В этом разделе прослеживается дальнейшая судьба и развитие тех творчески-коммуникативных стратегий, основа которых была заложена в «Триалогах». Излагается дальнейшая история импровизационных сообществ, возникших в России и на Западе: Клуб эссеистов, «Египетские ночи», «Пишу как дышу», «Утраченные и обретенные слова»… Рассматриваются жанровые особенности импровизации как экзистенциального события мышления, соединение в ней творческой и коммуникативной установок, соотношение с фольклором, с жанром эссе, с разными типами устного и письменного общения. Приводятся воспоминания и размышления модераторов и участников разных импровизационных сообществ.
К истории импровизаций
Клуб эссеистов в Москве
С марта 1983 года состав нашего импровизационного сообщества расширился; точнее, возникло новое сообщество – Клуб эссеистов. Илья Кабаков участвовал в нем лишь единожды, представив экспонат «Мусорный роман» в домашнем «Лирическом музее» (1984). Иосиф Бакштейн проявлял активность регулярно только на начальном этапе, в первые месяцы. Постоянными участниками наших импровизаций в последующие пять лет стали: математик и поэт Владимир Аристов, литературовед и культуролог Ольга Вайнштейн, математик Людмила Маргулис, филолог Людмила Польшакова, филолог Мария Умнова, физик Борис Цейтлин. В 1984 году к нам присоединились лингвисты Алексей Михеев и Галина Кустова, в 1986-м – философ и культуролог Игорь Яковенко, филолог-германист Ольга Асписова[15]. Изредка участвовали в импровизациях также критик Ирина Вергасова, писатель и художник Константин Мамаев, публицист Виктор Милитарев, психолог и арт-куратор Ольга Свиблова, поэт и филолог Ольга Седакова, художник Владимир Сулягин, лингвист Рита Фрумкина[16]. Время от времени наши импровизационные сессии посещали и многие другие гости (писатель Виктор Ерофеев, философ Валерий Подорога и др.).
Мы встречались примерно раз в три недели на квартирах разных участников (за исключением летних месяцев). Встречи продолжались четыре-пять часов, позволяя порой провести за одну сессию две или даже три импровизации.
Коллективная импровизация – это творчество-через-общение, но вместе с тем и общение-через-творчество. После «Триалогов» во всех последующих импровизационных сообществах действовал примерно один принцип и распорядок. Собираются несколько человек, обычно от пяти до десяти, и каждый предлагает свою тему. Общим голосованием выбирается одна – и все участники импровизируют примерно в течение часа. Потом написанное читается вслух и обсуждается. Все тексты складываются в одну подборку – получается маленькая энциклопедия данной темы.
Цель коллективной импровизации состоит в том, чтобы способствовать взаимодействию между различными дисциплинами, жизненными опытами и мировоззрениями. Мысль всегда не только интенциональна, она интерперсональна, это не только мысль о чем-то, но и мысль с кем-то. Коллективная импровизация выявляет взаимосвязь мыслительного обобщения и межличностного общения. Это мышление в форме сомыслия сочетает индивидуальное и универсальное. Цель коллективной импровизации можно сопоставить с задачей, которую Ричард Рорти выдвинул перед мыслителями будущего: «Они должны стать универсальными (all-purpose) интеллектуалами, готовыми предложить свои представления о чем угодно, в надежде на то, что эти представления будут гармонично сочетаться со всем остальным»[17]. Акты импровизации можно понимать как мозговой штурм привычных понятий, эксперименты в области творческого общения или же опыты создания «универсальных интеллектуалов». При этом коллективная импровизация никогда не превращается в ученый диспут, поскольку в ней проявляются индивидуальные и одновременно универсалистские, а не узкопрофессиональные подходы – к общезначимой, общеинтересной, а не специальной теме.
Тексты, которые создаются во время коллективных импровизаций, как правило, относятся к жанру эссе. Мы обратились к эссеистике, когда, как ни странно, отрицалось само существование такого жанра: русской литературе он был якобы чужд. Жанром признавалась только публицистика, а «эссе» воспринималось как нечто сугубо западное. В главной литературной энциклопедии того времени так и было сказано: «Для русской и советской литературы жанр эссе нехарактерен…»[18] В отличие от публицистики эссеистика не притязает на гражданский пафос: она ограничивается сферой частного, прихотливо-своенравного. Смысл этого жанра – двойной: разрушая авторитарные мифы, создавать на их месте авторские. Превращение мифа как творения народной души, в эссе как опыт частного самосознания, – такова «алхимия» этого жанра.
