как осмысливает их. А оно видит высокохудожественное выражение-созидание-явление совершенно уникальной реальности в столь профессионально выполненной иллюзорно-фотографической форме, что она (реальность) представляется нам более реальной, чем реальность видимого мира, именно в подлинном смысле — сюрреальной, сверхреальной или ирреальной.
При этом сюрреальная атмосфера работ Дали активно тяготеет к художественному символизму, суть которого сводится к выражению живописными средствами грандиознейших метаморфоз бытия от деформаций и трансформаций визуального облика незначительных предметов видимого мира и человека до уровней метафизической реальности, как в мифогенных формах древнегреческого знания, так и в пространстве христианского видения мира. Везде Дали хорошо чувствует внутренние деформации и гипертрофию всех и всяческих форм, бесчисленные почти катастрофические пластические видоизменения, разрывы и взрывы всего и вся, абсурдные сочетания и перетекания иллюзорно данных предельно материальных, но чуждых нашему миру предметов и существ. И выражает все это столь совершенно и убедительно, что все его, в сущности, предельно апокалиптическое творчество вызывает ощущение восхищения и уникальной, нигде и никогда не бывшей красоты разрушающегося и преображающегося в прекрасных конвульсиях бытия.
Картины Дали, что бы они ни изображали, доставляют высокое эстетическое наслаждение, они ведут реципиента к тому сущностному контакту с Универсумом, который является целью и высшим достижением всего классического Искусства. В этом плане Дали не только в совершенстве овладел живописной техникой на уровне, скажем, того же Вермера (одного из любимых его живописцев), но и проникся самим духом классического искусства и смог трансформировать его в чисто сюрреалистический дух своей живописи, явно ощущая его глубинную универсальность для искусства Культуры в целом.
В этом тайна и чудо творчества Дали, пожалуй, последнего сознательного хранителя, продолжателя и выразителя метафизических традиций высокого Искусства, но уже на уровне и в формах последнего апокалиптического этапа Культуры. Творчество Дали в целом достаточно оптимистично при наличии в нем и хтонических элементов. И этот оптимизм заключен именно в «конвульсивной красоте» многих его работ. Она свидетельствует о преображенческом (эсхатологическом) характере грядущего (или уже вершащегося) Апокалипсиса, хотя немало в его творчестве и картин, предвещающих не преображение, но глобальное разрушение, полное уничтожение бытия в относительно привычном для нас понимании. Они навеяны мировыми войнами прошлого столетия и угрозой ядерного уничтожения, но по своей художественно-символической образности носят более глобальный метафизический характер. Я имею в виду, в частности, такие его известные картины, как «Предчувствие гражданской войны» (1936) и «Лицо войны» (1940).
Чтобы не быть голословным и неправильно понятым, приведу несколько примеров. Вот, небольшая, но предельно символическая работа из музея Дали в Санкт-Петерсбурге (Флорида) «Геополитическое дитя наблюдает за рождением нового человека» (1943). В сугубо сюрреалистической пустыне какого-то инобытия…
Сальвадор Дали.
Геополитическое дитя наблюдает за рождением нового человека.
1943.
Музей Сальвадора Дали.
Санкт-Петерсбург (Флорида)
II Эврика! В моем сознании, наконец-то, всплыл нужный термин для обозначения и метафизических пространств живописи Де Кирико и его коллег, и, особенно, пустынных, безлюдных и безжизненных пространств многих работ Дали и некоторых других сюрреалистов. Они являют собой именно образ инобытия, предельно отличного и от уютного земного бывания, и даже от наших философско-богословских представлений о бытии. Сюрреалистическое инобытие — один из характернейших признаков духа сюрреализма! //
Сальвадор Дали.
Лицо войны.
1940.
Музей Бойманса — ван Бейнингена.
Роттердам
Именно в пустыне сюрреалистического инобытия на белоснежной салфеточке лежит яйцо земного шара с приклеенными к нему желтыми материками. В районе Северной Америки оболочка Земли треснула, как скорлупа, и из нее вылупляется туловище и рука «нового человека» (величиной с самую Землю). Голова и ноги его конвульсивно бьются изнутри о скорлупу, стремясь высвободиться, но она там уже не трескается, ибо имеет не хрупкую структуру скорлупы, а что-то близкое к резиновой оболочке надувного шарика, которая принимает форму рвущихся изнутри членов сверхчеловека. Материки (Южная Америка и Африка) начинают стекать (важный инвариант живописи Дали — стекание и растекание вроде бы твердых в земном мире предметов) с поверхности земного яйца на предусмотрительно подстеленную салфетку. Туда же скатывается и капля яркой крови из трещины в земной скорлупе. Над земным яйцом парит некий покров-парашют (без строп). Обнаженный длинноволосый пророк (не автор ли Новозаветного Апокалипсиса?) в правом нижнем углу картины указывает пальцем означенному в названии ребенку на происходящее метафизическое событие. А ребенок, хотя и геополитический, в страхе жмется к ногам пророка, но с любопытством созерцает происходящее.
Сальвадор Дали.
Воскрешение плоти.
1940–1945.
Частное собрание.
