К чести Батё нужно констатировать, что он четко и ясно осознал, что вкус является врожденной способностью человека, направленной на выявление прекрасного в природе и в искусстве, на создание шедевров искусства, «подражающих» «прекрасной природе», и на оценку этих произведений искусства на основе доставляемого ими наслаждения. Батё убежден, что «существует в общем лишь один хороший вкус, но в частных вопросах возможны различные вкусы», определяемые как многообразием явлений природы, так и субъективными характеристиками воспринимающего.
Н. М.: Он одним из первых в эстетике, и это тоже существенно, фактически поставил и решил проблему «о вкусах не спорят», показав, что на уровне высокого искусства, высокого эстетического качества существует лишь один «хороший вкус». Он или есть, или его нет. А вот в более мелких, частных вопросах вкусы могут различаться.
В. Б.: Да, это существенно. И на это обращали внимание и другие мыслители того времени. Тот же Вольтер, в частности. Он подвел определенный итог многочисленным дискуссиям о вкусе в середине XVIII в., находясь еще под обаянием классицистской эстетики, в статье «Вкус» (1757), которая была написана им для его «Энциклопедии». «Вкус, — писал он, — то есть чутье, дар различать свойства пищи, породил во всех известных нам языках метафору, где словом „вкус“ обозначается чувствительность к прекрасному и уродливому в искусствах: художественный вкус столь же скор на разбор, предваряющий размышление, как язык и нёбо, столь же чувствен и падок на хорошее, столь же нетерпим к дурному…» Вкус мгновенно определяет красоту, «видит и понимает» ее и наслаждается ею. По аналогии с пищевым вкусом Вольтер различает собственно «художественный вкус», «дурной вкус» и «извращенный вкус». Высокий, или нормальный, художественный вкус (или просто вкус) отчасти является врожденным для людей нации, обладающей вкусом, отчасти же воспитывается в течение продолжительного времени на красоте природы и прекрасных, истинных произведениях искусства (музыки, живописи, словесности, театра). Для Вольтера таковыми были произведения мастеров классицизма.
Н. М.: Мне кажется, что именно классицизм дал толчок для развития теории вкуса. Ведь теоретики классицизма уделяли повышенное внимание законам и нормам организации произведений искусства на основе высокого художественного вкуса. Они, кажется, не употребляли самого термина «вкус», но приложили немало усилий для разработки нормативных законов красоты, отвечавших, по их представлениям, этому вкусу. У Вольтера же важно подчеркнуть, что он вводит в эстетику понятие «художественный вкус».
В. Б.: Но не только его. Он знает и «дурной вкус», который «находит приятность лишь в изощренных украшениях и нечувствителен к прекрасной природе.<…>Извращенный вкус в искусстве сказывается в любви к сюжетам, возмущающим просвещенный ум, в предпочтении бурлескного — благородному, претенциозного и жеманного — красоте простой и естественной; это болезнь духа».
Н. М.: Не находите ли Вы, что эти его мысли крайне актуальны и сегодня? Может быть, еще более актуальны, чем во времена Вольтера. Зайдите во многие московские (да и не только) театры или на современные художественные выставки, и Вы увидите торжество этого самого «извращенного», согласно Вольтеру, вкуса. Безвкусица царит сегодня нередко даже на крупнейших театральных площадках вроде Большого театра.
В. Б.: Я, кстати, думаю, что это одна из причин, почему сегодня и уже достаточно давно эстетики и теоретики искусства забыли о категории вкуса или считают ее устаревшей. Они просто не обладают высоким художественным вкусом, как и многие представители современного арт-производства, поэтому и не говорят о нем. Просто не знают, что это такое, но кричат, что о вкусах не спорят. Между тем Вольтер относил эту обиходную «истину» только к пище и к явлениям моды, которую порождает прихоть, а не вкус. В изящных же, т. е. в высоких, искусствах «есть истинные красоты», которые различает хороший вкус и не различает дурной. Вольтер убежден в объективности законов красоты и, соответственно, в более или менее объективной оценке ее высоким («хорошим») вкусом. «Наилучший вкус в любом роде искусства проявляется в возможно более верном подражании природе, исполненном силы и грации. Но разве грация обязательна? Да, поскольку она заключается в придании жизни и приятности изображаемым предметам».
Н. М.: Понятно, что Вольтер ориентировался в своих суждениях на античное и в еще большей мере на классицистское искусство, но он хорошо уловил в этом и глубинный смысл художественного вкуса, в частности, и его элитарность.
В. Б.: Я бы даже сказал не только элитарность, но прежде всего метафизическую сущность искусства, которая выражается в художественности, о чем мы еще будем говорить, и которая достаточно однозначно определяется, понимается, ощущается (здесь трудно подобрать адекватный термин) «художественным вкусом». И с этим вкусом никто из понимающих спорить не будет. О нем не спорят, потому что он дает однозначное истинное суждение.
Да, истинным («тонким и безошибочным») вкусом, по Вольтеру, обладает только очень ограниченное число знатоков и ценителей искусства, сознательно воспитавших его в себе. Только им при восприятии искусства «доступны ощущения, о которых не подозревает невежда». Основная же масса людей, прежде всего занятых в сферах производства, финансов, юриспруденции, торговли, представители буржуазных семей, обыватели, особенно в странах холодных и с влажным климатом, напрочь лишены вкуса — категорично утверждал Вольтер и в целом был недалек от истины. При этом он отнюдь не был апологетом элитарности эстетического опыта. «Позор для духа человеческого, что вкус, как правило, — достояние людей богатых и праздных». Другим просто нет времени и реальных возможностей воспитывать его в себе. Вкус исторически и географически мобилен. Есть красоты, «единые для всех времен и народов», но есть характерные только для данной страны, местности и т. п. Поэтому вкусы людей северных стран могут существенно отличаться от вкусов южан (греков или римлян). Более того, есть множество стран и континентов, куда вкус вообще не проник, — убежден стоявший на узкой европоцентристской позиции, характерной для того времени, Вольтер. «Вы можете объехать всю Азию, Африку, половину северных стран — где встретите вы истинный вкус к красноречию, поэзии, живописи, музыке? Почти весь мир находится в варварском состоянии. Итак, вкус подобен философии, он — достояние немногих избранных».
Сегодня между тем эти мысли Вольтера звучат так же актуально, как и в его время. Возможно даже, ныне они еще более актуальны. Человечество на наших глазах варваризируется и утрачивает способность эстетического суждения на основе хорошего вкуса и способность к глубокой философии, ее метафизическим основам.
Не об этом ли говорит Вольтер, утверждая, что вкус нации исторически изменчив и нередко портится. (Я бы только отнес это не к нации, а к человечеству в целом.) Это бывает обычно в периоды, следующие за «веком наивысшего расцвета искусств». (В Европе такой «век» был на рубеже XIX–XX столетий, от импрессионистов до 30-х гг. XX в. — «серебряный век» всей европейской культуры, если за «золотой» считать искусство Ренессанса. — В. В.). Художники новых поколений не хотят подражать своим предшественникам, ищут окольные пути в искусстве, «отходят от прекрасной природы, воплощенной их предшественниками». Их работы не лишены достоинств, и эти достоинства привлекают публику своей новизной, заслоняя художественные недостатки. За ними идут новые художники, стремящиеся еще больше понравиться публике, и они еще дальше «отходят от природы». Так надолго утрачивается вкус нации. Однако отдельные ценители подлинного вкуса всегда сохраняются в обществе, и именно они в конечном счете правят «империей искус