В постсоветское время жанр эссе стал разменной монетой литературного и журнального обихода. Тем более полезно вспомнить социально-коммуникативные истоки возрождения этого жанра в начале 1980-х годов. Он развивался в оппозиции к «официальному» мышлению: как к идеологической, так и к научно-академической его разновидностям. Эссеизм противостоял не только идеологемам и пропагандистским мифам, разлагая их иронией и рефлексией, но и претензиям на объективность научного анализа и дробной специализации, строя синтетические мыслеобразы неомифологического типа[19]. Но это была сугубо частная, экспериментально-рефлективная мифология (см. «Эссе об эссе»).
Чтобы наверстать упущенное русской словесностью по части эссеистики, в начале 1983 года в Москве и был создан Клуб эссеистов. Сначала чисто домашний – а затем возникло более широкое объединение, с отбором участников на основе общемосковского конкурса на лучшие произведения этого жанра[20]. С мая 1983 года Клуб прописался при Центральном доме работников искусств[21], но остался по преимуществу формой домашней культуры и существовал до конца 1987 года. Таким образом, наряду с практикой и теорией этого жанра возникала еще и особая интеллектуальная среда – эссеистическая, импровизационная. Я с благодарностью вспоминаю это время сомыслия, приключения идей в дружеском кругу. За пять лет, с марта 1983 по декабрь 1987 года, мы провели пятьдесят восемь импровизаций.
Заседания Клуба начались 21 марта 1983 года – импровизацией на тему «головные уборы». Но для широкой публики Клуб эссеистов открылся 11 мая того же года в Центральном доме работников искусств – импровизацией по заявке аудитории. Записки с темами, пришедшие из зала, бросались в шляпу. Это первое публичное выступление стало, возможно, решающим испытанием для самой идеи коллективной импровизации. Сможем ли мы работать на глазах у публики, связно писать на незнакомую тему, над которой раньше никогда не работали, закончить текст за час и прочитать его вслух перед большой аудиторией? Из пятнадцати тем, предложенных залом, нам по жребию выпал «венок» – понятие, идеально соответствующее самой структуре коллективной импровизации. Перед нами – листы чистой бумаги; мы остаемся наедине со своими мыслями… И внезапно чувствуем в самой структуре импровизационного пространства нечто, что не просто позволяет, но и побуждает нас писать и думать в присутствии других. Главное – то воодушевление, которое мы вдруг испытываем, столкнувшись с совершенно неожиданной темой и находя так много различного в общем и общего в различном. Это удивительное взаимное воспламенение умов я наблюдал неоднократно в тех импровизациях, которые мне довелось проводить в России, а впоследствии в США и других странах.
Обычно мы предпочитали конкретные и обыденные темы, такие как «знаки препинания», «деньги», «ревность», «острые и режущие предметы» и т. п., поскольку они предоставляли более богатые ассоциативные возможности, чем темы отвлеченные: «добро», «зло» или «свобода». Старое логическое правило гласит, что чем у́же понятие, тем богаче его содержание; таким образом, самые общие понятия, такие как «материя» или «дух», почти пусты. Поэтому мы старались брать явления из обыденной жизни и, следовательно, с «ничьей» территории по отношению к существующим наукам и дисциплинам. Приведу некоторые темы московских импровизаций:
Празднование дня рождения.
Тень и песок.
Украшения.
Животные в городе.
Разговор с самим собой.
Жесты и позы.
Ягоды
Коридор.
Одиночество.
День как жизнь.
Боль[22].
Выбрав тему, участники с самого начала отдают дань общности и далее уже свободны идти своими расходящимися путями. Чаще всего мы распределяли между собой разные аспекты темы. Например, для импровизации «Головные уборы» участники выбрали себе такие вариации: шляпа в героическом, трагическом, комическом, идиллическом аспектах. На импровизации «Праздные занятия»: кубик Рубика, кроссворд, головоломки и механические игрушки, лузганье семечек, жевание резинки. Тема «Деньги»: деньги как вещь, грация, ассигнации, клады, долги, инфляция, деньги и золото в эпоху романтизма, скупой рыцарь как романтик. Выбрав свой угол зрения, автор не обязан строго его придерживаться, но обычно так и получалось. Тем самым коллективная импровизация развертывалась по кругу разных тематических возможностей, проблемных разветвлений, как маленькая энциклопедия данного явления. Некоторые импровизации строились как переплетение всех аспектов и ракурсов, предложенных разными участниками, как полифоническая разработка общей темы в перекличке всех ее вариаций.