Мексика
Даже из краткого поверхностного описания основных визуальных элементов картины очевидны напрашивающиеся многочисленные символические ассоциации, дающие сильные импульсы к немедленной пострециптивной герменевтике. Однако воздержимся от этого. В целом же перед нами глобальный художественный символ грядущего (или вершащегося) Апокалипсиса в его оптимистически-эсхатологическом варианте. И фактически символ всего искусства Дали. Ощущая вселенский метафизический Апокалипсис, он посвятил его живописному выражению все свое творчество.
Между тем, как я уже сказал, и вам, коллеги, это хорошо известно, у Дали немало работ, выражающих иной, разрушительно-катастрофический аспект апокалиптического процесса. Это и упомянутые «Предчувствие гражданской войны» (1936, Музей искусств, Филадельфия), и «Лицо войны» (1940), и даже такая вроде бы долженствующая иметь обратный смысл картинка (это все небольшие по размерам, но крайне выразительные работы), как «Воскрешение плоти» (1940–1945).
В последней картине не символически, но иллюстративно изображен момент Страшного Суда, когда останки всех умерших изводятся из могил и облекаются плотью. Процесс этот показан у Дали крайне изобретательно, убедительно и иллюзорно-рельефно (как, собственно, и все у него). Чего стоит хотя бы группа справа на переднем плане, где у облекающейся плотью полногрудой девицы из чрева сыплются золотые монеты (анти-Даная?), а лицом в них зарылся некий тоже только частично облеченный плотью коленопреклоненный персонаж, страстно обнимающий девицу за чресла. В этой сцене участвует и некий старец с костылем, протягивающий анти-Данае (уже Афродите?) сморщенное яблоко (Париса?). Многозначность, многосмысленность практически всех визуальных, предельно парадоксальных образов, созданных беспредельно развитой фантазией Дали, напоминает нам его дальнего предшественника Босха, которого многие сюрреалисты считали предтечей сюрреализма. Однако дух большинства работ Босха, и к этому я еще постараюсь вернуться, по-моему, далек от сюрреалистического, хотя фантазия его в создании абсурдных визуальных образов может сравниться только с далианской (как и, точнее, обратно — далианская с его).
Между тем облечение плотью у Дали проходит небезболезненно. Фигуры воскрешаемых зримо выражают испытываемые ими мучения, не ликуют, но корчатся. Вот уж где конвульсивная красота дана в чистом виде. И она дышит угрозой и явными страданиями человечеству. Инобытийный далианский пустынный пейзаж, некие объемные пирамидальные формы и бюстик усмехающегося Вольтера на фоне дальнего входа в какой-то геометрически-герметический мир усиливают дух сюрреалистического апокалиптизма в этой работе.
Дали беспредельно многомерен в выражении и явлении нам провиденного его художественным гением инобытия, то ли грядущего, то ли параллельного нашему бытию, то ли рожденного его безудержной фантазией. Существенно, что это инобытие мощно воздействует на реципиента, вовлекает его в свое пространство, побуждает активно переживать все, вершащееся в нем, и, главное, доставляет ему высокую эстетическую радость, а нередко и наслаждение от ощущения полноты, многомерности и бесконечности бытия. Многие аспекты его творчества способствуют этому. И среди них на первых местах стоят эротизм многих его работ, фигур, сама эротическая энергетика большинства его образов; мифологизм отдельных образов и целых полотен и особый далианский мистицизм, включающий в себя и атомно-молекулярную энергетику тварного мира (невесомость, парение многих фигур и целых сцен — отсюда). Всем этим, как и многим другим темам и мотивам творчества Дали, как вам известно, посвящены сотни и тысячи страниц в бесчисленных монографиях, анализирующих его искусство. И я не собираюсь здесь пересказывать их, но попытаюсь смотреть на творчество уникального художника прошлого столетия только под углом зрения духа сюрреализма, который, повторюсь, у Дали выражен с большой полнотой и многомерностью.
Сальвадор Дали.
Большой мастурбатор.
1929.
Частное собрание.
Париж
Эротизм оживляет, одушевляет, очеловечивает многие его работы, напоминая о чем-то очень важном и значимом для жизни, хотя и включенном у нашего сюрреалиста в инобытийный контекст. Даже его мрачноватая картинка «Воскрешение плоти» пронизана эротической энергией, что несколько смягчает катастрофический характер ее апокалиптизма. Там, где плоть уже обрела свои формы (этого, кстати, немного), они показаны художником предельно чувственными. Дали любит изображать женское тело или его фрагменты в их эротически цветущей зрелости, чувственными, но отчужденными от пошло понятой сексуальности. Все его картины с эротически обостренной тематикой прекрасны, но фактически не сексуальны и тем более не порнографичны. Даже там, где он сознательно провоцирует и эпатирует зрителя прошлого столетия (сегодняшнего-то ничем подобным не эпатируешь) пикантными названиями вроде «The Great Masturbator» (1929) или «Jeune Vierge autosodomisee» (1954), формы женского тела (как и в ряде других работ подобного типа) предельно эстетизированы и помещены в столь отвлеченный сюрреалистический контекст инобытия, что не вызывают каких-то примитивных фривольных ассоциаций. Эротизм у Дали носит эстетски возвышенный характер, вскрывающий и выражающий глубинную мистику традиционно занижаемых в христианской культуре эротических отношений. Плотская эротика чисто художественными средствами возведена им до ее глубинных метафизических основ космического, инобытийного эроса. Особой возвышенности этот мотив достигает в его знаменитой «Leda atomica» (1949).