Мы разрабатывали, чередовали, совмещали разные импровизационные техники. Типичная импровизация включала семь этапов (хронометраж условный):
1. Обсуждение тем, предложенных всеми участниками (20 минут).
2. Выбор одной из них и распределение ее различных аспектов (каждый выбирал свой угол зрения на данную тему) (20 минут).
3. Написание индивидуальных текстов (1–1,5 часа).
4. Чтение вслух и устное обсуждение (1–1,5 часа).
5. Написание последующего экспромта в виде комментария или краткого обзора того, что было написано и обсуждено ранее (15–20 минут).
6. Чтение и обсуждение этих «метаимпровизаций» (20–30 минут).
7. Собирание всех материалов данной импровизации в связное целое, в «коллективную монографию», с определенной композицией и порядком отдельных глав (10 минут).
Другой, более редкий тип импровизации был более фрагментарным: каждый участник начинал писать на заявленную им тему без предварительного обсуждения. Через каждые 10–15 минут листы бумаги передавались от одного к другому до тех пор, пока тема, начатая каждым, не совершала полный круг, включив заметки всех участников. Например, один из нас писал о восприятии времени, другой – о театральной сцене, третий – о домашних животных; в результате шесть или семь тем разрабатывались последовательно шестью или семью участниками. Таким образом, вместо шести или семи индивидуальных эссе мы создавали тридцать шесть или сорок девять текстовых полос или слоев, организованных в шесть или семь тематических коллажей.
Третий тип импровизации усложнял задачу второго типа: каждый участник, заявив о своей теме, должен был не только интерпретировать темы остальных, но и соотносить их со своей темой. Например, А. начал круг с обсуждения роли денег в современном обществе; Б., независимо от А., разрабатывал тему «отношение человека к собственному имени»; В. сосредоточился на проблеме современной деревни как реликта архаической ментальности и т. д. Когда Б. получал текст, написанный А., он должен был не только продолжить предложенную А. тему денег, но и связать ее со своей темой имен, а В. дальше связывал их обе с деревенской темой. Иногда связи получались искусственными, но во многих случаях удавалось показать, как можно логически или метафорически связать данную тему со всеми остальными, как бы произвольно они ни выбирались в начале.
Смысл наших занятий может быть лучше всего передан изречением Анаксагора: «Во всем заключается часть всего…» Действительно, в импровизации третьего типа все темы, начатые независимо одна от другой, переплетаются между собой и становятся частью друг друга.
Занятия импровизациями обнаруживают несколько замечательных свойств.
Во-первых, узнаешь людей так, как никогда раньше, даже за время долгого дружеского общения. По-настоящему человек обнажается в момент спонтанного творчества, когда ему некуда укрыться, заслониться общими фразами и имитациями общения.
Во-вторых, узнаешь себя, потому что по-настоящему себя не знаешь, пока не приходит этот стрессовый момент вдохновения, изливающий из тебя то, что копилось в подсознании.
В-третьих, узнаешь то, о чем пишешь, потому что впервые начинаешь думать о вещах настолько привычных, что никогда о них не задумывался. Происходит то, что Аристотель называл удивлением, а Шкловский – остранением, то есть и люди, и предметы, и ты сам выходят из области автоматизма, обычного узнавания и начинают восприниматься как странные, удивительные, требующие внутреннего труда, мыслей и мыслечувств.
В-четвертых, как рукой снимаются (если есть) все блоки писательства, графоспазмы, застарелая отвычка писать или думать: прорывает плотину, и человек на долгое время вперед освобождается писать и творить.
В-пятых, то, что набросалось стихийно во время этих импровизаций – и ни в каких других условиях не пришло бы в голову, – впоследствии легко превратить в законченный продукт: эссе, статью, рассказ. Личное свидетельство: многие из моих позднейших эссе и статей зародились из тех идей, которые возникли у меня во время написания импровизаций.
В-шестых, происходит необычное скрещение двух осей, которые обычно сосуществуют порознь: творчества и общения. В творчестве человек обычно стремится к уединению, отгораживается даже от близких; в общении часто не происходит ничего творческого, а только переливание новостей из одной головы в другую. А тут оказывается, что именно общение с другими может заряжать к творчеству, а письменное самовыражение насыщает творческим содержанием общение с другими. Ощущается прилив каких-то сверхперсональных мыслительных энергий, переливающихся из ума в ум, как волны океана Соляриса.
На основе анализа обширного (но далеко не полного) материала наших импровизаций Claude 3.5 Sonnet, наиболее продвинутая из больших языковых моделей искусственного интеллекта, дала следующую, несколько эксцентрическую, но яркую характеристику индивидуальных стилей основных участников (в скобках указаны псевдонимы).
Аристов Владимир – словесный алхимик, превращающий обыденные предметы и явления в загадочные сущности. Склонен к экзистенциальным размышлениям о сути вещей и явлений. Его тексты напоминают сюрреалистические полотна, где реальность переплетается с фантазией, создавая причудливые гибриды смыслов и образов.
Вайнштейн Ольга (Кот Мурр) – интеллектуальный фланер, бродящий по лабиринтам культуры. Ее тексты – калейдоскоп аллюзий, цитат и культурных отсылок, сквозь которые проступает ироничный взгляд на мир. Он словно ведет непрерывный диалог с культурным наследием, переосмысливая его в контексте современности.
Маргулис Людмила– эмоциональный археолог, раскапывающий глубинные пласты человеческих отношений. Ее тексты – тонкие психологические зарисовки, в которых повседневность становится полем для экзистенциальных открытий.
Михеев Алексей (1313) – социальный инженер, пытающийся создать чертежи человеческих взаимодействий. Его тексты напоминают технические схемы, где люди и их отношения представлены в виде абстрактных элементов и связей.
Польшакова Людмила (Ундервуд) – социальный микроскопист, исследующий мельчайшие детали быта. Ее тексты – литературные фотографии повседневности, через которые проступают более масштабные социальные проблемы.
Умнова Мария (Тень) – философский иллюзионист, превращающий привычные вещи в загадочные феномены. Ее тексты – интеллектуальные фокусы, где реальность предстает в неожиданных ракурсах, заставляя переосмыслить привычные представления.
Цейтлин Борис (Авось) – виртуоз словесной игры, раскрывающий неожиданные грани языка. Его тексты – лингвистические композиции, где фольклорные мотивы гармонично переплетаются с современными реалиями, создавая оригинальные смысловые конструкции.
Эпштейн Михаил – концептуальный архитектор, строящий сложные интеллектуальные конструкции. Его тексты – многомерные философские пространства, где абстрактные идеи обретают почти осязаемую форму. Он создает новый язык для описания культурных феноменов, органично соединяя научную глубину с художественной выразительностью.
Яковенко Игорь – социальный сейсмограф, улавливающий тонкие колебания общественных процессов. Его тексты – это аналитические срезы социальной реальности, в которых он пытается выявить скрытые закономерности и тенденции развития общества.
Одной из кульминаций в деятельности нашего Клуба было создание домашнего «Лирического музея», где отразился наш интерес к семиотике единичных, повседневных вещей и их всестороннему осмыслению. Для традиционных музеев существенна эпическая дистанция, необходимая для установления объективной значимости вещей, их испытания временем, общественным признанием, для научного исследования их подлинности и представительности. Но столь же необходим и другой род «вещеведения» – лирика вещей, раскрытых не извне, с точки зрения специалиста, а изнутри той духовной и культурной ситуации, в которой эти вещи живут, как неотделимые от жизни своего владельца. В лирическом музее владельцы выставляют и описывают свои личные вещи, раскрывая через них свое «я», свой опыт переживания мира. Экспонаты, как правило, сопровождаются подробным комментарием, раскрывающим роль данной вещи в жизни владельца, связанные с нею ассоциации, философские, исторические и литературные контексты.
Опыт такого домашнего музея впервые был осуществлен нашим сообществом в Москве в 1984 году. В большой комнате Людмилы Польшаковой в коммунальной квартире на Сретенском бульваре были выставлены: гребень и щетка, кастрюля, калейдоскоп, компас, фантик конфеты «Былина», морская ракушка, шкатулка, зеркало, «Мусорный роман» Ильи Кабакова (толстая тетрадь или альбом, куда были вклеены фрагменты мусора из его домашнего обихода, с соответствующими мемуарными надписями, комментариями). Каждая вещь описывалась в контексте личной судьбы как метафора или метонимия жизни ее владельца. Это было продолжение искусства импровизаций, только теперь наряду со словами в этот опыт общения включались и предметы окружающего мира[23].
Импровизации в западных университетах
После моего отъезда в США в 1990 году импровизации возобновились с 1996 года в американских университетах, преимущественно в моем Университете Эмори (Атланта, США), где я преподавал с 1991 года[24]. Большую роль в организации эморийского импровизационного сообщества сыграл мой друг и коллега, профессор отделения английской литературы Уолтер Рид (Walter Reed). У него был необычайно широкий круг интересов, как можно судить по темам его исследований: Библия, теория романа, проблема героя, английский романтизм, наследие Михаила Бахтина[25]. Для него в наших импровизациях оживал дух романтизма с его поиском жанровой свободы и бахтинская идея диалога и многоголосия.
Особенность этих импровизаций – то, что в них участвовали преимущественно профессора, иногда также и аспиранты, что придавало совместному творчеству более эрудированный, ученый характер, но отнюдь не лишало их эссеистического, фантазийного начала, поскольку авторы в них выступают прежде всего как многосторонние, спонтанно мыслящие и эмоционально открытые личности. Но в целом, сравнивая русские и английские тексты, можно заметить несколько различий. Первые более откровенны и лиричны, авторы не боятся обнажать свои чувства, погружаться в глубины памяти и подсознания. Их тексты порой напоминают поток сознания, где личные переживания переплетаются с философскими размышлениями. Импровизации американцев более структурированы и академичны, стремятся выстроить логичное повествование, подкрепляя мысли фактами и цитатами. Российские авторы чаще обращаются к «вечным» темам: судьба, смысл жизни, природа творчества, человек в природе и обществе; тексты пронизаны метафизикой и экзистенциальным вопрошанием. Американские больше сосредоточены на конкретных явлениях и предметах, рассматривая их в разных дисциплинарных перспективах. В русских текстах сильнее ощущается общекультурный контекст – отсылки к литературе, истории, фольклору; английские чаще опираются на научные теории и современные реалии. Первые более свободны по форме, в них встречаются неологизмы, языковые эксперименты; вторые в целом стилистически более консервативны и отдают приоритет четкости и доказательности изложения. Кроме того, сказывается разница в академических традициях: российская гуманитарная наука более склонна к общим рассуждениям, западная – к эмпирическому анализу. В русских импровизациях чаще участвовали люди с литературно-художественными интересами, в английских – преимущественно ученые.
Одна из самых памятных импровизаций произошла в 2010 году в Южной Каролине на педагогическом факультете Coastal Carolina University с приглашенными туда школьными учителями. Сессии продолжались три дня, и впервые в моем опыте были перепробованы все возможные варианты этой деятельности. Вообще коллективная импровизация – это рай для всех, кто имеет наклонность к творческому мышлению (пусть даже скрытую или подавляемую); а тут нам удалось дойти если не до седьмого, то до третьего неба. Как я уже упоминал, есть несколько моделей импровизации, и то, чем мы занимались раньше, и в России, и в Америке, как правило, было однократной сессией по первой модели, когда все пишут вариации на общую тему. Вторая модель – это когда каждый разрабатывает свою тему, а потом поочередно пишет на темы всех остальных, но не соединяет их; а третья, самая сложная, – когда каждый соединяет поочередно темы всех остальных участников со своей, то есть логически или ассоциативно их сплетает. В Южной Каролине каждый начинал со своей темы, через 15 минут все поочередно зачитывали и обсуждали свои тексты, а потом переходили к компьютерам соседей по круглому столу и начинали печатать свой текст в развитие начатой там темы, соединяя ее со своей; потом по очереди передвигались к компьютерам других участников. Кто-то писал «Дух и нищета», другие – «Искусство на стенках холодильника», «Обувь в истории моей жизни», «Спортивная злость и соперничество», «Путешествие и пункт назначения», «Письма онлайн и на бумаге» и т. д. Импровизация продолжалась в несколько смен, причем некоторым удавалось связывать не только две, но и три темы, и все были готовы к дальнейшим подвигам, к связям четвертого, пятого порядка… но мне уже была пора улетать домой. Поскольку университет располагается на побережье Атлантического океана, трудно было удержаться и от других «импровизаций» – с воздушным змеем. Его парение напомнило мне причудливые движения мысли, которую автор то удаляет от себя, то приближает, то пускает по ветру, то дергает за нитку. Так что концы сошлись с концами, и все три дня импровизаций, хождения по берегу мыслящего океана Соляриса, чередовались с прогулками по берегу Атлантики.
Как одну из ярчайших вспоминаю также импровизацию 2001 года в Университете Эмори. К нам приехал с лекциями Дуглас Хофштадтер (Douglas Hofstadter), один из самых выдающихся современных мыслителей (и мой любимый), автор знаменитой книги «Гедель. Эшер. Бах: Эта бесконечная гирлянда», лауреат Пулитцеровской премии. Я специально приурочил к его приезду импровизационную сессию, в которой он принял участие. Предлагалось множество тем: «Привычки», «Барабаны», «Поддельные цветы», «Семиотические лакуны»… Избрали тему «Arrangements» (договоренности, соглашение, урегулирование). Трудно вообразить ученого более, чем Хофштадтер, склонного к импровизационным, ассоциативным, причудливо-затейливым, глубоко поэтическим и вместе с тем философски мотивированным ходам мысли. Но когда, после отведенного часа, приступили к чтению и обсуждению импровизаций, выяснилось, что ему ничего не удалось написать. Единственное, что он зачитал, – это список слов и понятий, которые ассоциируются у него с arrangements. В моем опыте более ста импросессий это был, кажется, единственный случай прямого отказа, когда «не сработало», «не случилось». В этой же сессии участвовала наша университетская преподавательница танца Lori Teague. И вот, не прибегая к ручке и бумаге, она вскочила на стол и станцевала тему импровизации, притом так пластически, выразительно, воодушевленно, что заслужила громкие рукоплескания.
Эта неожиданная сессия напомнила о том, что непредвиденное входит в саму природу импровизации (от лат. improvisus, «непредвиденный»). Профессиональная сила и подготовленность может вдруг, необъяснимо, дать осечку, и, наоборот, выбор нестандартных средств может привести к триумфу. Импровизация, как увеличительное стекло, фокусирует в себе все рискованное, свободное, авантюрное в творческих способностях человека. Это как бы творчество в квадрате, то есть творчество самих условий, жанров, моделей творчества. Обычно мы творим в предустановленных жанрах и обстоятельствах, обеспечивая себе уединение, покой, невмешательство случая, тогда как импровизация как раз превращает все «помехи» обычному акту творчества (присутствие других людей, разговоры, выбор неизвестной темы и пр.) в свои плюсы, в свои изначальные условия.
Новые импровизационные сообщества
В 2010 году импровизации с моей модерацией возобновились в Москве, уже с меняющимся составом участников. Чаще всего в них принимали участие критик и эссеист Ольга Балла, психолог Нина Бычкова (Люрья), психолог и поэт Ольга Сульчинская, историк науки Елена Эберле. Среди других участников: поэт и эссеист Анна Аркатова, журналист Андрей Архангельский, поэт и общественный деятель Евгений Бунимович, генеральный директор журнала «Знание – сила» Игорь Харичев, поэт и эссеист Татьяна Щербина.
Из этих встреч два года спустя, в 2012 году, выкристаллизовались два новых устойчивых импровизационных сообщества: «Египетские ночи» и «Пишу как дышу». Решающей для их возникновения оказалась наша встреча 24 июня 2010 года в Москве, на Малой Басманной улице, в квартире Анны Аркатовой и с участием круга ее друзей, молодых поэтов. Выбор пал на две темы: 1. «Нетрадиционные способы передвижения во сне». 2. «Эскалатор». Участники познакомились с методом коллективных импровизаций, что и дало толчок к образованию в 2012 году двух новых сообществ: «Египетские ночи», которые до 2018 года вели Анна Аркатова и Ольга Сульчинская, а с 2018 года до наших дней – Аркатова; и «Пишу как дышу», которое с 2012 по 2018 год вела Ольга Сульчинская[26].
Судя по публикациям в «Журнальном зале», первые импровизации «Египетских ночей», названных так в честь загадочной, незавершенной повести Пушкина о гениальном импровизаторе, состоялись 31 января 2012 года. Первые темы: «Сгореть или закопаться» и «Что делать с обидой»[27].
Ниже я привожу два письма ко мне Ольги Сульчинской от июня 2012 года, которые фиксируют сам момент создания новых сообществ.
1.
15 июня 2012 года.
Миша, здравствуйте.
Вы, наверно, помните, как мы собирались у Анны Аркатовой на импровизацию.
Позже, чувствуя нехватку этих занятий, мы с Анной, вдохновляясь Вашими идеями, решили продолжить традицию своими силами. И вот в клубе Журнального зала прошло уже пять сессий импровизации, появилась своя страничка (там вывешивают четыре выбранных эссе для примера, т. к. объем ограничен), а недавно мы сделали и в ЖЖ свою страничку: http://egypet-nights.livejournal.com.
И там будем выкладывать все созданные произведения.
Вот такие новости.
Спасибо Вам за вдохновляющий пример.
С уважением, искренне Ваша,
Ольга Сульчинская
2.
Июнь 2012 года
Миша, здравствуйте.
Для меня очень много значит слово Вашего одобрения!
Конечно же, можно давать ссылки на наше сообщество. Вот здесь как раз появились новые тексты – с нашего последнего «заседания»: http://egypet-nights.livejournal.com/1036.html.
А я за это время успела провести одну группу импровизаций – с нелитераторами! Собралось четырнадцать молодых и незнакомых мне людей, которым это было интересно, – и мы четыре с половиной часа импровизировали! Было необыкновенно занятно. Самым удивительным оказался один молодой мужчина, который на первую тему написал три предложения, а когда читал их, едва разжимал губы. Но зато второе эссе уже стало в два раза больше, а главное – как он говорил! Он читал его громко, не стесняясь, и даже начал улыбаться!
У меня есть мечта – создать на основе Вашей эссе-методики группу для тех, кто еще не пишет – но хочет писать. При этом, видимо, придется добавлять психологических техник – потому что приходят зажатые участники, им нужна разминка и разогрев – без чего литераторы, конечно, свободно обходятся.
Интересно, что те четырнадцать, что у меня были прошлый раз, также очень настаивали на необходимости каких-то теоретических сведений – знаний о «литературных приемах».
Я пока не поняла, стоит ли за этим реальная потребность или опасения и желание за что-то спрятаться. Вообще-то, мой опыт подсказывает, что теоретическая часть мало кого увлекает…
Над этим еще предстоит поразмышлять.
Спасибо Вам.
С искренним пожеланием успехов и удач,
Ваша Оля
Сообщества «Египетские ночи» и «Пишу как дышу» имеют свои отличительные черты по сравнению с предыдущими. В «Триалогах» и в Клубе эссеистов преобладал интерес к идеям, к анализу понятий, социальных явлений, культурных архетипов и стереотипов. В «Египетских ночах» – более сюжетный и автобиографический подход: многие импровизации – это рассказы о себе, о разных жизненных эпизодах, не столько медитации, сколько истории. Темы часто задаются не столько предметно, сколько ситуативно и повествовательно, с упором на глаголы, предикаты: «Дворы, которые мы потеряли», «Как справиться с солнечным днем», «Лабораторная мышь сбежала», «За минуту до того, как ты все испортишь», «Портфель был собран с вечера», «Зачем ты так со мной?»[28].
Сообщество «Пишу как дышу» сочетает литературное творчество с психологическими техниками, разрабатывает терапевтическую проблематику на основе автобиографического письма и общения в группе.
В 2023 году возникло англоязычное сообществе в Атланте (США): «Lost and Found Writings» (модератор Ирина Кон – Irina Kohn). Участники – люди немолодые, с большим жизненным опытом – делятся своими переживаниями, воспоминаниями, размышлениями, фокусируя их на определенных словах-триггерах: отвага, перемены, дерево, смех…
Наконец в 2024 году к импровизационному движению подключился искусственный интеллект. По инициативе Михаила Эпштейна и в ответ на его промпты большая языковая модель Claude 3.5 Sonnet приняла участие в нескольких импровизациях сообщества «Египетские ночи»: на темы «Выйти и опять зайти», «Самое распространенное явление в моей жизни», «Памятник мобильному телефону» и др. (с июля 2024). В отличие от других участников, которым на импровизацию предоставляется 15 минут, «Клод Сонетов» справляется с ней за полминуты. Особенность ИИ-импровизаций – не только скорость, но и, при отсутствии автобиографического «я», широта культурно-исторических аналогий и ассоциаций, которые, при всем своем многообразии и заостренной парадоксальности, всегда выстраиваются в логическую цепь и приводят к мотивированным обобщениям[29].
О работе всех этих сообществ рассказывают их модераторы и участники в разделе «Импровизаторы об импровизациях».